Вопросы философии и психологии. Год XIV. Книга V (70). Ноябрь-декабрь 1903 г.
Болезнь Н. В. Гоголя. - Чиж Владимир Федорович (1855-1922)
...Гоголь в последние годы своей жизни много думал о своей греховности, о своей неспособности даже молиться и больше всего боялся смерти. Мы не знаем, какие именно грехи приписывал себе Гоголь, но его отчаяние, его постоянный страх перед смертью, его возрастающая набожность - все это нередко наблюдается именно у стариков, и притом у лиц, у которых старость наступила рано. Кто не знал стариков, бурно проживших жизнь, постоянно твердящих о своих грехах и о грядущем возмездии, постоянно боящихся смерти, заказывающих молебны, ставящих свечи, кладущих земные поклоны! Обыкновенно такие лица в течение своей жизни были вполне индифферентны к вере, смеялись над "попами", рассказывали непечатные анекдоты о монахах и т. п. Когда же наступает старость и, как я многократно убеждался, перерождение сердца и сосудов достигает значительной степени, тогда сознание своего бессилия вместе с безотчетным страхом порождает у этих лиц идеи греховности, боязнь за будущее; они ищут, но - увы! - не находят себе утешения в молитве, посте, соблюдении тех предписаний церкви, которых прежде не исполняли. Так как процесс идет вперед и страх смерти усиливается, то они просят молиться за себя других, заказывают молебны, жертвуют на богоугодные учреждения и т. д. Известно, что католические монахи и монахини умело эксплуатировали в свою пользу этот страх больных и отлично обделывали свои дела.
Такое же настроение и такие же мысли были у Гоголя в последнем периоде его многострадальной жизни. Старческий распад душевных сил, ранняя физическая дряхлость проявлялись ничем не обоснованным страхом; он боялся загробной жизни, боялся смерти, тяготился и жизнью. Действительно, к жизни его уже ничто не привязывает, и она ему в тягость; ему уж "не люб" тот почет, каким он окружен; слава величайшего художника его не радует, так как он даже сомневается в полезности своих художественных произведений; он никого и ничего не любит. Он то принимается за продолжение "Мертвых душ", то мечтает составить географию России, начертанную сильным живым слогом, но жестокая к нему судьба еще сохранила ему способности настолько, что в лучшие свои минуты он сознает свое бессилие, сознает, что его гений уже угас.
Как ни тяжела была жизнь несчастному поэту, он боится смерти, и этот страх, крайне мучительный, не покидает его. Путешествие в Иерусалим, посещение Оптиной Пустыни, молитвы о. Матфея, матери - все это ничуть не успокаивает Гоголя, потому что процесс идет вперед. Нельзя без волнения читать его письма к матери, в которых он все горячее и настойчивее умоляет ее молиться за него. В конце 1851 г. он ей пишет письмо в несколько строчек, состоящее из горячей просьбы молиться за него: "Никогда так не чувствовал потребности молитв ваших, добрейшая моя матушка. О, молитесь, чтобы Бог меня помиловал... Ваши постоянные молитвы обо мне теперь мне так нужны, так нужны - вот все, что умею вам сказать. О, да поможет вам Бог обо мне молиться!" Бросается в глаза, что дряхлеющий и телом, и душой поэт просит молиться только о себе, сам молится только о себе и ни о чем другом, как и все больные; он не беспокоится о спасении своих родных, своих друзей; он весь поглощен страхом грядущего возмездия и страхом смерти. Конечно, все люди, в большей или меньшей степени, боятся смерти, боятся грядущего возмездия или, по крайней мере, неизвестности, но каждый по-своему справляется с этим. Только больные, и чаще всего больные старики, так боятся смерти и грядущего возмездия, как боялся Гоголь в последние годы своей жизни.
Распад душевных сил прогрессировал, увеличивалась и набожность Гоголя; когда он чувствовал себя лучше, он меньше боялся смерти, не так настойчиво просил молиться за себя. Я уже говорил, что у постели больных я часто видел набожность людей, даже нерелигиозных, под влиянием страха смерти исполняющих предписания церкви. По выздоровлении набожность исчезает, прекращается хождение в церковь, соблюдение постов; молебны больше не заказываются, свечи не ставятся; больному хуже, опять он становится набожным. Истинно религиозные люди не боятся расстаться с этим миром, с теплой верой ожидают жизни, идеже несть ни печали, ни воздыхания.
Во всяком случае, набожность Гоголя ничуть не превышала набожности очень, очень многих больных и дряхлых стариков; она обращала на себя внимание, потому что Гоголь был еще молод, а в его годы действительно такая набожность наблюдается редко.
Гоголь и в последние годы своей жизни не был аскетом и мистиком. Он пользовался всеми доступными ему благами жизни, когда гостил у Смирновых, даже одевался франтовато, хотя крайне безвкусно, держал особого слугу; одним словом, жил так, как жили богатые люди. Едва ли верно, что все его имущество помещалось в чемодане и портфеле, так как у него было много книг духовного содержания. Впрочем, ему и не было надобности заботиться о житейских удобствах, так как вообще эти крайне неприятные хлопоты он возложил на своих друзей. Я вполне согласен с д-ром Баженовым, что о мистицизме Гоголя не может быть и речи; ведь с таким же правом нам пришлось бы считать мистиками и замоскворецких купчих. Настоящие мистики меньше всего хлопотали об излечении своих недугов; они преследовали более возвышенные цели; с вполне бескорыстной любовью их душа стремилась к Вечному; они старались постигнуть тайны не для того, чтобы выздороветь от болезни; они не боялись смерти, напротив, земное существование для них не имело особой цены. Можно лишь удивляться, как создалась и как удержалась легенда о мистицизме Гоголя; даже досадно, что на это заблуждение указал Мельхиор де Вогюэ, хотя еще Белинский вполне верно и весьма ясно указывал на источник или причину набожности Гоголя: "Болезненной боязнью смерти, черта и ада веет от вашей книги"
...Гоголь в последние годы своей жизни много думал о своей греховности, о своей неспособности даже молиться и больше всего боялся смерти. Мы не знаем, какие именно грехи приписывал себе Гоголь, но его отчаяние, его постоянный страх перед смертью, его возрастающая набожность - все это нередко наблюдается именно у стариков, и притом у лиц, у которых старость наступила рано. Кто не знал стариков, бурно проживших жизнь, постоянно твердящих о своих грехах и о грядущем возмездии, постоянно боящихся смерти, заказывающих молебны, ставящих свечи, кладущих земные поклоны! Обыкновенно такие лица в течение своей жизни были вполне индифферентны к вере, смеялись над "попами", рассказывали непечатные анекдоты о монахах и т. п. Когда же наступает старость и, как я многократно убеждался, перерождение сердца и сосудов достигает значительной степени, тогда сознание своего бессилия вместе с безотчетным страхом порождает у этих лиц идеи греховности, боязнь за будущее; они ищут, но - увы! - не находят себе утешения в молитве, посте, соблюдении тех предписаний церкви, которых прежде не исполняли. Так как процесс идет вперед и страх смерти усиливается, то они просят молиться за себя других, заказывают молебны, жертвуют на богоугодные учреждения и т. д. Известно, что католические монахи и монахини умело эксплуатировали в свою пользу этот страх больных и отлично обделывали свои дела.
Такое же настроение и такие же мысли были у Гоголя в последнем периоде его многострадальной жизни. Старческий распад душевных сил, ранняя физическая дряхлость проявлялись ничем не обоснованным страхом; он боялся загробной жизни, боялся смерти, тяготился и жизнью. Действительно, к жизни его уже ничто не привязывает, и она ему в тягость; ему уж "не люб" тот почет, каким он окружен; слава величайшего художника его не радует, так как он даже сомневается в полезности своих художественных произведений; он никого и ничего не любит. Он то принимается за продолжение "Мертвых душ", то мечтает составить географию России, начертанную сильным живым слогом, но жестокая к нему судьба еще сохранила ему способности настолько, что в лучшие свои минуты он сознает свое бессилие, сознает, что его гений уже угас.
Как ни тяжела была жизнь несчастному поэту, он боится смерти, и этот страх, крайне мучительный, не покидает его. Путешествие в Иерусалим, посещение Оптиной Пустыни, молитвы о. Матфея, матери - все это ничуть не успокаивает Гоголя, потому что процесс идет вперед. Нельзя без волнения читать его письма к матери, в которых он все горячее и настойчивее умоляет ее молиться за него. В конце 1851 г. он ей пишет письмо в несколько строчек, состоящее из горячей просьбы молиться за него: "Никогда так не чувствовал потребности молитв ваших, добрейшая моя матушка. О, молитесь, чтобы Бог меня помиловал... Ваши постоянные молитвы обо мне теперь мне так нужны, так нужны - вот все, что умею вам сказать. О, да поможет вам Бог обо мне молиться!" Бросается в глаза, что дряхлеющий и телом, и душой поэт просит молиться только о себе, сам молится только о себе и ни о чем другом, как и все больные; он не беспокоится о спасении своих родных, своих друзей; он весь поглощен страхом грядущего возмездия и страхом смерти. Конечно, все люди, в большей или меньшей степени, боятся смерти, боятся грядущего возмездия или, по крайней мере, неизвестности, но каждый по-своему справляется с этим. Только больные, и чаще всего больные старики, так боятся смерти и грядущего возмездия, как боялся Гоголь в последние годы своей жизни.
Распад душевных сил прогрессировал, увеличивалась и набожность Гоголя; когда он чувствовал себя лучше, он меньше боялся смерти, не так настойчиво просил молиться за себя. Я уже говорил, что у постели больных я часто видел набожность людей, даже нерелигиозных, под влиянием страха смерти исполняющих предписания церкви. По выздоровлении набожность исчезает, прекращается хождение в церковь, соблюдение постов; молебны больше не заказываются, свечи не ставятся; больному хуже, опять он становится набожным. Истинно религиозные люди не боятся расстаться с этим миром, с теплой верой ожидают жизни, идеже несть ни печали, ни воздыхания.
Во всяком случае, набожность Гоголя ничуть не превышала набожности очень, очень многих больных и дряхлых стариков; она обращала на себя внимание, потому что Гоголь был еще молод, а в его годы действительно такая набожность наблюдается редко.
Гоголь и в последние годы своей жизни не был аскетом и мистиком. Он пользовался всеми доступными ему благами жизни, когда гостил у Смирновых, даже одевался франтовато, хотя крайне безвкусно, держал особого слугу; одним словом, жил так, как жили богатые люди. Едва ли верно, что все его имущество помещалось в чемодане и портфеле, так как у него было много книг духовного содержания. Впрочем, ему и не было надобности заботиться о житейских удобствах, так как вообще эти крайне неприятные хлопоты он возложил на своих друзей. Я вполне согласен с д-ром Баженовым, что о мистицизме Гоголя не может быть и речи; ведь с таким же правом нам пришлось бы считать мистиками и замоскворецких купчих. Настоящие мистики меньше всего хлопотали об излечении своих недугов; они преследовали более возвышенные цели; с вполне бескорыстной любовью их душа стремилась к Вечному; они старались постигнуть тайны не для того, чтобы выздороветь от болезни; они не боялись смерти, напротив, земное существование для них не имело особой цены. Можно лишь удивляться, как создалась и как удержалась легенда о мистицизме Гоголя; даже досадно, что на это заблуждение указал Мельхиор де Вогюэ, хотя еще Белинский вполне верно и весьма ясно указывал на источник или причину набожности Гоголя: "Болезненной боязнью смерти, черта и ада веет от вашей книги"