Николаевские дворы (III. Нюрка)
Через забор от нашего дома жила Петрова Анна. Ох, и заполошная же была баба. Всегда действовала по принципу «Чего бы такого хорошего сделать, чтобы всем плохо стало». Конечно же, никто её в деревне за это не любил. Ну не делала она никому добра, одно только зло приносила. И похожа она была на жабу - большие выпуклые глаза на ее приплющенной физиономии, по всей видимости, были следствием избытка гормона щитовидной железы. Над верхней губой нависала большая бородавка с чёрным волосом, а во рту змеёй извивался длинный злой язык
Когда я приезжал в деревню на каникулы, баба Аня, как я её называл, встречала меня такими словами:
- Здравствуй, Серёженька! А ты что-то совсем исхудал. Мясо у тебя на костях не растёт что ли? - и всегда улыбалась моему недоумению так широко, что бородавка её почти до правого уха доползала.
- Здравствуйте, баба Аня… Ну, я пойду?
- Иди-иди, малохольный, молочка попей, авось и порозовеешь.
Бабушка моя за глаза называла соседку Нюркой, но наиболее точно, как агрессора, её охарактеризовал мой дед. Он говорил, что у бабы Ани в причинном месте растут острые, как у акулы, зубы. Мне такое даже представить было страшно, но дед шёл дальше и пояснял, почему муж бабы Ани - Петров Толик так её боится и ходит вечно по двору на цыпочках:
- Боится, что она ему черенок откусит вместе с орешками.
А дед Толик и в правду был очень тихим. Высокий, тощий, седой, с вечно испуганными глазами - он всегда ходил немного ссутулившись и петляя. Видимо, необходимость уворачиваться от летающих веников и галош стала для него привычной формой перемещения в пространстве.
В молодости Толик хорошо пел играл на гармошке. Так что если случались в деревне гулянья, гармонист первым парнем был. Только после свадьбы, Нюрка первым делом меха гармошки распорола. А чтобы ночами не шлялся и песни не распевал, подсуетилась и устроила мужа на подтоварник ночным сторожем. Вот только ей нужно было, чтобы не сторожил он зерно, а потаскивал его потихонечку.
Поймали Толика на третью ночь с мешком зерна за плечами и с досками в руках. Огласке придавать не стали. По тем временам бедолагу бы сразу к стенке поставили. И дураку ведь ясно было, у стенки расстрельной Нюрке самое место. А этот дурень… Что с него возьмешь с подкаблучника?
Спустя двадцать лет Толик работал на бензовозе и часто бывал в районном центре, где в больших гаражах, по мнению Нюрки, было чем поживиться. И снова приходилось Толику красть. В основном строительные и пиломатериалы. Воровать Толик, конечно, не любил, и по глазам было видно, что сильно мужик мучится, но приехать «пустым» было куда страшнее. Нюрка встречала мужа у ворот с чугунной кочергой и первым делом проводила ревизию прицепа. Если Толик возвращался порожняком, она разбивала кочергой лобовое стекло кабины и гоняла мужа по двору, понося и посыпая страшными проклятиями, пока не падала от усталости.
Однажды вечером, гоняя мужа за порожняк, Нюрка поскользнулась на курином помёте и больно ушибла зад. К полуночи всё население курятника было безжалостно обезглавлено. Всю ночь несчастный Толик стеклил бензовоз, а на утро отправился в город торговать курятиной и зарабатывать на новых несушек. Но и их жизнь была недолгой. После инцидента во дворе кур стали выгонять за ворота. А рядом Петька Клюй жил - у него ворота были никудышные, с большими зазорами между створками и землёй. Куры запросто проникали на Петькин двор, а потом уж и на огород, вытаптывая грядки и нанося непоправимый вред хозяйству. Тогда Петька Клюй рассыпал по земле удобрения и нарочно не стал землю перекапывать. Куры наклевались пестицидов и передохли все до одной.
Нюрка пришла к Петьке и сказала строго и ультимативно:
- Отдавай мне теперь своих кур!
- Не отдам, - отвечает бесстрашный сосед.
- Тогда я дом твой подожгу, когда ты пьяным будешь, и сама кур заберу, - пригрозила Нюрка.
А так как Петька Клюй очень любил выпить, то пришлось ему с курями со своими попрощаться. Отравленных пестицидами птиц Нюрка ощипала, разделала, промыла и велела Толику везти отравленное мясо на продажу в город.
А сама принялась намывать полы. Чистота была её пунктиком. Только у Петровых весь внутренний двор был вымощен досками, и Нюрка три раза в день их драила. Весной, когда с огородов большая вода шла, она умудрялась так ловко её отводить, что вся жижа в итоге шла через наш двор.
«Малину ведь с пола можно было губами собирать, и вдруг куриный помёт… Как тут не взбеситься?» Она примотала к обеим ногам по щётке и с остервенением зашаркала по двору. Треск стоял такой, что деревенские петухи утро провозгласили на час раньше.
Конечно же, чистоту в доме Нюрка соблюдала неукоснительно. Одно из окон петровского дома выходило на боковую ограду нашего двора. Иногда я забирался на будку и перегибался через забор, чтобы полюбоваться начищенным до блеска Нюркиным самоваром. Он стоял на подоконнике, и в позолоченные его бока любовалась собой белая герань. За самоваром открывался длинный коридор до противоположного окна. Полы были натёрты с такой тщательностью, что солнечный свет, отражаясь от половиц, напоминал собою блики на поверхности озера в безветренную погоду. Чистота, граничащая с безумием. Дома Нюрка мыла полы четыре раза в день.
- Ей душу бы отмыть, а она полы натирает, - сетовала тётя Нина Уваркина.
Почему Нюрка так часто мыла пол в доме и во дворе я узнал значительно позже. Была у них с Толиком дочь Лена, которая вышла замуж за неугодного матери ухажера Вову. Жить им, конечно же, было негде, кроме как у Петровых. Нюрка с зятем конфликтовала сильно, отчего у Лены в конец расшатались нервы, и она запила со страшной силой. Почти каждый день напивалась. Володе это, конечно, не нравилось. Он тогда жену пытался воспитывать, как мог, то есть поколачивал потихоньку. Ну, с начала потихоньку, а потом так молотить начал, что Ленка синяя лицом по деревне ходила. Но на мужа не роптала - за дело ведь бьёт, не просто так. Любит значит. А вот Нюрке за кровиночку свою было обидно. И так она однажды разобиделась на Вову, что попросила Толика сходить в сарай за топором и пилой. Топором тёща зятя сперва оглушила, а потом уже и разделала, как Бог черепаху. Вот тогда-то в глазах у Толика и поселился страх. Они сидели на полу в своём доме, за закрытыми ставнями и расчленяли Вову при помощи топора и пилы. Просачиваясь в зазоры между половицами, кровь текла по сквозному коридору во двор, прокладывая через снег путь к земле. Нюрка педантично раскладывала куски зятя по мешкам - в один руки, в другой - ноги, отдельно голову. Под покровом ночи, укрытые метель от посторонних глаз, муж и жена свезли мешки к озеру и побросали их в прорубь. А Лена, проснувшись от холода и ветровоя за окном с каким-то тяжелым чувством на сердце, вышла из малого дома, накинув на плечи отцовский тулуп. Бордовой дорогой шла она босая по коридору пока в самоваре не отразилось её обескровленное и обезображенное беззвучным криком лицо, после чего, лишившись чувств, рухнула в кровь мужа.
О
на стала пить еще больше, стараясь совсем не трезветь. Шаталась по деревне с местными алкашами, которые давно принимали её за свою. Однажды Нюрка нашла её в канаве у дороги всю синюю. На мгновение ей показалось, что Лена не дышит. Нюрка принялась хлестать её по щекам, чтобы привести в чувства, а та в свою очередь завопила на всю улицу: «Давай, мама! Бей меня, бей! Убей, как Вовку моего убила и по кускам на реку снесла». А Вова уже как без вести пропавший числился. Но вся деревня знала о том, что руки его в Козловщине на дне под чёрной корягой, ноги - в Мокруше под мостом догнивают, а голова по дну до Енисея уже должна была докатиться.
Нюрка заставила Толика перестелить полы в доме и во дворе, но даже после этого ей постоянно слышался запах крови. И она тёрла полы щёткой с самой грубой щетиной до тех пор, пока запах и тревога не отступали от неё. Нюрка успокаивалась, но лишь на несколько часов, пока всё не повторялась - и снова чудилась ей между половицами запекшаяся Володина кровь.
Когда я приезжал в деревню на каникулы, баба Аня, как я её называл, встречала меня такими словами:
- Здравствуй, Серёженька! А ты что-то совсем исхудал. Мясо у тебя на костях не растёт что ли? - и всегда улыбалась моему недоумению так широко, что бородавка её почти до правого уха доползала.
- Здравствуйте, баба Аня… Ну, я пойду?
- Иди-иди, малохольный, молочка попей, авось и порозовеешь.
Бабушка моя за глаза называла соседку Нюркой, но наиболее точно, как агрессора, её охарактеризовал мой дед. Он говорил, что у бабы Ани в причинном месте растут острые, как у акулы, зубы. Мне такое даже представить было страшно, но дед шёл дальше и пояснял, почему муж бабы Ани - Петров Толик так её боится и ходит вечно по двору на цыпочках:
- Боится, что она ему черенок откусит вместе с орешками.
А дед Толик и в правду был очень тихим. Высокий, тощий, седой, с вечно испуганными глазами - он всегда ходил немного ссутулившись и петляя. Видимо, необходимость уворачиваться от летающих веников и галош стала для него привычной формой перемещения в пространстве.
В молодости Толик хорошо пел играл на гармошке. Так что если случались в деревне гулянья, гармонист первым парнем был. Только после свадьбы, Нюрка первым делом меха гармошки распорола. А чтобы ночами не шлялся и песни не распевал, подсуетилась и устроила мужа на подтоварник ночным сторожем. Вот только ей нужно было, чтобы не сторожил он зерно, а потаскивал его потихонечку.
Поймали Толика на третью ночь с мешком зерна за плечами и с досками в руках. Огласке придавать не стали. По тем временам бедолагу бы сразу к стенке поставили. И дураку ведь ясно было, у стенки расстрельной Нюрке самое место. А этот дурень… Что с него возьмешь с подкаблучника?
Спустя двадцать лет Толик работал на бензовозе и часто бывал в районном центре, где в больших гаражах, по мнению Нюрки, было чем поживиться. И снова приходилось Толику красть. В основном строительные и пиломатериалы. Воровать Толик, конечно, не любил, и по глазам было видно, что сильно мужик мучится, но приехать «пустым» было куда страшнее. Нюрка встречала мужа у ворот с чугунной кочергой и первым делом проводила ревизию прицепа. Если Толик возвращался порожняком, она разбивала кочергой лобовое стекло кабины и гоняла мужа по двору, понося и посыпая страшными проклятиями, пока не падала от усталости.
Однажды вечером, гоняя мужа за порожняк, Нюрка поскользнулась на курином помёте и больно ушибла зад. К полуночи всё население курятника было безжалостно обезглавлено. Всю ночь несчастный Толик стеклил бензовоз, а на утро отправился в город торговать курятиной и зарабатывать на новых несушек. Но и их жизнь была недолгой. После инцидента во дворе кур стали выгонять за ворота. А рядом Петька Клюй жил - у него ворота были никудышные, с большими зазорами между створками и землёй. Куры запросто проникали на Петькин двор, а потом уж и на огород, вытаптывая грядки и нанося непоправимый вред хозяйству. Тогда Петька Клюй рассыпал по земле удобрения и нарочно не стал землю перекапывать. Куры наклевались пестицидов и передохли все до одной.
Нюрка пришла к Петьке и сказала строго и ультимативно:
- Отдавай мне теперь своих кур!
- Не отдам, - отвечает бесстрашный сосед.
- Тогда я дом твой подожгу, когда ты пьяным будешь, и сама кур заберу, - пригрозила Нюрка.
А так как Петька Клюй очень любил выпить, то пришлось ему с курями со своими попрощаться. Отравленных пестицидами птиц Нюрка ощипала, разделала, промыла и велела Толику везти отравленное мясо на продажу в город.
А сама принялась намывать полы. Чистота была её пунктиком. Только у Петровых весь внутренний двор был вымощен досками, и Нюрка три раза в день их драила. Весной, когда с огородов большая вода шла, она умудрялась так ловко её отводить, что вся жижа в итоге шла через наш двор.
«Малину ведь с пола можно было губами собирать, и вдруг куриный помёт… Как тут не взбеситься?» Она примотала к обеим ногам по щётке и с остервенением зашаркала по двору. Треск стоял такой, что деревенские петухи утро провозгласили на час раньше.
Конечно же, чистоту в доме Нюрка соблюдала неукоснительно. Одно из окон петровского дома выходило на боковую ограду нашего двора. Иногда я забирался на будку и перегибался через забор, чтобы полюбоваться начищенным до блеска Нюркиным самоваром. Он стоял на подоконнике, и в позолоченные его бока любовалась собой белая герань. За самоваром открывался длинный коридор до противоположного окна. Полы были натёрты с такой тщательностью, что солнечный свет, отражаясь от половиц, напоминал собою блики на поверхности озера в безветренную погоду. Чистота, граничащая с безумием. Дома Нюрка мыла полы четыре раза в день.
- Ей душу бы отмыть, а она полы натирает, - сетовала тётя Нина Уваркина.
Почему Нюрка так часто мыла пол в доме и во дворе я узнал значительно позже. Была у них с Толиком дочь Лена, которая вышла замуж за неугодного матери ухажера Вову. Жить им, конечно же, было негде, кроме как у Петровых. Нюрка с зятем конфликтовала сильно, отчего у Лены в конец расшатались нервы, и она запила со страшной силой. Почти каждый день напивалась. Володе это, конечно, не нравилось. Он тогда жену пытался воспитывать, как мог, то есть поколачивал потихоньку. Ну, с начала потихоньку, а потом так молотить начал, что Ленка синяя лицом по деревне ходила. Но на мужа не роптала - за дело ведь бьёт, не просто так. Любит значит. А вот Нюрке за кровиночку свою было обидно. И так она однажды разобиделась на Вову, что попросила Толика сходить в сарай за топором и пилой. Топором тёща зятя сперва оглушила, а потом уже и разделала, как Бог черепаху. Вот тогда-то в глазах у Толика и поселился страх. Они сидели на полу в своём доме, за закрытыми ставнями и расчленяли Вову при помощи топора и пилы. Просачиваясь в зазоры между половицами, кровь текла по сквозному коридору во двор, прокладывая через снег путь к земле. Нюрка педантично раскладывала куски зятя по мешкам - в один руки, в другой - ноги, отдельно голову. Под покровом ночи, укрытые метель от посторонних глаз, муж и жена свезли мешки к озеру и побросали их в прорубь. А Лена, проснувшись от холода и ветровоя за окном с каким-то тяжелым чувством на сердце, вышла из малого дома, накинув на плечи отцовский тулуп. Бордовой дорогой шла она босая по коридору пока в самоваре не отразилось её обескровленное и обезображенное беззвучным криком лицо, после чего, лишившись чувств, рухнула в кровь мужа.
О
на стала пить еще больше, стараясь совсем не трезветь. Шаталась по деревне с местными алкашами, которые давно принимали её за свою. Однажды Нюрка нашла её в канаве у дороги всю синюю. На мгновение ей показалось, что Лена не дышит. Нюрка принялась хлестать её по щекам, чтобы привести в чувства, а та в свою очередь завопила на всю улицу: «Давай, мама! Бей меня, бей! Убей, как Вовку моего убила и по кускам на реку снесла». А Вова уже как без вести пропавший числился. Но вся деревня знала о том, что руки его в Козловщине на дне под чёрной корягой, ноги - в Мокруше под мостом догнивают, а голова по дну до Енисея уже должна была докатиться.
Нюрка заставила Толика перестелить полы в доме и во дворе, но даже после этого ей постоянно слышался запах крови. И она тёрла полы щёткой с самой грубой щетиной до тех пор, пока запах и тревога не отступали от неё. Нюрка успокаивалась, но лишь на несколько часов, пока всё не повторялась - и снова чудилась ей между половицами запекшаяся Володина кровь.