Об электропроводке, вере и обществе с любовью к каждому из них
Недавний мой пост об обнаруженном в доме старом выключателе-светорегуляторе послужил отправной точной поста френда az118 об эпохе, называемой им Высокий Модерн. Насколько я понимаю, под высоким модерном он понимает пик эпохи модерна, точку ее наивысшего развития, соответствующую времени космической гонки, внедрению сверхзвуковых пассажирских самолетов, Холодной войны предшествующей разрядке международной напряженности, повсеместному строительству наукоградов и публикации статьи «Да будет подвластен белок» в газете «Правда».
Понятно, что модерн начался не со спутника,
а с времен, когда Жюль Верн писал свои наивные стимпанковые романы про путешествие с Земли на Луну, капитана Немо и Робура-завоевателя, когда вместо Жака Моно в Институте Пастера работал Луи Пастер еще до того, как Институт Пастера стал Институтом Пастера, когда пересылка фотографий котиков из Америки в Россию требовала фотопечати, конвертов, марок и терпения, а люди радовались недавно появившейся возможности позвонить из Нью-Йорка в Лондон по телефону.
Всеобщая вера в существование Светлого Будущего (хотя виделось оно в разных кругах совершенно по-разному) продолжалась до этого самого периода Высокого Модерна включительно. Написанные к тому времени гениальные антиутопии все еще считали литературными произведениями, а не инструкциями по эксплуатации. Отражением же этой наивысшей точки модерна были не антиутописты, а ранний Артур Кларк, своего рода Жюль Верн 20 века.
Потом все пошло как-то не так. Индустриальная эпоха сменилась постиндустриальной, модерн - постмодерном, а гуманизм - трансгуманизмом. Никто не высаживает яблонь на Марсе и даже не добывает в космосе ценные минералы, про которые во времена Высокого Модерна говорили, что они там точно должны быть. Никто не летает в отпуск быстрее звука и не проводит его в преобразованной для жизни человека Арктике или Антарктике. С пересылкой данных дело обстоит неплохо, но не забудем, что этот трафик состоит в основном из фото и видеофайлов, среди которых можно назвать упомянутых выше котиков, а о многих прочих лучше умолчать. Нельзя сказать, чтобы веры в Светлое Будущее не осталось вовсе, но даже среди тех, кто ее все еще придерживается, варианты стали совсем уж взаимоисключающими, и очень многие из них основаны не на бодром ощущении того, что «завтра будет лучше, чем вчера», а на своеобразном неолуддизме, носящем хорошо пригнанную маску прогрессизма.
Но это все вы и без меня знаете. А мне в этом любопытно следующее обстоятельство. Несмотря на наличие сеченовых и базаровых у основания эпохи модерна, а также саганов* и расселов в его высокой точке, и несмотря на сопутствующую модерну идею о существовании войны между наукой и религией, последняя занимала значительное место в жизни общества. Дело даже не в том, что в стране победившего социализма большинство населения в ходе переписи 1937 года отнесли себя к верующим, и не в том, что в ее главном глобальном сопернике воскресный поход в церковь был нормой еще совсем недавно. Я вижу это значительное место в том, что на каждого Сеченова был свой Пастер, на каждого Рассела - Тейяр де Шарден и святитель Лука Войно-Ясенецкий, а на каждого лектора общества «Знание» с его «Гагарин летал и ничего не видел» были американские первопроходцы космоса, совсем не страдавшие подобной близорукостью (я о них не раз писал в ЖЖ - например, здесь и здесь).
Разумеется, можно возразить, что за последние полстолетия наука открыла человеку глаза на то, что раньше было скрыто, и это повлияло на его мнение. Не вижу убедительных причин так думать. Все новое, которое становится известным, приходит вместе с расширением горизонта неизвестного. Во времена Дарвина и Сеченова прогрессивно мыслящие люди не слабее, чем прогрессивные люди 21 века были уверены, что им открыты механизмы действия сокровенных пружин живого. Во времена, называемые френдом Высоким Модерном, уверенность в том, что тайна происхождения жизни уже раскрыта была ничем не меньше, чем сегодня. Новое дивное диво - компьютеры - обещали в те годы воплощение всяческих волшебных сказок и в целом счастье человеческое, каковым надеждам не суждено было сбыться.
Кто-то может сказать, что вытеснение веры из общественной и повседневной жизни произошло благодаря успехам в школьном образовании. Но тесное знакомство с последним не позволяет разделить эту точку зрения. Пожалуй, еще важнее то, что уровень развития науки оторван от уровня школьного образования гораздо сильнее, чем во времена Базарова и Паганеля; действительное состояние науки не может влиять на мировоззрение человека хотя бы потому, что он не в силах современную науку понять. Не стоит видеть в словах «школьное образование» уловку - мол, автор понимает, что высшее образование решительно меняет положение; ничего подобного, наука очень специализирована, и биологу нелегко судить о вопросах, которые лежат за границами области его интересов, а уж о проблемах современной физики он узнает только из рассказов специалистов. Тем более, высшее образование в области литературы или банковского дела мало что добавляет к естественнонаучным знаниям, полученным в школе.
Изменения в положении религиозной веры в общественной жизни и общественном сознании в последние полстолетия, похоже, связаны с переходом от Высокого Модерна к обществу постмодерна. Во времена Модерна прогресс использовал для борьбы с верой главным образом науку**, которой в этой борьбе не хватало всеохватности. Вера давала человеку цельный взгляд на «жизнь, вселенную и все прочее», а у науки это не получалось и не получается до сих пор. Не получается не потому, что Бертран Рассел, Карл Саган и Ричард Докинз плохо старались, а потому что взгляд науки на вышеупомянутые предметы по самой ее природе ограничен, вечно неполон и неизбежно непостоянен; целостность того, что называется научным мировоззрением достигается путем внесения существенных искажений в интерпретацию результатов научного исследования. Более успешным соперником религиозной веры был, скорее, марксизм и связанные с ним учения, которым в соответствии с духом времени пытались придать научную форму.
Но этот недостаток науки не имеет большого значения в эпоху постмодерна, относящуюся с недоверием к целостным, глубоким и всеобъемлющим объяснениям окружающего мира, которые принято называть «большими нарративами». Этот дух времени через образование и культуру делает людей не только не способными к целостному взгляду на мир, но и не нуждающимся в нем. При таких обстоятельствах вера теряет свое преимущество в споре, несмотря на то что и в отношении науки общество становится все более равнодушным и отстраненным.
Разумеется, речь в этом тексте идет о месте веры в жизни общества, а не человека. О действии духа времени можно говорить в отношении больших массах людей, к которым применимы статистические закономерности. Но дух любого времени не имеет той же власти над личностью.
Вот к каким мыслям может привести банальная замена выключателя.
*Карлов, Карл, не Франсуаз!
**Административные меры он тоже использовал, но это и без меня всем понятно и, на самом деле, было не так уж и необходимо.
Понятно, что модерн начался не со спутника,
а с времен, когда Жюль Верн писал свои наивные стимпанковые романы про путешествие с Земли на Луну, капитана Немо и Робура-завоевателя, когда вместо Жака Моно в Институте Пастера работал Луи Пастер еще до того, как Институт Пастера стал Институтом Пастера, когда пересылка фотографий котиков из Америки в Россию требовала фотопечати, конвертов, марок и терпения, а люди радовались недавно появившейся возможности позвонить из Нью-Йорка в Лондон по телефону.
Всеобщая вера в существование Светлого Будущего (хотя виделось оно в разных кругах совершенно по-разному) продолжалась до этого самого периода Высокого Модерна включительно. Написанные к тому времени гениальные антиутопии все еще считали литературными произведениями, а не инструкциями по эксплуатации. Отражением же этой наивысшей точки модерна были не антиутописты, а ранний Артур Кларк, своего рода Жюль Верн 20 века.
Потом все пошло как-то не так. Индустриальная эпоха сменилась постиндустриальной, модерн - постмодерном, а гуманизм - трансгуманизмом. Никто не высаживает яблонь на Марсе и даже не добывает в космосе ценные минералы, про которые во времена Высокого Модерна говорили, что они там точно должны быть. Никто не летает в отпуск быстрее звука и не проводит его в преобразованной для жизни человека Арктике или Антарктике. С пересылкой данных дело обстоит неплохо, но не забудем, что этот трафик состоит в основном из фото и видеофайлов, среди которых можно назвать упомянутых выше котиков, а о многих прочих лучше умолчать. Нельзя сказать, чтобы веры в Светлое Будущее не осталось вовсе, но даже среди тех, кто ее все еще придерживается, варианты стали совсем уж взаимоисключающими, и очень многие из них основаны не на бодром ощущении того, что «завтра будет лучше, чем вчера», а на своеобразном неолуддизме, носящем хорошо пригнанную маску прогрессизма.
Но это все вы и без меня знаете. А мне в этом любопытно следующее обстоятельство. Несмотря на наличие сеченовых и базаровых у основания эпохи модерна, а также саганов* и расселов в его высокой точке, и несмотря на сопутствующую модерну идею о существовании войны между наукой и религией, последняя занимала значительное место в жизни общества. Дело даже не в том, что в стране победившего социализма большинство населения в ходе переписи 1937 года отнесли себя к верующим, и не в том, что в ее главном глобальном сопернике воскресный поход в церковь был нормой еще совсем недавно. Я вижу это значительное место в том, что на каждого Сеченова был свой Пастер, на каждого Рассела - Тейяр де Шарден и святитель Лука Войно-Ясенецкий, а на каждого лектора общества «Знание» с его «Гагарин летал и ничего не видел» были американские первопроходцы космоса, совсем не страдавшие подобной близорукостью (я о них не раз писал в ЖЖ - например, здесь и здесь).
Разумеется, можно возразить, что за последние полстолетия наука открыла человеку глаза на то, что раньше было скрыто, и это повлияло на его мнение. Не вижу убедительных причин так думать. Все новое, которое становится известным, приходит вместе с расширением горизонта неизвестного. Во времена Дарвина и Сеченова прогрессивно мыслящие люди не слабее, чем прогрессивные люди 21 века были уверены, что им открыты механизмы действия сокровенных пружин живого. Во времена, называемые френдом Высоким Модерном, уверенность в том, что тайна происхождения жизни уже раскрыта была ничем не меньше, чем сегодня. Новое дивное диво - компьютеры - обещали в те годы воплощение всяческих волшебных сказок и в целом счастье человеческое, каковым надеждам не суждено было сбыться.
Кто-то может сказать, что вытеснение веры из общественной и повседневной жизни произошло благодаря успехам в школьном образовании. Но тесное знакомство с последним не позволяет разделить эту точку зрения. Пожалуй, еще важнее то, что уровень развития науки оторван от уровня школьного образования гораздо сильнее, чем во времена Базарова и Паганеля; действительное состояние науки не может влиять на мировоззрение человека хотя бы потому, что он не в силах современную науку понять. Не стоит видеть в словах «школьное образование» уловку - мол, автор понимает, что высшее образование решительно меняет положение; ничего подобного, наука очень специализирована, и биологу нелегко судить о вопросах, которые лежат за границами области его интересов, а уж о проблемах современной физики он узнает только из рассказов специалистов. Тем более, высшее образование в области литературы или банковского дела мало что добавляет к естественнонаучным знаниям, полученным в школе.
Изменения в положении религиозной веры в общественной жизни и общественном сознании в последние полстолетия, похоже, связаны с переходом от Высокого Модерна к обществу постмодерна. Во времена Модерна прогресс использовал для борьбы с верой главным образом науку**, которой в этой борьбе не хватало всеохватности. Вера давала человеку цельный взгляд на «жизнь, вселенную и все прочее», а у науки это не получалось и не получается до сих пор. Не получается не потому, что Бертран Рассел, Карл Саган и Ричард Докинз плохо старались, а потому что взгляд науки на вышеупомянутые предметы по самой ее природе ограничен, вечно неполон и неизбежно непостоянен; целостность того, что называется научным мировоззрением достигается путем внесения существенных искажений в интерпретацию результатов научного исследования. Более успешным соперником религиозной веры был, скорее, марксизм и связанные с ним учения, которым в соответствии с духом времени пытались придать научную форму.
Но этот недостаток науки не имеет большого значения в эпоху постмодерна, относящуюся с недоверием к целостным, глубоким и всеобъемлющим объяснениям окружающего мира, которые принято называть «большими нарративами». Этот дух времени через образование и культуру делает людей не только не способными к целостному взгляду на мир, но и не нуждающимся в нем. При таких обстоятельствах вера теряет свое преимущество в споре, несмотря на то что и в отношении науки общество становится все более равнодушным и отстраненным.
Разумеется, речь в этом тексте идет о месте веры в жизни общества, а не человека. О действии духа времени можно говорить в отношении больших массах людей, к которым применимы статистические закономерности. Но дух любого времени не имеет той же власти над личностью.
Вот к каким мыслям может привести банальная замена выключателя.
*Карлов, Карл, не Франсуаз!
**Административные меры он тоже использовал, но это и без меня всем понятно и, на самом деле, было не так уж и необходимо.