Побег
Успешно избежав побоев за центральным универмагом, я с лихвой принял их дома от рук собственной матери. Она потребовала мой дневник, в котором каждый день появлялись липовые росписи педагогов, и выдрала меня им до красных соплей. Больше не было никаких серьёзных разговоров и морализаторства. И это было куда хуже, ибо теперь меня бичевала собственная совесть. С одной стороны мне было стыдно смотреть матери в глаза, с другой я не чувствовал в себе сил вернуться в школу и терпеть унижения там. Поэтому утром, в место учебников, я собрал в ранец провизию и решил не возвращаться домой, отправившись на задний двор ЦУМа, чтобы примкнуть к банде Робина Гуда. Я слонялся по округе несколько часов к ряду, но никто не пытался пересчитать мои рёбра, а ведь именно это обещание мне дал Робин в последний раз.
[Я родился дважды, и оба раза неудачно. Матери моей пришлось дважды испытывать муки моего рождения. ]
Шервудский лес обратился в заиндевевший штакетник, я страшно замёрз и не знал, куда податься, когда из-за угла появился мой приятель Колька. Он был немного младше меня, и, казалось, вовсе не ходил в школу. Они с матерью и братом-наркоманом жили в деревянном доме через дорогу от нашей девятиэтажки. Колька предложил пойти к нему и поиграть в Dandy, а я не видел смысла отказываться, ибо у меня теперь было сколько угодно свободного времени, а идти всё равно было некуда. От Кольки я рассчитывал слинять до прихода его матери, но мы заигрались, и мне пришлось вылезать через окно второго этажа, чтобы сперва незаметно прокрасться по козырьку, а затем спрыгнуть на поленницу и, в конечном итоге, раствориться в зимнем сумраке глухого переулка.
Вослед мне выли дворовые собаки… Уговаривая опомниться и идти назад, колючий ветер хлестко бил по лицу. Было совсем поздно, и я догадывался, что дома меня уже потеряли. Я представил, что мать уже даже не злиться, а плачет, сжимая в руке телефонную трубку, её утешают соседи, говорят, мол, это даже к лучшему, что я ушел; всё равно ничего путнего из меня уже не выйдет...
Я окончательно замёрз и заскочил в пустой трамвай. Кондукторша сидела на своём месте, укутавшись в бурые шали из собачьей шерсти с ног до головы. Меж поднятым воротником и облезлой формовкой показались глаза, и я предъявил свой проездной. Женщина пару раз моргнула, после чего вновь обратилась в соляной столб. Земфира Рамазанов еще не пела свои Минус Сто Сорок из всех динамиков нашей необъятной родины, когда я проклинал трамваи за то, что на конечной всегда приходится сходить. Я несколько раз проехал из края в край, пока кондукторша не проскрипела из-за воротника: «Мальчик, ты почему домой не идёшь?». А я ответил, что у меня больше нет дома. «Бездомный я, тётенька». Меж воротника и формовки снова показались глаза. На этот раз они внимательно окинули меня от ботинок до шапки с помпоном, задержавшись на ярко-фиолетовых лямках китайского ранца. «В детскую комнату милиции тебя сдам», - проворчала женщина, и шерстяные её шали стали расползаться по сторонам, высвобождая громадные ватные рукава. Я выскочил на следующей же остановки и побежал, что было мочи, не разбирая направления и перепрыгивая через сугробы, но какая-то неведомая сила привела меня к родному подъезду, где я забился под лестницу рядом с батареей и доел остатки скудного своего провианта. Ел и плакал… Нужно было возвращаться домой. И слыша, как наверху грохочут двери и раздаются взволнованные женские голоса, я судорожно пытался придумать байку хоть как-то меня оправдывающую. Вспомнив инцидент на заднем дворе универмага, я решил сказать, что меня похитили и заперли в заброшенном гараже, из которого мне удалось сбежать, разжав проволоку, которой был замотан засов. Для достоверности я попытался расцарапать себе лицо черёмуховой веткой, ведь надо мной должны были измываться, должны были тащить меня за ноги по мёрзлой земле… С этой легендой я сел в лифт и поднялся на восьмой этаж. Миновав позорный живой коридор из соседей, молча провожавших меня осуждающими взглядами до квартиры, я предстал перед заплаканными глазами матери и крёстной. Сгорая от стыда, выдал очередную порцию лжи. Мать выслушала меня и сказала: «Пошли!». Оделась и, молча, вывела меня на улицу. «Показывай, где этот гараж».
Мы долго кружили по району, а я так и не смог найти ни одного заброшенного гаража, который хоть чуть-чуть подходил бы под моё описание. В какой-то момент мать не выдержала и начала меня лупить. В её ударах уже не чувствовалось никакой физической силы - одно лишь отчаяние. Однако в ту самую ночь всё закончилось. В очередной раз мне явился мой отец в образе Чапаева. Он ничего не сказал мне, только покачал головой с густыми чёрными усами, развернулся и ушел в пургу, оставляя на снегу следы босых ног. Больше он мне никогда не снился. Всё во мне как-то вдруг выболело, и я перестал слоняться, прогуливать школу, врать. А потом начал учиться, закончил без троек, поступил в ВУЗ, хотя мать до последнего дня просила меня поступать в кулинарный техникум и не питать бессмысленных надежд. А что было в Университете, вы уже знаете.