Флешмоб - он и в Африке флешмоб, и всюду в нем участвуют жирафы
Всему бывает когда-то первый раз. Я вот первый раз участвую в ЖЖешном флешмобе, но с большим опозданием, так что все уже успели разойтись. Однако я в некотором роде обещал дражайшему black_karlos 'у поучаствовать, а следовательно не мог уже отступaть.
Флешмоб был на следующую тему «Назовите 10 книг, которые определили мой взгляд на мир (или что-то в этом роде)». Оказалось, что это еще труднее, чем исходно представляется и не столько потому, что десять это очень мало, но потому, что критерий отбора очень зыбкий. Это, заметьте, не книги, которые мне понравились, а именно те, которые более других повлияли на то, что я сегодня таков, каков я есть.
Человек, как известно, меняется, и я не сомневаюсь, что составляй я этот список десять или двадцать лет назад, он был бы другим. С другой стороны, предпочтение при включении в этот список я все же отдаю тем книгам, влияние которых на меня кажется более или менее постоянным и менее подверженным конъюнктуре момента.
Как это сочетается со словами о том, что составляй я список двадцать лет назад он был бы другим? Очень просто; двадцать лет назад я не знал бы, какие книги будут казаться мне важными сегодня.
В общем, учитывая все эти оговорки и предуведомления, представляю краткий список книг.
1. Новый Завет. Думаю, что звучит это очень банально, поскольку попу просто положено внести эту Книгу в подобный список. Не буду с этим спорить. С другой стороны, не менее естественно и то, что не произведи эта книга на меня впечатления, вопрос о банальности такого выбора вообще не обсуждался бы здесь.
Детальные объяснения я думаю, тоже не нужны; мне просто невозможно представить себя без знакомства с этой книгой, хотя прочитал я ее будучи уже в чересчур сознательном возрасте.
Как и в любой книге, некоторые места, а иногда просто строчки, резонируют с моей душей более других. Так, строчка «воста, несть зде» постоянно резонирует, хоть и читаю ее субботними вечерами довольно часто. Или вот - «не имамы бо зде пребывающего града, но грядущего взыскуем». Или же девятая глава Евангелия от Иоанна (об исцелении слепого) всегда вызывает у меня некоторый эффект присутствия (чисто литературный, никакой прелести!); прямо вижу весь приличествующий случившемуся фарисейский гевалт вокруг происходящего чуда.
Почему написал не Библия, а не только Новый Завет? Не спешите обвинять в маркионитстве. Речь ведь идет не о богословии, а о личном. Первую свою Библию я купил с рук в 1988 году за половину моей тогдашней зарплаты (отличное, кстати, издание по случаю 1000-летия крещения Руси). И решил я читать ее с начала, ab ovo, так сказать. Так ведь не пошла. И долго еще не заходила в меня Книга Бытия, пока я не обзавелся очками Нового Завета.
2. Бредбери «451 градус по Фаренгейту». Как и большинство литературы, относящейся (по праву или нет) к фантастике, прочитал я эту книгу в подростковом юношестве. Она во мне сильно укрепила уже имевшееся нежное и бережное отношение к книге, а также веру в то, что читать книги это хорошо, а не читать их - плохо.
Во многом мое отношение к историческим судьбам рода человеческого имеет корни именно в этой книге. Разумеется, идея о том, что человеком, не питающим свою душу, манипулировать легче и что навязчивое телевидение может играть в этом значительную роль, достаточно тривиальна. Но во мне она укрепилась после прочтения «451 градуса по Фаренгейту».
Первая, мне помнится, строчка этой книги: "Жечь было наслаждением".
И кстати, глотком свежего воздуха для мальчишки из нарождающегося тогда развитого социализма был факт, что Гай Монтэг хранит в памяти не что-нибудь еще, а Екклезиаст и Откровение Иоанна Богослова.
3. Оруэлл «1984» был другой книгой, значительно повлиявшей на мой взгляд на жизнь общества. Мажором я никогда не был и подпольных книг читал мало. Так что прочитать мне ее удалось только в 1985 году, когда я был в Китае. (Как раз начиналась перестройка и после долгих лет перерыва, вызванного известными всем обстоятельствами, возобновился научный обмен, и в числе десятков или сотен научников отправился за Великую Стену и ваш покорный.)
В результате приблизительно года пребывания там среди соотечественников-командированных во мне возникло и укрепилось мнение, что общественное устройство, которое мы с ними представляли, не имеет иного будущего кроме гибели.
Однако практически я представлял эту гибель как весьма длительный процесс. Поэтому, когда я вез домой из Китая «Скотский хутор» («1984» мне купить не удалось), то весьма и весьма опасался пересечения границы. Каково же было мое удивление, когда через пару лет все это было опубликовано на русском языке, а еще через пару лет с нашим обществом случилось то, возможность чего я относил к далекому будущему.
4. Козьма Прутков «Сочинения». Прочитал эту книгу в юности и с тех пор надежно ею очарован. Авторы ее - сам директор Пробирной Палатки, а также его дед и безвременно почивший сын - убедили меня с осторожностью относиться к проявлению излишней сериозности, которая нередко говорит только о нежелании или неспособности человека посмотреть на себя, предварительно сняв свою маску, иначе говоря об отсутствии смирения. Мне кажется, что книга сия стоит надежным препятствием на пути уклонения в сторону всепроникающей елейности - распространенной в некоторых кругах профессиональной болезни.
И все это, разумеется, в добавок к тем глубинам мудрости, которые открыли для меня сочинения действительного статского советника Пруткова и его сродников. Откуда бы мне иначе знать, что один из моих коллег являлся самым настоящим «лордом Кучерстоном» и что идея «взять по хлысту постегать прохожих на мосту» есть «шалость, могущая навлечь неприятности»? А самое главное, разве знал бы я, что надо напременно поступать в гусары, если хочешь быть красивым?
Ну и эта мудрость никому не будет излишней.
5. Салтыков-Щедрин «История одного города». Книгу эту я совершенно не мог читать в школьные годы, но в студенчестве раздобыл старое издание с дореволюционной орфографией и это обстоятельство решительно все поменяло. (Дело скорее было во мне, но в качестве аргумента в пользу дореформенной орфографии сойдет.)
Это еще одна книга, определившая мой взгляд на общество и происходящие в нем события. В ней укореняется мое равномерно-скептическое отношения к вечно-неправым властям, вечно угнетаемому ими народу, а равно и к социальным реформаторам различных толков. При этом мнения учебника литературы школьных времен и прогрессивных критиков меня интересуют очень мало. «История» гораздо ярче говорит об обществе человеков, чем все ее добровольные и по долгу службы интерпретаторы.
Такой взгляд нередко помогает в жизни, потому что я не жду слишком многого ни от властей, ни от «народных масс», ни от тех, кто обещает вскорости построить новый мир - путем ли разрушения старого до основания или же путем реформ по амстердамским выкройкам.
6. Достоевский «Бесы». Ну вот, опять книга, которая повлияла на мои общественные взгляды. Какие бы маски не надевали на себя те, кто называет себя друзьями народа, они всегда остаются в чем-то теми самыми «нашими», которые составляют питательную массовку для ставрогиных и верховенских.
Многое в результатах их трудов зависит от обстоятельств, поэтому они могут закончится пьяным скандалом на благотворительном празднике в пользу гувернанток с одновременным поджогом Заречья, а могут и революцией, которую потом назовут великой. Но под любой маской и за любыми дипломами не могут не скрываться те самые «наши».
Может ли среди них оказаться чуждый «бесовщине» человек? Несомненно. И об этом мы тоже узнаем из книги. Но судьба таких - страдать, наблюдая, как все их добрые мечты превращаются в свою противоположность. Как своего рода философский камень «бесовщина» тщится превратить в нечистоты все, что с ней соприкасается.
Мне помнится, подобный револьвер был у Кириллова.
Ну и как же не запомнить бессмертное «Жил на свете таракан…»!? (Тут бы было уместно сказать и о другой книге, сыгравшей некоторую роль в моей жизни, которая явно послужила источником вдохновения для автора этого стихотворения, но в первую десятку она все же не попадает.)
7. Гумилев-младший «От Руси к России». Я никогда не был поклонником того, что сам автор считал главным достижением своей жизни - концепции пассионарности, т.е. некоторого свойства человека, приобретаемого в ходе взаимодействия его с Космосом, проявляющегося в избытке безымянной энергии, от которого человек освобождается, растрачивая эту энергию на героические деяния.
Гумилев видел в этой концепции пересечение наук о человеке и обществе с естественными науками, но мне она представляется очередной злой куздрой до которых так охочи ученые люди. Однако само понятие об этногенезе как циклическом процессе мне кажется вполне приемлемым на эмпирическом уровне, и не у одного Гумилева оно в теориях имеется, хотя и называется при этом по-разному.
Книга интересна своей концепцией появления и развития русского суперэтноса и характеризацией взаимодействий его частей друг с другом и соседними этносами, которая кажется мне вполне непротиворечивой. Концепция эта, похоже, продолжает получать подтверждения в текущих событиях.
8. Киплинг (здесь можно вписать название любого увесистого тома, например некогда изданного в серии «Библиотеки всемирной литературы»). И опять можно сказать, что книга оказала воздействие на мои взгляды на общественные отношения, хотя разумеется и на эстетические взгляды тоже, тем более, что одно из любимых мной стихотворений так и называется «Эстет».
Что же касается взглядов общественных, то сюда следует отнести апологию мужественности, службы, индивидуализма и товарищества, качеств, которые и вместе, и поврозь подвергаются непрерывному давлению со стороны сил прогресса, которые вечно борются за все хорошее против всего плохого.
Автора легко упрекнуть во всех присущих его времени заблуждениях. Труднее отдать ему и его времени должное за те достоинства, которые стали редкостью в наши дни.
К тому же творчество Киплинга отнюдь не лишено христианских мотивов. В качестве примеров можно предложить «Томлинсон» («Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это - не Беркли-сквер») или даже одну из чудных по своей простоте эпитафий (оттуда же, что и «Эстет»):
А. - Я был богатым, как раджа.
Б. - А я был беден.
Вместе. - Но на тот свет без багажа
Мы оба едем.
Типовая лондонская мемориальна табличка
9. «Физики продолжают шутить». Вместе с несколькими другими книгами, прочитанными мною в юношестве, эта книга укрепила меня в желании заняться наукой, каковое и было мной реализовано, хотя я до сих пор не знаю было ли это к добру.
Так или иначе книжка убедила меня в том, что наука это не только очень важное занятие, которое приносит много пользы непонятно кому, заодно предоставляя ученым возможность легко прославиться, но еще и очень веселое, жизнерадостное занятие, а ученые - люди непременно остроумные и добродушные.
Не все оказалось так, как представлялось мне во время чтения этой книжки (полагаю, что случилось это в восьмом классе), но несомненно то, что заложенные ею основы помогают не впадать в уныние, когда жизнь в науке входит в явное противоречие с моими юношескими представлениями о ней.
Уже в 90е годы я прочитал оригинальный текст сборника, который называется «Расчет напряжений в вечернем платье без бретелек (strapless evening gown)». Интересно, почему не было сохранено это название? Только ли из-за трудностей при объяснении читателям чуждой им реальности?
10. На оставшееся место претендуют около двух дюжин книг, из которых я не решился выбрать одну. Чего там только нет! И псалмопевец Давид, и Лесков, и Некрасов (Виктор), и Грэм Грин, и Пантелеимон Романов, и генерал Краснов, и даже некоторые неизвестные науке звери авторы. Но десять - значит десять, а не одиннадцать и не двадцать пять.
Помните, что книгам нельзя особенно доверять. Ни в коем случае не судите о ним по обложке. Вот эту книгу я купил в Москве,
а открыв ее в Америке увидел под обложкой вот это.
Там и не прочитал "Нигилиста" по сю пору. Боюсь теперь, как бы мне под каждую такую обложку чего-нибудь не того не подложили.
В заключение очень прошу френдов продолжить этот флешмоб на заданную тему, если она покажется вам интересной.
И ни в коем случае не забывайте
Флешмоб был на следующую тему «Назовите 10 книг, которые определили мой взгляд на мир (или что-то в этом роде)». Оказалось, что это еще труднее, чем исходно представляется и не столько потому, что десять это очень мало, но потому, что критерий отбора очень зыбкий. Это, заметьте, не книги, которые мне понравились, а именно те, которые более других повлияли на то, что я сегодня таков, каков я есть.
Человек, как известно, меняется, и я не сомневаюсь, что составляй я этот список десять или двадцать лет назад, он был бы другим. С другой стороны, предпочтение при включении в этот список я все же отдаю тем книгам, влияние которых на меня кажется более или менее постоянным и менее подверженным конъюнктуре момента.
Как это сочетается со словами о том, что составляй я список двадцать лет назад он был бы другим? Очень просто; двадцать лет назад я не знал бы, какие книги будут казаться мне важными сегодня.
В общем, учитывая все эти оговорки и предуведомления, представляю краткий список книг.
1. Новый Завет. Думаю, что звучит это очень банально, поскольку попу просто положено внести эту Книгу в подобный список. Не буду с этим спорить. С другой стороны, не менее естественно и то, что не произведи эта книга на меня впечатления, вопрос о банальности такого выбора вообще не обсуждался бы здесь.
Детальные объяснения я думаю, тоже не нужны; мне просто невозможно представить себя без знакомства с этой книгой, хотя прочитал я ее будучи уже в чересчур сознательном возрасте.
Как и в любой книге, некоторые места, а иногда просто строчки, резонируют с моей душей более других. Так, строчка «воста, несть зде» постоянно резонирует, хоть и читаю ее субботними вечерами довольно часто. Или вот - «не имамы бо зде пребывающего града, но грядущего взыскуем». Или же девятая глава Евангелия от Иоанна (об исцелении слепого) всегда вызывает у меня некоторый эффект присутствия (чисто литературный, никакой прелести!); прямо вижу весь приличествующий случившемуся фарисейский гевалт вокруг происходящего чуда.
Почему написал не Библия, а не только Новый Завет? Не спешите обвинять в маркионитстве. Речь ведь идет не о богословии, а о личном. Первую свою Библию я купил с рук в 1988 году за половину моей тогдашней зарплаты (отличное, кстати, издание по случаю 1000-летия крещения Руси). И решил я читать ее с начала, ab ovo, так сказать. Так ведь не пошла. И долго еще не заходила в меня Книга Бытия, пока я не обзавелся очками Нового Завета.
2. Бредбери «451 градус по Фаренгейту». Как и большинство литературы, относящейся (по праву или нет) к фантастике, прочитал я эту книгу в подростковом юношестве. Она во мне сильно укрепила уже имевшееся нежное и бережное отношение к книге, а также веру в то, что читать книги это хорошо, а не читать их - плохо.
Во многом мое отношение к историческим судьбам рода человеческого имеет корни именно в этой книге. Разумеется, идея о том, что человеком, не питающим свою душу, манипулировать легче и что навязчивое телевидение может играть в этом значительную роль, достаточно тривиальна. Но во мне она укрепилась после прочтения «451 градуса по Фаренгейту».
Первая, мне помнится, строчка этой книги: "Жечь было наслаждением".
И кстати, глотком свежего воздуха для мальчишки из нарождающегося тогда развитого социализма был факт, что Гай Монтэг хранит в памяти не что-нибудь еще, а Екклезиаст и Откровение Иоанна Богослова.
3. Оруэлл «1984» был другой книгой, значительно повлиявшей на мой взгляд на жизнь общества. Мажором я никогда не был и подпольных книг читал мало. Так что прочитать мне ее удалось только в 1985 году, когда я был в Китае. (Как раз начиналась перестройка и после долгих лет перерыва, вызванного известными всем обстоятельствами, возобновился научный обмен, и в числе десятков или сотен научников отправился за Великую Стену и ваш покорный.)
В результате приблизительно года пребывания там среди соотечественников-командированных во мне возникло и укрепилось мнение, что общественное устройство, которое мы с ними представляли, не имеет иного будущего кроме гибели.
Однако практически я представлял эту гибель как весьма длительный процесс. Поэтому, когда я вез домой из Китая «Скотский хутор» («1984» мне купить не удалось), то весьма и весьма опасался пересечения границы. Каково же было мое удивление, когда через пару лет все это было опубликовано на русском языке, а еще через пару лет с нашим обществом случилось то, возможность чего я относил к далекому будущему.
4. Козьма Прутков «Сочинения». Прочитал эту книгу в юности и с тех пор надежно ею очарован. Авторы ее - сам директор Пробирной Палатки, а также его дед и безвременно почивший сын - убедили меня с осторожностью относиться к проявлению излишней сериозности, которая нередко говорит только о нежелании или неспособности человека посмотреть на себя, предварительно сняв свою маску, иначе говоря об отсутствии смирения. Мне кажется, что книга сия стоит надежным препятствием на пути уклонения в сторону всепроникающей елейности - распространенной в некоторых кругах профессиональной болезни.
И все это, разумеется, в добавок к тем глубинам мудрости, которые открыли для меня сочинения действительного статского советника Пруткова и его сродников. Откуда бы мне иначе знать, что один из моих коллег являлся самым настоящим «лордом Кучерстоном» и что идея «взять по хлысту постегать прохожих на мосту» есть «шалость, могущая навлечь неприятности»? А самое главное, разве знал бы я, что надо напременно поступать в гусары, если хочешь быть красивым?
Ну и эта мудрость никому не будет излишней.
5. Салтыков-Щедрин «История одного города». Книгу эту я совершенно не мог читать в школьные годы, но в студенчестве раздобыл старое издание с дореволюционной орфографией и это обстоятельство решительно все поменяло. (Дело скорее было во мне, но в качестве аргумента в пользу дореформенной орфографии сойдет.)
Это еще одна книга, определившая мой взгляд на общество и происходящие в нем события. В ней укореняется мое равномерно-скептическое отношения к вечно-неправым властям, вечно угнетаемому ими народу, а равно и к социальным реформаторам различных толков. При этом мнения учебника литературы школьных времен и прогрессивных критиков меня интересуют очень мало. «История» гораздо ярче говорит об обществе человеков, чем все ее добровольные и по долгу службы интерпретаторы.
Такой взгляд нередко помогает в жизни, потому что я не жду слишком многого ни от властей, ни от «народных масс», ни от тех, кто обещает вскорости построить новый мир - путем ли разрушения старого до основания или же путем реформ по амстердамским выкройкам.
6. Достоевский «Бесы». Ну вот, опять книга, которая повлияла на мои общественные взгляды. Какие бы маски не надевали на себя те, кто называет себя друзьями народа, они всегда остаются в чем-то теми самыми «нашими», которые составляют питательную массовку для ставрогиных и верховенских.
Многое в результатах их трудов зависит от обстоятельств, поэтому они могут закончится пьяным скандалом на благотворительном празднике в пользу гувернанток с одновременным поджогом Заречья, а могут и революцией, которую потом назовут великой. Но под любой маской и за любыми дипломами не могут не скрываться те самые «наши».
Может ли среди них оказаться чуждый «бесовщине» человек? Несомненно. И об этом мы тоже узнаем из книги. Но судьба таких - страдать, наблюдая, как все их добрые мечты превращаются в свою противоположность. Как своего рода философский камень «бесовщина» тщится превратить в нечистоты все, что с ней соприкасается.
Мне помнится, подобный револьвер был у Кириллова.
Ну и как же не запомнить бессмертное «Жил на свете таракан…»!? (Тут бы было уместно сказать и о другой книге, сыгравшей некоторую роль в моей жизни, которая явно послужила источником вдохновения для автора этого стихотворения, но в первую десятку она все же не попадает.)
7. Гумилев-младший «От Руси к России». Я никогда не был поклонником того, что сам автор считал главным достижением своей жизни - концепции пассионарности, т.е. некоторого свойства человека, приобретаемого в ходе взаимодействия его с Космосом, проявляющегося в избытке безымянной энергии, от которого человек освобождается, растрачивая эту энергию на героические деяния.
Гумилев видел в этой концепции пересечение наук о человеке и обществе с естественными науками, но мне она представляется очередной злой куздрой до которых так охочи ученые люди. Однако само понятие об этногенезе как циклическом процессе мне кажется вполне приемлемым на эмпирическом уровне, и не у одного Гумилева оно в теориях имеется, хотя и называется при этом по-разному.
Книга интересна своей концепцией появления и развития русского суперэтноса и характеризацией взаимодействий его частей друг с другом и соседними этносами, которая кажется мне вполне непротиворечивой. Концепция эта, похоже, продолжает получать подтверждения в текущих событиях.
8. Киплинг (здесь можно вписать название любого увесистого тома, например некогда изданного в серии «Библиотеки всемирной литературы»). И опять можно сказать, что книга оказала воздействие на мои взгляды на общественные отношения, хотя разумеется и на эстетические взгляды тоже, тем более, что одно из любимых мной стихотворений так и называется «Эстет».
Что же касается взглядов общественных, то сюда следует отнести апологию мужественности, службы, индивидуализма и товарищества, качеств, которые и вместе, и поврозь подвергаются непрерывному давлению со стороны сил прогресса, которые вечно борются за все хорошее против всего плохого.
Автора легко упрекнуть во всех присущих его времени заблуждениях. Труднее отдать ему и его времени должное за те достоинства, которые стали редкостью в наши дни.
К тому же творчество Киплинга отнюдь не лишено христианских мотивов. В качестве примеров можно предложить «Томлинсон» («Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это - не Беркли-сквер») или даже одну из чудных по своей простоте эпитафий (оттуда же, что и «Эстет»):
А. - Я был богатым, как раджа.
Б. - А я был беден.
Вместе. - Но на тот свет без багажа
Мы оба едем.
Типовая лондонская мемориальна табличка
9. «Физики продолжают шутить». Вместе с несколькими другими книгами, прочитанными мною в юношестве, эта книга укрепила меня в желании заняться наукой, каковое и было мной реализовано, хотя я до сих пор не знаю было ли это к добру.
Так или иначе книжка убедила меня в том, что наука это не только очень важное занятие, которое приносит много пользы непонятно кому, заодно предоставляя ученым возможность легко прославиться, но еще и очень веселое, жизнерадостное занятие, а ученые - люди непременно остроумные и добродушные.
Не все оказалось так, как представлялось мне во время чтения этой книжки (полагаю, что случилось это в восьмом классе), но несомненно то, что заложенные ею основы помогают не впадать в уныние, когда жизнь в науке входит в явное противоречие с моими юношескими представлениями о ней.
Уже в 90е годы я прочитал оригинальный текст сборника, который называется «Расчет напряжений в вечернем платье без бретелек (strapless evening gown)». Интересно, почему не было сохранено это название? Только ли из-за трудностей при объяснении читателям чуждой им реальности?
10. На оставшееся место претендуют около двух дюжин книг, из которых я не решился выбрать одну. Чего там только нет! И псалмопевец Давид, и Лесков, и Некрасов (Виктор), и Грэм Грин, и Пантелеимон Романов, и генерал Краснов, и даже некоторые неизвестные науке звери авторы. Но десять - значит десять, а не одиннадцать и не двадцать пять.
Помните, что книгам нельзя особенно доверять. Ни в коем случае не судите о ним по обложке. Вот эту книгу я купил в Москве,
а открыв ее в Америке увидел под обложкой вот это.
Там и не прочитал "Нигилиста" по сю пору. Боюсь теперь, как бы мне под каждую такую обложку чего-нибудь не того не подложили.
В заключение очень прошу френдов продолжить этот флешмоб на заданную тему, если она покажется вам интересной.
И ни в коем случае не забывайте