Глава 57
Не знаю, как вы, а я последние несколько лет испытываю трудности с тем, чтобы сосредоточиться на чтении: и непосредственно на самом процессе сидения над или под книгой, и на создании подходящей цепочки каждодневных привычек и обрядов, которые позволяли бы мне получать прежнее наслаждение от этой интеллектуальной процедуры.
Тем не менее, странные вещи происходят с моим воображением: иногда, увлекшись внутренними размышлениями, я очень явственно начинаю представлять, как будто оказался совершенно в другом месте. Причем это самое "я" также иногда принимает какие-то неожиданные формы. Так, на днях, сидя поздним вечером на своей уютной кухне за столом, попивая чай с конфетами "Халва в шоколаде", я, словно помимо собственной воли, почувствовал, что "я" сейчас - это некто вроде Оливера Твиста. Викторианская Англия, бесцветные улицы, промозглый ветер, и я - бездомный девятилетний мальчишка.
Казалось бы: откуда такой выбор персонажа? Что мне известно об этой эпохе, сколько десятилетий назад школьная программа вынудила меня прочитать Диккенса? Когда мы проходили это произведение в шестом или пятом классе, вся эта компания казалась очень скучной и тоскливой. В голове остались лишь какие-то смутные образы и обрывочные воспоминания от сюжета и тамошних героев. А теперь вот с невообразимой легкостью и достоверностью я ощущаю, что начинаю мерзнуть, и надо мною вырастают серые скалы мрачных домов, а в желудке пусто, и меня может обидеть любой взрослый прохожий в теплой одежде. И воздух не просто холодный, но и какой-то чужой. Безусловно, звучит это как несколько размытое определение - однако сейчас уже всё становится весьма затуманенным. Не знаю, почему, но я иду за толстым дяденькой в черном пальто и цилиндре: через несколько десятков ярдов он с трудом толкает увесистую входную дверь двухэтажного здания, заходит внутрь, поднимается по лестнице на второй этаж, и мы оказываемся в просторной, но темной комнате, едва освещаемой тусклой лампой… Причем этот светильник стоит вроде как в центре помещения, так что стен почти не видно.
Фантазия моя избегает точных подробностей обстановки, чтобы (хотя бы и самим собой) не быть уличенным в некомпетентности. Ни одного яркого пятна: желтоватое освещение, серые платья, бесцветная мебель. Постепенно начинают прорисовываться детали: в комнате находится множество (пятнадцать - двадцать - двадцать пять) женщин, которые сидят и что-то шьют. Меня вроде бы и замечают, но не придают особого значения оборванному пареньку: не здороваются со мною и не спрашивают о цели моего визита. Господин, с которым я сюда зашёл, изредка посматривает на меня, но больше занят, по всей видимости, инспекцией работы своих швей: подходит к ним, смотрит на получающиеся платья.
- Как тебя зовут, сорванец? - наконец обращается он ко мне, правда, глядит при этом куда-то в самый дальний и темный угол, усаживаясь за стол, на котором стоит тусклая масляная (осторожно позволяю себе эту деталь в своем воображении) лампа.
- Коленька, сэр. - отвечает мальчишка.
- Что за странное имя тебе дали при рождении? Откуда ты родом?
- Я не знаю, сэр. Я всю жизнь живу на улице.
- Воруешь?
- Сэр, мне доводилось голодать по несколько дней, довольствуясь лишь тем, что господа выбрасывают за ненадобностью… - мальчик как будто бы готов расплакаться. - Я не смею обманывать вас: да, я много раз воровал всякую еду у нерасторопных лавочников, но это только чтобы не умереть, сэр... Я умею зарабатывать и честным трудом.
- Ха! И что же ты умеешь, недоросток?
- Я могу работать посыльным… Мне приходилось чистить обувь… И картофель тоже умею чистить.
- Работничек! Бьюсь об заклад: ты старался поработать над картофелем так, что только кожура и оставались твоему хозяину! Что же он тебя выгнал-то? - толстяк громко и беззлобно рассмеялся. - Ладно. Поживи пока здесь. Мне пригодится пара быстрых ног. Но если будешь лентяйничать или что-то у меня пропадет, мигом окажешься на улице… Нам здесь не нужен нахлебник.
- Спасибо вам, сэр…
Коленька (я тоже не могу ответить на вопрос о происхождении имени героя), переполняемый чувствами, сгибается в низком поклоне.
И вот он сидит рядом с одной из портних. На вид ей около пятнадцати лет (впрочем, возможно, она и старше, но из-за скудного питания выглядит младше своего возраста), на ней - скромное клетчатое серо-коричневое платье, которое, вполне вероятно, представительницы этого сословия тогда не носили, но моему персонажу сейчас абсолютно всё равно. Не отрываясь - может быть, даже внимательно наклонив голову набок - он смотрит за тем, как ловко она сшивает два куска темно-синей ткани: мальчишка словно опять готов разрыдаться. Несмотря на свой смешной возраст, он научился не плакать от страданий - но за сегодняшний вечер его глаза уже второй раз мутнеют от тонкой плёнки слёз.
Девушка застенчиво улыбается, и мальчик тоже начинает улыбаться, ощущая необъяснимую радость. Всё точнее прорисовывается её образ: выглядывающие из-под белоснежного чепца темные волосы, грустные добрые глаза, тонкие пальцы.
- Как ты здесь оказался? - осторожно спрашивает она, и ей самой эти звуки кажутся непривычными и чужими.
- Вы так редко разговариваете, что не узнаёте свой голос. - продолжает мою мысль мальчишка.
- Весь день много работы. Я во сне болтаю чаще. - словно чего-то опасаясь, признается портниха.
- У вас очень добрые глаза. И голос красивый. - наивно и смело заявляет мальчик.
При таком освещении заметить это невозможно, но девушка как будто краснеет.
- Хозяин у нас хороший… - смущенно произносит она. - Конечно, бывает, кричит на нас, но всё равно он добрый. Нам повезло. - признание швеи кажется искренним (тем более, что толстяк уже исчез из комнаты).
- Я очень хочу поесть… - честно отвечает юный герой.
- Ах, конечно! - девушка спешно откладывает шитье и поднимается со своего места. - У меня же осталось немного хлеба! Как же я раньше не догадалась.
В это время на кухню зашла моя супруга.
- Милый, ты опять ешь на ночь? - строго, но по-доброму спросила она.
- Одну конфетку только. Да вот, чаю хочется... Чаю горяченького. А конфета случайно попала под руку. Я её - просто, чтоб повеселее чаёк пить было…
- Ладно, ладно… - подойдя к столу, жена, естественно, не могла не заметить лежащие передо мною фотографии. - Хммм… Что это ты, дорогой ты мой, собою в молодости любуешься что ли? - с ласковой иронией произнесла она и положила свои ручки мне на голову.
- Да вот… Выбираю… Для памятника.
- Для памятника? - она нежно рассмеялась. - Ты симфонию или роман планируешь написать?.. Тебе же сорок пять уж почти, дядя.
- Не для такого памятника. А для… такого.
- А… Ну, вот… Опять ты помирать собрался. Трагизм тебе присущ, ничего не скажешь. Почти десять лет тебя знаю - всё помираешь.
- Да не собираюсь я. Но рано или поздно ведь придется: куда я денусь. Так надо хотя бы чтоб фотографию поставили подобающую. Пускай дата там будет - уж как получится - но ведь фото же можно выбрать, какое я захочу. Так?
- Конечно, так. - с грустью вздохнула супруга.
- Ты пойми: мы же с тобой в отпуск летали этим летом… и в туалете аэропорта… уже там… когда мы обратно возвращались… я понял, как всё, на самом деле, просто. Я буквально увидел, как будет выглядеть физическое отсутствие меня: к стене с салфетками подошел, и получилось, что случайно встал не перед зеркалом, а, вот, немного сбоку, и, знаешь, возникла иллюзия, что я не отражаюсь, то есть, меня уже и нет - но туалет существует... без меня. И всё вокруг туалета и вокруг аэропорта тоже существует без меня… Странно звучит… Но получается, что на примере всего мира это невозможно осознать. И когда дома находишься, где всё привычно, на это тоже не обращаешь внимания.
- Не за тем ты в туалет ходишь, дорогуша.
- Хорошо, что ты меня выслушала. А тебе какая фотография больше нравится?
- Сам выбирай. - жена по-товарищески хлопнула меня по плечу и отправилась обратно в спальню.
- Ты не обижайся и не расстраивайся, пожалуйста. Это же всего лишь мои абстрактные усталые размышления после рабочего дня. Можно обсуждать эту тему, а можно в себе держать: ничего не изменится.
- Если конфеты будешь вот так жрать перед сном, то ведь может и измениться. - на выходе из кухни улыбнулась она.
- Дорогая, ты ведь знаешь, что я этим не злоупотребляю.
- Знаю, знаю.
- Скажи, а ты вот «жрать» сейчас произнесла как бы в кавычках?
- Я тебе уже не раз говорила. - из коридора крикнула супруга. - Ты зря думаешь, что я понимаю все твои шутки.
Мне было интересно, что происходило дальше у моих несчастных юных героев, обитающих на мрачных улицах столицы Английского королевства. Однако ничего в тот вечер больше не грезилось - в мозгу возникали какие-то варианты развития сюжета, но действие перестало протекать через меня таким вдохновенным потоком. То мальчик принимался работать посыльным, то убегал на следующий день; то в его сердце начинало зарождаться некое светлое взрослое чувство, то он воровал какой-то мешок у своего работодателя. И делал он это всё так неуверенно, робко, словно отобранный по знакомству на роль в недорогом фильме ребёнок-актёр: в общем, не верилось.
- Ты за всё заплатишь, маленький шакал!
- Дженни… Не забывай меня.
- О какой собаке идет речь, Майлз?
- Сохрани этот медальон.
- Дэниэл сгинул в шахте…
- Двадцать два шиллинга?.. Сэр, прошу вас, не надо.
Я прислушивался, казалось, к тому же участку мозга, что и чуть ранее, но звучали лишь подобные обрывки фраз, за которыми скрывались придуманные судьбы. Становилось скучно и одновременно стыдно перед собой за собственное равнодушие и жестокость. И я пошёл спать: помнится, той ночью мне приснились таблицы эксель, стоянка возле дома и почему-то пшеничное поле и кролики.
Тем не менее, странные вещи происходят с моим воображением: иногда, увлекшись внутренними размышлениями, я очень явственно начинаю представлять, как будто оказался совершенно в другом месте. Причем это самое "я" также иногда принимает какие-то неожиданные формы. Так, на днях, сидя поздним вечером на своей уютной кухне за столом, попивая чай с конфетами "Халва в шоколаде", я, словно помимо собственной воли, почувствовал, что "я" сейчас - это некто вроде Оливера Твиста. Викторианская Англия, бесцветные улицы, промозглый ветер, и я - бездомный девятилетний мальчишка.
Казалось бы: откуда такой выбор персонажа? Что мне известно об этой эпохе, сколько десятилетий назад школьная программа вынудила меня прочитать Диккенса? Когда мы проходили это произведение в шестом или пятом классе, вся эта компания казалась очень скучной и тоскливой. В голове остались лишь какие-то смутные образы и обрывочные воспоминания от сюжета и тамошних героев. А теперь вот с невообразимой легкостью и достоверностью я ощущаю, что начинаю мерзнуть, и надо мною вырастают серые скалы мрачных домов, а в желудке пусто, и меня может обидеть любой взрослый прохожий в теплой одежде. И воздух не просто холодный, но и какой-то чужой. Безусловно, звучит это как несколько размытое определение - однако сейчас уже всё становится весьма затуманенным. Не знаю, почему, но я иду за толстым дяденькой в черном пальто и цилиндре: через несколько десятков ярдов он с трудом толкает увесистую входную дверь двухэтажного здания, заходит внутрь, поднимается по лестнице на второй этаж, и мы оказываемся в просторной, но темной комнате, едва освещаемой тусклой лампой… Причем этот светильник стоит вроде как в центре помещения, так что стен почти не видно.
Фантазия моя избегает точных подробностей обстановки, чтобы (хотя бы и самим собой) не быть уличенным в некомпетентности. Ни одного яркого пятна: желтоватое освещение, серые платья, бесцветная мебель. Постепенно начинают прорисовываться детали: в комнате находится множество (пятнадцать - двадцать - двадцать пять) женщин, которые сидят и что-то шьют. Меня вроде бы и замечают, но не придают особого значения оборванному пареньку: не здороваются со мною и не спрашивают о цели моего визита. Господин, с которым я сюда зашёл, изредка посматривает на меня, но больше занят, по всей видимости, инспекцией работы своих швей: подходит к ним, смотрит на получающиеся платья.
- Как тебя зовут, сорванец? - наконец обращается он ко мне, правда, глядит при этом куда-то в самый дальний и темный угол, усаживаясь за стол, на котором стоит тусклая масляная (осторожно позволяю себе эту деталь в своем воображении) лампа.
- Коленька, сэр. - отвечает мальчишка.
- Что за странное имя тебе дали при рождении? Откуда ты родом?
- Я не знаю, сэр. Я всю жизнь живу на улице.
- Воруешь?
- Сэр, мне доводилось голодать по несколько дней, довольствуясь лишь тем, что господа выбрасывают за ненадобностью… - мальчик как будто бы готов расплакаться. - Я не смею обманывать вас: да, я много раз воровал всякую еду у нерасторопных лавочников, но это только чтобы не умереть, сэр... Я умею зарабатывать и честным трудом.
- Ха! И что же ты умеешь, недоросток?
- Я могу работать посыльным… Мне приходилось чистить обувь… И картофель тоже умею чистить.
- Работничек! Бьюсь об заклад: ты старался поработать над картофелем так, что только кожура и оставались твоему хозяину! Что же он тебя выгнал-то? - толстяк громко и беззлобно рассмеялся. - Ладно. Поживи пока здесь. Мне пригодится пара быстрых ног. Но если будешь лентяйничать или что-то у меня пропадет, мигом окажешься на улице… Нам здесь не нужен нахлебник.
- Спасибо вам, сэр…
Коленька (я тоже не могу ответить на вопрос о происхождении имени героя), переполняемый чувствами, сгибается в низком поклоне.
И вот он сидит рядом с одной из портних. На вид ей около пятнадцати лет (впрочем, возможно, она и старше, но из-за скудного питания выглядит младше своего возраста), на ней - скромное клетчатое серо-коричневое платье, которое, вполне вероятно, представительницы этого сословия тогда не носили, но моему персонажу сейчас абсолютно всё равно. Не отрываясь - может быть, даже внимательно наклонив голову набок - он смотрит за тем, как ловко она сшивает два куска темно-синей ткани: мальчишка словно опять готов разрыдаться. Несмотря на свой смешной возраст, он научился не плакать от страданий - но за сегодняшний вечер его глаза уже второй раз мутнеют от тонкой плёнки слёз.
Девушка застенчиво улыбается, и мальчик тоже начинает улыбаться, ощущая необъяснимую радость. Всё точнее прорисовывается её образ: выглядывающие из-под белоснежного чепца темные волосы, грустные добрые глаза, тонкие пальцы.
- Как ты здесь оказался? - осторожно спрашивает она, и ей самой эти звуки кажутся непривычными и чужими.
- Вы так редко разговариваете, что не узнаёте свой голос. - продолжает мою мысль мальчишка.
- Весь день много работы. Я во сне болтаю чаще. - словно чего-то опасаясь, признается портниха.
- У вас очень добрые глаза. И голос красивый. - наивно и смело заявляет мальчик.
При таком освещении заметить это невозможно, но девушка как будто краснеет.
- Хозяин у нас хороший… - смущенно произносит она. - Конечно, бывает, кричит на нас, но всё равно он добрый. Нам повезло. - признание швеи кажется искренним (тем более, что толстяк уже исчез из комнаты).
- Я очень хочу поесть… - честно отвечает юный герой.
- Ах, конечно! - девушка спешно откладывает шитье и поднимается со своего места. - У меня же осталось немного хлеба! Как же я раньше не догадалась.
В это время на кухню зашла моя супруга.
- Милый, ты опять ешь на ночь? - строго, но по-доброму спросила она.
- Одну конфетку только. Да вот, чаю хочется... Чаю горяченького. А конфета случайно попала под руку. Я её - просто, чтоб повеселее чаёк пить было…
- Ладно, ладно… - подойдя к столу, жена, естественно, не могла не заметить лежащие передо мною фотографии. - Хммм… Что это ты, дорогой ты мой, собою в молодости любуешься что ли? - с ласковой иронией произнесла она и положила свои ручки мне на голову.
- Да вот… Выбираю… Для памятника.
- Для памятника? - она нежно рассмеялась. - Ты симфонию или роман планируешь написать?.. Тебе же сорок пять уж почти, дядя.
- Не для такого памятника. А для… такого.
- А… Ну, вот… Опять ты помирать собрался. Трагизм тебе присущ, ничего не скажешь. Почти десять лет тебя знаю - всё помираешь.
- Да не собираюсь я. Но рано или поздно ведь придется: куда я денусь. Так надо хотя бы чтоб фотографию поставили подобающую. Пускай дата там будет - уж как получится - но ведь фото же можно выбрать, какое я захочу. Так?
- Конечно, так. - с грустью вздохнула супруга.
- Ты пойми: мы же с тобой в отпуск летали этим летом… и в туалете аэропорта… уже там… когда мы обратно возвращались… я понял, как всё, на самом деле, просто. Я буквально увидел, как будет выглядеть физическое отсутствие меня: к стене с салфетками подошел, и получилось, что случайно встал не перед зеркалом, а, вот, немного сбоку, и, знаешь, возникла иллюзия, что я не отражаюсь, то есть, меня уже и нет - но туалет существует... без меня. И всё вокруг туалета и вокруг аэропорта тоже существует без меня… Странно звучит… Но получается, что на примере всего мира это невозможно осознать. И когда дома находишься, где всё привычно, на это тоже не обращаешь внимания.
- Не за тем ты в туалет ходишь, дорогуша.
- Хорошо, что ты меня выслушала. А тебе какая фотография больше нравится?
- Сам выбирай. - жена по-товарищески хлопнула меня по плечу и отправилась обратно в спальню.
- Ты не обижайся и не расстраивайся, пожалуйста. Это же всего лишь мои абстрактные усталые размышления после рабочего дня. Можно обсуждать эту тему, а можно в себе держать: ничего не изменится.
- Если конфеты будешь вот так жрать перед сном, то ведь может и измениться. - на выходе из кухни улыбнулась она.
- Дорогая, ты ведь знаешь, что я этим не злоупотребляю.
- Знаю, знаю.
- Скажи, а ты вот «жрать» сейчас произнесла как бы в кавычках?
- Я тебе уже не раз говорила. - из коридора крикнула супруга. - Ты зря думаешь, что я понимаю все твои шутки.
Мне было интересно, что происходило дальше у моих несчастных юных героев, обитающих на мрачных улицах столицы Английского королевства. Однако ничего в тот вечер больше не грезилось - в мозгу возникали какие-то варианты развития сюжета, но действие перестало протекать через меня таким вдохновенным потоком. То мальчик принимался работать посыльным, то убегал на следующий день; то в его сердце начинало зарождаться некое светлое взрослое чувство, то он воровал какой-то мешок у своего работодателя. И делал он это всё так неуверенно, робко, словно отобранный по знакомству на роль в недорогом фильме ребёнок-актёр: в общем, не верилось.
- Ты за всё заплатишь, маленький шакал!
- Дженни… Не забывай меня.
- О какой собаке идет речь, Майлз?
- Сохрани этот медальон.
- Дэниэл сгинул в шахте…
- Двадцать два шиллинга?.. Сэр, прошу вас, не надо.
Я прислушивался, казалось, к тому же участку мозга, что и чуть ранее, но звучали лишь подобные обрывки фраз, за которыми скрывались придуманные судьбы. Становилось скучно и одновременно стыдно перед собой за собственное равнодушие и жестокость. И я пошёл спать: помнится, той ночью мне приснились таблицы эксель, стоянка возле дома и почему-то пшеничное поле и кролики.