Рыцари Великой революции, светлое содружество ответственных квартиросъёмщиков (часть вторая)
Здесь стоит остановиться, выдохнуть и обдумать одну-две мысли по поводу сказанного в предыдущей части этой заметки. Можно ли согласиться с тем, что марксизм есть не что иное как милленаристское пророчество? Пожалуй. Но прикрепление ярлыка «милленаризм» делает этот ярлык малозначимым, так же, как и заявление о религиозном характере любого общества (см. выше). Если марксистское движение представляет собой милленаристскую секту, то чем является движение по спасению мира от климатической катастрофы? Тем же самым. Посудите сами - изначально существовало безгрешное братство людей, живущих в гармонии с природой; произошел первородный грех использования ископаемого топлива; человечество должным образом делится на плачущих (молодежь без будущего, жители Третьего мира, пламенные активисты и тому подобные) и злодеев-грешников (нефтяные компании и их прислужники, владельцы автомобилей и прочие); имеет место и мученичество святых (Грета Тунберг, хорошие ученые, добрые бюрократы из ООН); центральную роль играет смерть и воскресение Матери-Земли; всех нас ждет последний бой между силами света и тьмы (тут могут быть разные варианты в зависимости от длительности пользования ископаемым топливом), ведущий к поражению последних и торжеству первых в разительно изменившемся мире.
То же самое можно сказать и о борьбе с расизмом, и о борьбе за гендерную справедливость. Не-милленаристским оказывается, пожалуй, только общество фукуямовского «конца истории». Но в этом случае я недоумеваю - стоит ли использовать для понимания жизни человека и общества концепцию, одинаково описывающую христианство, марксизм и различные новомодные виды борьбы за все хорошее. В рамках этого взгляда сходство между ними оказывается очень схематичным, беспредметным. Мне представляется, что одним из побуждений (возможно, что и главное) приложить концепцию милленаристского культа к марксизму является желание показать никчемность христианства. Я не упрекаю в этом лично автора; думаю, что он изучал христианство по традиционным западным академическим религиоведческим работам, которые имеют корни в либеральном протестантизме, а по характеру - вполне секулярные. Полагаю, что даже взгляды участников «Семинара по Иисусу» (об этом можно посмотреть здесь - даю линку на пятую часть длинной заметки об этом безумном, но интересном явлении) являются фундаменталистскими по сравнению со взглядами автора «Дома правительства».
Повторю здесь, что мне эта книга показалась интересной, поскольку в итоге она представляет доказательства противоположного. Христианство не исчезло ни после Французской, ни после Русской революции, ни после издания «Дома правительства», а тот культ, который так прекрасно описывает автор, исчез даже задолго до политического краха государственной системы, установленной его адептами. По этой причине я не считаю нужным дальнейшую критику фундаментальной концепции автора. Используя ее, он замечательно описал развитие революционного марксизма в России в первой половине 20 века.
Итак, Слезкин начинает свое повествование, представляя нам его действующих лиц, начинавших свое общественное служение проповедниками секты социалистов. Он пишет об их семьях, мечтах, характерах, об обращении в социалистическую веру и о различиях и удивительном сходстве между этими людьми и их жизненными путями. (Обильные цитирования из книги я буду не заключать в кавычки, а выделять курсивом.)
Глашатаи … делились на христиан и социалистов. … все больше «задумчивых» христиан ожидали Страшного суда на своем веку. Их веру разделяли революционеры, которые отождествляли Вавилон с капитализмом и жили в ожидании конца старого мира.
У них было много общего. Одни считали революционный социализм видом христианства, другие считали христианство видом революционного социализма (стр. 42).
Но обычно они считали друг друга антиподами. Христиане видели в социалистах атеистов или антихристов; социалисты с этим не спорили и называли христиан ханжами или невеждами. В стандартных социалистических автобиографиях отказ от «религии» был обязательным условием духовного пробуждения.
Большинство проповедников христианского апокалипсиса были рабочими и крестьянами. Большинство теоретиков рабоче-крестьянской революции были студентами и «вечными студентами». Студенты были детьми священников, чиновников, врачей, учителей и других «пролетариев умственного труда»: интеллигентов как метафорических евреев… и евреев как почетных интеллигентов ... Пожизненные вундеркинды, они наследовали священной миссии и жили чужаками среди «народа» (стр. 42).
Быть интеллигентом значило задаваться «проклятыми вопросами» и чувствовать себя развитее, умнее и честнее окружающей среды (и оттого избранным и обреченным) (стр. 43)
В наш век обязательной всепроникающей иронии «проклятые вопросы» больше так не называют, но чувства интеллигентов от этого изменились мало.
Социалистическое миссионерство отличалось от христианского… оно не было универсальным. Христианская проповедь обращена к каждому; социалистическая рассчитана на рабочих или крестьян. Кальвинисты, проповедовавшие спасение избранных, не знали, кто и почему избран. Социалисты, верившие в особую миссию пролетариата, не сомневались, из кого состоит коренное население Царства свободы. Первые проповедники коммунизма могли быть кем угодно - и в реальности были почти исключительно «студентами», - но главным смыслом их агитации и единственным шансом на приход революции было обращение обращаемых. Принц пришел разбудить спящую красавицу, а не ее уродливых сводных сестер (стр. 53).
По свидетельствам очевидцев, образцовым революционером-бунтарем был Яков Свердлов.
Среднего роста, с шевелюрой черных волос, в постоянном пенсне на носу, в русской косоворотке под студенческой курткой, Свердлов был похож на студента, а с понятием «студент» для нас, молодежи, да и для рабочих было связано понятие «революционер». Теоретически революционером мог стать любой человек… а «студентом» - любой сознательный революционер, надевший очки и пиджак поверх косоворотки. (Свердлов бросил гимназию, никогда не учился в университете и начал одеваться как студент, став профессиональным революционером.) (стр. 56)
Студент или не студент? Так вроде студент
Во времена моей молодости многие любили умиляться интеллигентности и образованности революционеров так называемой «ленинской когорты». Если интеллигентность понимать как пиджак и очки, а образованность как чтение Писарева и Белинского, то они несомненно были интеллигентны и образованны. Но если присмотреться к самообразованию революционеров, которое сводилось к чтению и общению в тюрьме и ссылке (например, стр. 60-61), даже образцовое самообразование (Свердлова обычно приводят в качестве примера) страдало очевидной однобокостью; из десяти названных авторов, которых Свердлов читал, пять считались в то время ведущими мыслителями в области марксизма (хотя и не все сохранили этот титул впоследствии), а прочие тоже были социалистами. Читал он еще много периодики по женскому вопросу. Читал по-немецки, занимался французским и математикой, учил английский. Читал самую разнообразную поэзию (стр. 61).
И так тоже студентишко какой-то жалкий получается
Отсутствие формального образования у громадного большинства российских социалистов неудивительно. Слезкин дает очень хороший обзор процесса вступления новобранцев-социалистов на революционную стезю. Необходимо отметить две характерные стороны этого процессa. Во-первых, выбор «студентами» пути в революцию осуществлялся рано, еще в школьном возрасте. Как и следует ожидать, огромную роль в том выборе лежала романтика вступления в «стан погибающих». Участие в социалистических кружках начиналось в возрасте 13-14 или около того лет, а к 16-17 годам их участники определялись в своих взглядах (марксисты они или народники) и вливались в соответствующие партии (стр. 47-51). По этой причине школу заканчивали далеко не все из них. Так, Свердлов закончил четыре класса гимназии, а Скрябин (будущий Молотов) - шесть классов реального училища.
Так - целый преподаватель сопромата или основ связей с общественностью
Во-вторых, сочетание «во-первых» с фактом скромного социального происхождения большинства проповедников-новобранцев делало их людьми, не вписывающимися вполне в общество, маргиналами. До некоторой степени и с поправкой на разницу в сто с хвостиком лет они похожи на современных американских профессиональных борцов за расовое и гендерное равенство, живущих с родителями до сорока лет, считающих себя художниками или философами и перебивающимися случайными заработками за политические массовки, нередко включающие в программу поджоги и битье стекол, а иногда - мордобой.
Но мы отвлеклись от вопроса о вере. Какова же была вера членов секты социалистов? Несомненно, светлая. В будущем все должно было стать прекрасным. Вот как это чувство испытывали и выражали разные проповедники. Их имен я нарочно не буду приводить, потому что это не имеет большого значения.
Здесь вообще завкафедрой нито замдекана по учебной части
Раз Коля [автобиографический персонаж, известный большевик] сидел тихо один и читал Достоевского, и вдруг напал на место, которое потрясло его до глубины души. Это было то место из «Подростка», где изображается, как люди будущего, потеряв веру в бога и бессмертие души, будут чувствовать себя без этой утешающей тысячелетней веры… Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку. Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою проходимость и конечность, и уже особенною, уже не прежнею любовью (стр. 73).
Или вот пишет другой большевик: При моем миросозерцании уверенность в торжестве гармоничной жизни, свободной от всяческой скверны, не может исчезнуть. Не может поколебаться и уверенность в нарождении тогда чистых, красивых во всех отношениях людей. Пусть теперь много зла кругом. Понять его причины, выяснять их - значит понять его преходящее значение. … именно при таком отношении к жизни только и возможна полная личная жизнь, где люди сливаются в одно целое не только физически, но и духовно (стр. 77).
Разумеется, светлое будущее любви и гармонии не может наступить без достаточных трудов и подвигов, о чем говорят воспоминания еще одного большевика: Мое тогдашнее душевное состояние весьма походило на настроение того юноши-рыцаря, который задается целью разбудить спящую царевну, невзирая на ожидающие его личные испытания… А объект всех этих душевных мук и забот - весь трудящийся люд - тоже представлялся мне вроде этой спящей царевны, которую стоит лишь разбудить чудодейственным дуновением социализма, и он проснется, восстанет, сбросит с себя позорное иго рабства, освободит и себя, и всех… (стр. 49).
Следует только, пишет этот большевик, открыть перед ними причины гнетущего их рабства, открыть им глаза на ту силу, которая в них сокрыта, разбудить эту силу, и… тогда… великое дело будет сделано: рухнет в пропасть царство неправды и рабства, а над землей воссияет яркое солнце свободы (стр. 44).
Путь подвига немыслим без врага, и врагом этим был не только явный угнетатель, но и так называемый «обыватель», которого проповедники светлого будущего ненавидели сильнее, чем жандармов. «Обыватель» должен был погибнуть в очистительным катаклизме, за которым поднималось солнце нового дня. Вот как пишет об этом большевик-подпольщик:
Свои - это подполье, тайный, замкнутый круг добровольной и железной порукой скрепленных людей, со своими понятиями о чести, о праве и справедливости. Круг невидимый и незримый, но всегда властно ощутимый, воинствующий и непреклонный. Он - как вулканически поднимающийся остров среди океана. Все остальное, многоликое, огромное, житейское - враждебно. Все остальное нужно переделать, перекроить, оно достойно погибели, оно ненавистно, оно сопротивляется, преследует, изгоняет, ловит, живет своей жизнью. И я учился презирать все, что за пределами моего тайного сообщества и совольничества…
Я проходил по Невскому. Сверкающие витрины магазинов, кареты и рысаки, цилиндры и котелки возбуждали во мне чувство превосходства. Я думал: вот господин с пушистыми усами, в английском пальто с искрой, вот женщина с дородным телом и свежим лицом, шуршащая шелком… они могут зайти в магазин, небрежно выбрать дорогую вещь, приказать отправить ее посыльным домой, сидеть вот в этом ресторане, вечером в ложе слушать оперу, потом ужинать, расправляя хрустящую, туго накрахмаленную салфетку. У меня в кармане полтинник, на мне рваное осеннее пальто и стоптанные рыжие ботинки, но это мне все равно: я творю волю неведомых и неукоснительно идущих к своей разрушительной цели людей. … у меня туго стянут пояс, под пиджаком хрустят кипы листовок… Пожалуй, это не хуже динамита, браунинга. Вы проходите мимо меня, толкаете, но вы не знаете, что знаю я, вы не подозреваете, не догадываетесь об опасностях; они стерегут вас. Я сильней вас и могущественней, и мне весело ходить среди вас незамеченным (стр. 70-71).
А вот тут не получается студент, да и преподаватель тоже не получается
Гипертрофированную, болезненную ненависть вызывали все проявления обычной, ежедневной жизни: Бывал ты когда-нибудь в мясных рядах? Висят свиные, коровьи туши. На прилавках, на телегах, повсюду - куски сала, желтого жира, запекшейся крови, в стороны летят осколки костей, ошметки мозгов, собирая своры собак. Фартуки коробятся от крови. Вонь, разложение, душные, сладкотошноватые трупные запахи. Мне всегда кажется, что это - овеществленные чувства, надежды, мысли нашего растеряевца, окуровца, миргородца, - что это он сам, в самых своих сокровенных помыслах. Это его жизнь и быт. Погляди на него. С каким упоением копошится он, ворошит эти куски мяса, сала! Глаза становятся масленистыми, нижняя губа отвисает, слюна наполняет нечистые зловонные рты, он плотоядно щерится, растопыривает локти, боится, как бы у него не вырвали, не перекупили облюбованный кусок. Толкни его в это время, задень его нечаянно локтем, он ухлопать тебя готов на месте. Я видел людей, стоящих у мясных лавок с затуманенными глазами, с дрожью в пальцах: они смотрели на прилавок, на куски, как смотрят на голых женщин. Преувеличение?.. Пойди и проверь, но внимательно проверь… (стр. 71).
Проповедник риторически спрашивает - преувеличение ли это? Несомненно. Пожалуй, то же самое могло бы быть написано сегодня активистом-веганом, если бы он смог побывать при разделке мясных туш. Для проповедника светлого будущего весь окружающий его мир безнадежно испорчен. Если остановиться на этом утверждении, то с ним может согласиться и христианин, но пророк свободы и справедливости не останавливается, а продолжает пророчествовать. Для него все без исключения проявления обычной человеческой жизни (мясная торговля, покупка еды) преступны. Окружающее пророка заслуживает самой ужасной кары в катастрофе, после которой жизнь будет исправлена по лекалам секты, и тогда уже солнце свободы взойдет по утвержденному руководством секты графику.
Третий ангел вострубит, и не может не вострубить. И тогда мы устроим всем этим возжаждавшим всласть пожить с жирком, с навозцем, с грязцой, с законными изнасилованиями некое светопреставление. Мы покажем им, чего стоят категорические императивы и гражданские плащи. Вспомянем и альбомчики с повешенными, и библиотечки любительские о них. Все вспомним: и неоправданные детские слезы, и загубленную юность на задворках и в подвалах, и погибшие таланты, и материнское горе, и Сонечку Мармеладову, и Илюшечку, и всех, кто качался на перекладинах, когда солнце посылает свои первые безгрешные лучи (стр. 72).
Вот так жила, мыслила и мечтала секта в ожидании очистительной катастрофы и последующей жизни в царстве свободы. О самой катастрофе поговорим в следующий раз.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
То же самое можно сказать и о борьбе с расизмом, и о борьбе за гендерную справедливость. Не-милленаристским оказывается, пожалуй, только общество фукуямовского «конца истории». Но в этом случае я недоумеваю - стоит ли использовать для понимания жизни человека и общества концепцию, одинаково описывающую христианство, марксизм и различные новомодные виды борьбы за все хорошее. В рамках этого взгляда сходство между ними оказывается очень схематичным, беспредметным. Мне представляется, что одним из побуждений (возможно, что и главное) приложить концепцию милленаристского культа к марксизму является желание показать никчемность христианства. Я не упрекаю в этом лично автора; думаю, что он изучал христианство по традиционным западным академическим религиоведческим работам, которые имеют корни в либеральном протестантизме, а по характеру - вполне секулярные. Полагаю, что даже взгляды участников «Семинара по Иисусу» (об этом можно посмотреть здесь - даю линку на пятую часть длинной заметки об этом безумном, но интересном явлении) являются фундаменталистскими по сравнению со взглядами автора «Дома правительства».
Повторю здесь, что мне эта книга показалась интересной, поскольку в итоге она представляет доказательства противоположного. Христианство не исчезло ни после Французской, ни после Русской революции, ни после издания «Дома правительства», а тот культ, который так прекрасно описывает автор, исчез даже задолго до политического краха государственной системы, установленной его адептами. По этой причине я не считаю нужным дальнейшую критику фундаментальной концепции автора. Используя ее, он замечательно описал развитие революционного марксизма в России в первой половине 20 века.
Итак, Слезкин начинает свое повествование, представляя нам его действующих лиц, начинавших свое общественное служение проповедниками секты социалистов. Он пишет об их семьях, мечтах, характерах, об обращении в социалистическую веру и о различиях и удивительном сходстве между этими людьми и их жизненными путями. (Обильные цитирования из книги я буду не заключать в кавычки, а выделять курсивом.)
Глашатаи … делились на христиан и социалистов. … все больше «задумчивых» христиан ожидали Страшного суда на своем веку. Их веру разделяли революционеры, которые отождествляли Вавилон с капитализмом и жили в ожидании конца старого мира.
У них было много общего. Одни считали революционный социализм видом христианства, другие считали христианство видом революционного социализма (стр. 42).
Но обычно они считали друг друга антиподами. Христиане видели в социалистах атеистов или антихристов; социалисты с этим не спорили и называли христиан ханжами или невеждами. В стандартных социалистических автобиографиях отказ от «религии» был обязательным условием духовного пробуждения.
Большинство проповедников христианского апокалипсиса были рабочими и крестьянами. Большинство теоретиков рабоче-крестьянской революции были студентами и «вечными студентами». Студенты были детьми священников, чиновников, врачей, учителей и других «пролетариев умственного труда»: интеллигентов как метафорических евреев… и евреев как почетных интеллигентов ... Пожизненные вундеркинды, они наследовали священной миссии и жили чужаками среди «народа» (стр. 42).
Быть интеллигентом значило задаваться «проклятыми вопросами» и чувствовать себя развитее, умнее и честнее окружающей среды (и оттого избранным и обреченным) (стр. 43)
В наш век обязательной всепроникающей иронии «проклятые вопросы» больше так не называют, но чувства интеллигентов от этого изменились мало.
Социалистическое миссионерство отличалось от христианского… оно не было универсальным. Христианская проповедь обращена к каждому; социалистическая рассчитана на рабочих или крестьян. Кальвинисты, проповедовавшие спасение избранных, не знали, кто и почему избран. Социалисты, верившие в особую миссию пролетариата, не сомневались, из кого состоит коренное население Царства свободы. Первые проповедники коммунизма могли быть кем угодно - и в реальности были почти исключительно «студентами», - но главным смыслом их агитации и единственным шансом на приход революции было обращение обращаемых. Принц пришел разбудить спящую красавицу, а не ее уродливых сводных сестер (стр. 53).
По свидетельствам очевидцев, образцовым революционером-бунтарем был Яков Свердлов.
Среднего роста, с шевелюрой черных волос, в постоянном пенсне на носу, в русской косоворотке под студенческой курткой, Свердлов был похож на студента, а с понятием «студент» для нас, молодежи, да и для рабочих было связано понятие «революционер». Теоретически революционером мог стать любой человек… а «студентом» - любой сознательный революционер, надевший очки и пиджак поверх косоворотки. (Свердлов бросил гимназию, никогда не учился в университете и начал одеваться как студент, став профессиональным революционером.) (стр. 56)
Студент или не студент? Так вроде студент
Во времена моей молодости многие любили умиляться интеллигентности и образованности революционеров так называемой «ленинской когорты». Если интеллигентность понимать как пиджак и очки, а образованность как чтение Писарева и Белинского, то они несомненно были интеллигентны и образованны. Но если присмотреться к самообразованию революционеров, которое сводилось к чтению и общению в тюрьме и ссылке (например, стр. 60-61), даже образцовое самообразование (Свердлова обычно приводят в качестве примера) страдало очевидной однобокостью; из десяти названных авторов, которых Свердлов читал, пять считались в то время ведущими мыслителями в области марксизма (хотя и не все сохранили этот титул впоследствии), а прочие тоже были социалистами. Читал он еще много периодики по женскому вопросу. Читал по-немецки, занимался французским и математикой, учил английский. Читал самую разнообразную поэзию (стр. 61).
И так тоже студентишко какой-то жалкий получается
Отсутствие формального образования у громадного большинства российских социалистов неудивительно. Слезкин дает очень хороший обзор процесса вступления новобранцев-социалистов на революционную стезю. Необходимо отметить две характерные стороны этого процессa. Во-первых, выбор «студентами» пути в революцию осуществлялся рано, еще в школьном возрасте. Как и следует ожидать, огромную роль в том выборе лежала романтика вступления в «стан погибающих». Участие в социалистических кружках начиналось в возрасте 13-14 или около того лет, а к 16-17 годам их участники определялись в своих взглядах (марксисты они или народники) и вливались в соответствующие партии (стр. 47-51). По этой причине школу заканчивали далеко не все из них. Так, Свердлов закончил четыре класса гимназии, а Скрябин (будущий Молотов) - шесть классов реального училища.
Так - целый преподаватель сопромата или основ связей с общественностью
Во-вторых, сочетание «во-первых» с фактом скромного социального происхождения большинства проповедников-новобранцев делало их людьми, не вписывающимися вполне в общество, маргиналами. До некоторой степени и с поправкой на разницу в сто с хвостиком лет они похожи на современных американских профессиональных борцов за расовое и гендерное равенство, живущих с родителями до сорока лет, считающих себя художниками или философами и перебивающимися случайными заработками за политические массовки, нередко включающие в программу поджоги и битье стекол, а иногда - мордобой.
Но мы отвлеклись от вопроса о вере. Какова же была вера членов секты социалистов? Несомненно, светлая. В будущем все должно было стать прекрасным. Вот как это чувство испытывали и выражали разные проповедники. Их имен я нарочно не буду приводить, потому что это не имеет большого значения.
Здесь вообще завкафедрой нито замдекана по учебной части
Раз Коля [автобиографический персонаж, известный большевик] сидел тихо один и читал Достоевского, и вдруг напал на место, которое потрясло его до глубины души. Это было то место из «Подростка», где изображается, как люди будущего, потеряв веру в бога и бессмертие души, будут чувствовать себя без этой утешающей тысячелетней веры… Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку. Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою проходимость и конечность, и уже особенною, уже не прежнею любовью (стр. 73).
Или вот пишет другой большевик: При моем миросозерцании уверенность в торжестве гармоничной жизни, свободной от всяческой скверны, не может исчезнуть. Не может поколебаться и уверенность в нарождении тогда чистых, красивых во всех отношениях людей. Пусть теперь много зла кругом. Понять его причины, выяснять их - значит понять его преходящее значение. … именно при таком отношении к жизни только и возможна полная личная жизнь, где люди сливаются в одно целое не только физически, но и духовно (стр. 77).
Разумеется, светлое будущее любви и гармонии не может наступить без достаточных трудов и подвигов, о чем говорят воспоминания еще одного большевика: Мое тогдашнее душевное состояние весьма походило на настроение того юноши-рыцаря, который задается целью разбудить спящую царевну, невзирая на ожидающие его личные испытания… А объект всех этих душевных мук и забот - весь трудящийся люд - тоже представлялся мне вроде этой спящей царевны, которую стоит лишь разбудить чудодейственным дуновением социализма, и он проснется, восстанет, сбросит с себя позорное иго рабства, освободит и себя, и всех… (стр. 49).
Следует только, пишет этот большевик, открыть перед ними причины гнетущего их рабства, открыть им глаза на ту силу, которая в них сокрыта, разбудить эту силу, и… тогда… великое дело будет сделано: рухнет в пропасть царство неправды и рабства, а над землей воссияет яркое солнце свободы (стр. 44).
Путь подвига немыслим без врага, и врагом этим был не только явный угнетатель, но и так называемый «обыватель», которого проповедники светлого будущего ненавидели сильнее, чем жандармов. «Обыватель» должен был погибнуть в очистительным катаклизме, за которым поднималось солнце нового дня. Вот как пишет об этом большевик-подпольщик:
Свои - это подполье, тайный, замкнутый круг добровольной и железной порукой скрепленных людей, со своими понятиями о чести, о праве и справедливости. Круг невидимый и незримый, но всегда властно ощутимый, воинствующий и непреклонный. Он - как вулканически поднимающийся остров среди океана. Все остальное, многоликое, огромное, житейское - враждебно. Все остальное нужно переделать, перекроить, оно достойно погибели, оно ненавистно, оно сопротивляется, преследует, изгоняет, ловит, живет своей жизнью. И я учился презирать все, что за пределами моего тайного сообщества и совольничества…
Я проходил по Невскому. Сверкающие витрины магазинов, кареты и рысаки, цилиндры и котелки возбуждали во мне чувство превосходства. Я думал: вот господин с пушистыми усами, в английском пальто с искрой, вот женщина с дородным телом и свежим лицом, шуршащая шелком… они могут зайти в магазин, небрежно выбрать дорогую вещь, приказать отправить ее посыльным домой, сидеть вот в этом ресторане, вечером в ложе слушать оперу, потом ужинать, расправляя хрустящую, туго накрахмаленную салфетку. У меня в кармане полтинник, на мне рваное осеннее пальто и стоптанные рыжие ботинки, но это мне все равно: я творю волю неведомых и неукоснительно идущих к своей разрушительной цели людей. … у меня туго стянут пояс, под пиджаком хрустят кипы листовок… Пожалуй, это не хуже динамита, браунинга. Вы проходите мимо меня, толкаете, но вы не знаете, что знаю я, вы не подозреваете, не догадываетесь об опасностях; они стерегут вас. Я сильней вас и могущественней, и мне весело ходить среди вас незамеченным (стр. 70-71).
А вот тут не получается студент, да и преподаватель тоже не получается
Гипертрофированную, болезненную ненависть вызывали все проявления обычной, ежедневной жизни: Бывал ты когда-нибудь в мясных рядах? Висят свиные, коровьи туши. На прилавках, на телегах, повсюду - куски сала, желтого жира, запекшейся крови, в стороны летят осколки костей, ошметки мозгов, собирая своры собак. Фартуки коробятся от крови. Вонь, разложение, душные, сладкотошноватые трупные запахи. Мне всегда кажется, что это - овеществленные чувства, надежды, мысли нашего растеряевца, окуровца, миргородца, - что это он сам, в самых своих сокровенных помыслах. Это его жизнь и быт. Погляди на него. С каким упоением копошится он, ворошит эти куски мяса, сала! Глаза становятся масленистыми, нижняя губа отвисает, слюна наполняет нечистые зловонные рты, он плотоядно щерится, растопыривает локти, боится, как бы у него не вырвали, не перекупили облюбованный кусок. Толкни его в это время, задень его нечаянно локтем, он ухлопать тебя готов на месте. Я видел людей, стоящих у мясных лавок с затуманенными глазами, с дрожью в пальцах: они смотрели на прилавок, на куски, как смотрят на голых женщин. Преувеличение?.. Пойди и проверь, но внимательно проверь… (стр. 71).
Проповедник риторически спрашивает - преувеличение ли это? Несомненно. Пожалуй, то же самое могло бы быть написано сегодня активистом-веганом, если бы он смог побывать при разделке мясных туш. Для проповедника светлого будущего весь окружающий его мир безнадежно испорчен. Если остановиться на этом утверждении, то с ним может согласиться и христианин, но пророк свободы и справедливости не останавливается, а продолжает пророчествовать. Для него все без исключения проявления обычной человеческой жизни (мясная торговля, покупка еды) преступны. Окружающее пророка заслуживает самой ужасной кары в катастрофе, после которой жизнь будет исправлена по лекалам секты, и тогда уже солнце свободы взойдет по утвержденному руководством секты графику.
Третий ангел вострубит, и не может не вострубить. И тогда мы устроим всем этим возжаждавшим всласть пожить с жирком, с навозцем, с грязцой, с законными изнасилованиями некое светопреставление. Мы покажем им, чего стоят категорические императивы и гражданские плащи. Вспомянем и альбомчики с повешенными, и библиотечки любительские о них. Все вспомним: и неоправданные детские слезы, и загубленную юность на задворках и в подвалах, и погибшие таланты, и материнское горе, и Сонечку Мармеладову, и Илюшечку, и всех, кто качался на перекладинах, когда солнце посылает свои первые безгрешные лучи (стр. 72).
Вот так жила, мыслила и мечтала секта в ожидании очистительной катастрофы и последующей жизни в царстве свободы. О самой катастрофе поговорим в следующий раз.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ