Василий Осипович Ключевский (1841-1911) Сочинения: В 9-ти т. Т. V. М.: Мысль, 1989.
Курс русской истории. Ч. V
Приложения
Императрица Екатерина II
...Когда Сенат благодарил императрицу Елизавету за отмену внутренних таможен, она отвечала, что за удовольствие поставлять себе будет «авантажи своих подданных собственным своим предпочитать». Итак, собственные авантажи торжественно отделены от государственных или народных. Согласно с таким разделением Елизавета под конец жизни, а после нее и Петр III усиленно копили деньги и казенные доходы удерживали у себя, ничего или почти ничего не отпуская на государственные нужды, так что редко кто из служащих получал жалованье. Когда у них просили деньги на государственные потребности, они сердились и отвечали: «Доставайте, где знаете, а эти прибереженные деньги наши». Во время пожара в Лефортовских палатах в 1754 г. вытаскивали и поставленные там сундуки императрицы Елизаветы с серебряною монетой; у многих из них не оказалось дна,и пришлось штыками отгонять народ, хватавший рассыпанные по земле деньги. В первые дни царствования Екатерины II, когда ей доложили о крайней нужде в деньгах и о том, что русская армия в Пруссии уже восемь месяцев не получала жалованья, императрица в полном собрании Сената объявила, что, принадлежа сама государству, она считает и все ей принадлежащее собственностью государства и чтобы впредь не было никакого различия между интересом государственным и ее собственным, и приказала выдать из своих комнатных денег сколько было надобно на государственные нужды. У всех сенаторов выступили на глазах слезы; все собрание встало и в один голос благодарило императрицу за такой великодушный образ мыслей. Так рассказывала сама Екатерина.
...Чтение «Наказа» в Комиссии 1767 г. депутаты слушали с восхищением, многие плакали, особенно от слов 520-й статьи: «Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земли; намерение законов наших было бы не исполнено - несчастие, до которого я дожить не желаю». Плакали при встречах императрицы, при чтении ее манифестов и «Наказа», плакали за парадными обедами в ее присутствии, плакали от радости при мысли, что бироновское прошлое уже не вернется; никогда, кажется, не было пролито в России столько радостных политических слез, как в первые годы царствования Екатерины II.
В этих слезах было много серьезного: сквозь них проступал новый взгляд общества на власть и на свое отношение к ней. Из грозной силы, готовой только карать, о которой страшно было говорить и думать, власть превращалась в благодетельное, попечительное существо, о котором не могли наговориться, которым не умели нахвалиться. Эта политическая чувствительность постепенно приподнимала людей, наполняя их смутным ощущением наступающего благополучия. Эта приподнятость особенно выразительно сказалась в Комиссии 1767 г. Собрано было со всего государства свыше 550 представителей самых разнообразных вер, наречий, племен, состояний, умоначертаний, от высокообразованного представителя святейшего синода митрополита Новгородского Димитрия до депутата служилых мещеряков Исетской провинции муллы Абдуллы мурзы Тавышева и до самоедов-язычников, которые, как им ни толковали в Комиссии, никак не могли понять, что такое закон и для чего это людям понадобились законы,- всероссийская этнографическая выставка, представлявшая своим составом живые образчики едва ли не всех пройденных человечеством ступеней культуры. Депутаты призваны были со своими местными «нуждами и недостатками» для «трудного и кропотливого дела- составления кодекса законов, соглашенных с этими нуждами и недостатками». Вступая в Комиссию, депутаты присягали по однообразной формуле, клятвенно обещаясь начать и окончить великое дело «в правилах богоугодных, человеколюбие вселяющих и добронравие к сохранению блаженства и спокойствия рода человеческого».
...Известно, почему Комиссия 1767 г. не составила проекта нового Уложения и что в ней вскрылось. Депутатские наказы жаловались на отсутствие или непрочность первичных основ общежития и требовали, например, чтобы военные не били купечества и платили за забранные у него товары. Потом вскрылась непримиримая рознь сословных интересов: требовали исключительных привилегий, сословных монополий, и только в одном печальном желании разные классы общества дружно сошлись с дворянством - в желании иметь крепостных. Однако поверх всей этой неурядицы противоречивых понятий, взаимных сословных недоразумений, неслаженных или враждебных интересов, делавших невозможным составление стройного, справедливого и для всех безобидного уложения, откуда-то шло течение, которое несло семена будущего, лучшего порядка: оно проявлялось в требованиях издания закона «к приведению разного звания народа в содружество», всесословного участия в местном управлении, учреждения «кратких словесных судов», веротерпимости, учреждения академии, университетов, гимназии, городских и сельских школ и т. п. Это течение шло из общего возбуждения умов, начавшегося вместе с царствованием. Комиссия усилила его. Не все депутаты были люди «способнейшие и чистой совести», как требовал закон. Но они встретились в Комиссии с представителями высших правительственных учреждений и полтора года сидели плечо с плечом, присмотрелись друг к другу и сблизились, обменялись мыслями, напряженно обсуждая важнейшие вопросы общенародного блага и государственного благоустройства, памятуя призыв со стороны власти при открытии Комиссии: «Слава ваша в ваших руках». Вместе с этим призывом депутаты разнесли по всей России аксиомы, усвоенные из «Наказа», и впечатления, вынесенные из этой совместной работы. Оставалось дать подходящее дело гражданскому чувству, столь живо возбужденному, и политическому сознанию, столь заботливо подготовленному. Но, когда через несколько бурных лет, исполненных внешними и внутренними тревогами, в 1775 г. издано было Учреждение для управления губерний, призывавшее именно к такому делу, последовал отклик, не соответствовавший ни пробужденной энергии, ни возбужденным ожиданиям.
Тогда и после винили в этом известные недостатки губернских учреждений, «изящных на бумаге, но худо примененных к обстоятельствам России», по выражению Карамзина. Но в этих учреждениях блеснули две идеи, которые должны были привлечь к себе самое сочувственное отношение общества: это - участие выборных в местном управлении и суде, а в некоторых учреждениях, например в Приказе общественного призрения, совместное участие выборных от трех сословий: дворянства, городского и свободного сельского населения. Это последнее учреждение обещало быть особенно благотворным.
...В росте общественного настроения, какое складывалось в царствование Екатерины II преимущественно в дворянской среде, был тревожный момент, о котором потом не любили вспоминать люди екатерининского века и который потому сгладился в воспоминаниях их ближайших потомков. Этот момент падает на время между изданием манифеста 1762 г. о вольности дворянской и прекращением пугачевского мятежа 1774 г. С отменой обязательной службы, привязывавшей дворянство к столицам, начался или усилился отлив дворян в деревню, но этот отлив задерживался крестьянскими волнениями, побегами и связанными с ними разбоями, делавшими жизнь дворянина в деревне очень небезопасной. Между тем отмена обязательной службы сословия отнимала основное политическое оправдание у крепостного права, и обе стороны скоро почувствовали это, каждая по-своему: среди дворян это чувство выразилось в опасении, как бы вместе со службой не сняли с них и власти над крепостными, а среди крепостных - в ожидании, что справедливость требует и с них снять крепостную неволю, как сняли с дворян неволю служебную. Комиссия об Уложении усилила опасения одних и ожидание других. В народ проникали смутные слухи, что в «Наказе» императрицы сказано нечто и в пользу «рабов». Пошли толки о перемене законов, о возможности крестьянам выхлопотать кой-какие выгоды; появился фальшивый манифест за подписью Екатерины, в котором читали, что «весьма наше дворянство пренебрегает божий закон и государственные правы, правду всю изринули и из России вон выгнали, что российский народ осиротел». Эти толки и заставили Сенат запретить распространение «Наказа» в обществе. По распущении Комиссии среди гвардейских офицеров шли недовольные толки об унижении дворянства, о вольности крестьян и холопей, об их непослушании господам: «Как дадут крестьянам вольность, кто станет жить в деревнях? Мужики всех перебьют: и так ныне бьют до смерти и режут». И само правительство задавало себе вопрос, что делать с этим освобожденным от службы служилым сословием, чем занять его с пользой для государства? Граф Бестужев-Рюмин еще в 1763 г. в комиссии о дворянстве предлагал занять сословие деятельным участием в местном управлении, образовав из него местные сословные корпорации, чтобы дворяне не пришли в «древнюю леность». Того же участия и корпоративного устройства потребовало и само дворянство в Комиссии 1767 г. Ему было дано то и другое. Но как оно поняло предоставленное ему право? Оно увидело в нем не новый вид государственного служения всего дворянства взамен прежней обязательной службы, а недостававшее ему хозяйственное удобство каждого отдельного дворянина. На выборных капитанов-исправников, уездных судей и заседателей нижних земских и верхних земских судов оно посмотрело, как на своих ответственных уполномоченных, обязанных охранять интересы каждого дворянина в присутственных местах и спокойствие в деревнях, т. е. перенесло на них привычное понятие о своих приказчиках и управляющих, которые должны отвечать перед ними, господами, но за которых они не отвечают перед государством. Такой взгляд проглядывает в дворянских наказах депутатам Комиссии, так смотрел на дело и сам сенатор и бывший канцлер граф Бестужев-Рюмин: по его проекту выборные дворянские ландраты должны были стать для избравшего их общества «во всем опекунами и ходатаями по судебным земским местам в причиняемых дворянам утеснениях и обидах».
Введение губернских учреждений только укрепляло такой взгляд дворянства на свое новое положение. Уже целых 10 лет до манифеста об этих учреждениях сословие находилось в возбужденном состоянии: современники говорят, что манифест 19 сентября 1765 г. о государственном межевании произвел во всем государстве великое потрясение умов и всех деревенских владельцев заставил непривычно много мыслить и хлопотать о своих земельных имуществах: все сельские умы были поглощены этим делом, и не было конца разговорам о нем. Владельцам вековых дедовских гнезд впервые пришлось подумать и привести себе на память, как, на каком основании и в каких пределах они владеют ими. Скачка без памяти по соседям, переговоры и споры, растерянные поиски забытых или затерявшихся документов, справки в межевых канцеляриях и конторах, хлопоты, как бы урвать казенной землицы при общем ее расхищении, взятки землемерам, плутни и захваты, ссоры и драки на меже, расспросы про невиданные и диковинные астролябию и румбы, смех и горе,- надобно читать рассказы Болотова про всю эту межевую суету и землевладельческую горячку, чтобы живо представить себе и юридическую беспомощность сословия, и весь хаос дворянского землевладения, и скромный уровень общественного порядка.
Отмена крепостного права
К данной статье относится набросок, датируемый концом 1910- началом 1911 г. (ОРФ ИИ, ф. 4, on. 1, д. 174, л. 1-5):
...С высоты престола было сказано дворянству, что лучше отменить крепостное право сверху, не дожидаясь, когда оно само собою начнет отменяться снизу. Когда первые рескрипты по крестьянскому делу заставили местные дворянские общества взять на себя инициативу в составлении проектов об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян и по губернским городам зашумели дворянские комитеты, сообразительные помещики поняли, что дело не в освобождении крестьян, бесповоротно решенном, а в условиях освобождения. Помещикам [было] необходимо как можно скорее не освободить своих крестьян, а освободиться от них. Крестьянин стал опаснее под крепостным ярмом, чем на воле. Он недаром прожил николаевское время и собирал слухи и толки, шедшие частью от разговорчивых барских гостиных и столовых, запасся новыми мыслями, на что указывал сам император Николай I в 1842 г., и почувствовал нетерпеливую жажду воли. При этом переломе в господских умах губернские комитеты представили единственное в нашей истории зрелище борьбы дворянства с дворянским правительством. От правительства шли в губернские комитеты высочайше одобренные правила и инструкции для составления проектов о крестьянах, основанные на безвозмездном личном освобождении крепостных, на отводе усадебной оседлости с выкупом в собственность крестьян н полевого надела в пользование, а крепостническое большинство в комитетах, иногда шумно отвергая или молчаливо обходя эти правила, упрямо отстаивало все свои права, присвоенные обычаем или захватом: личное освобождение, но с выкупом личности, без земли, по воле помещика или с согласия крестьян, оставление за крестьянами усадебной оседлости только в пользование, притом разумея под усадьбой одни постройки, без земли под оными, без награжденья за отмену барщины и личных повинностей, полевой надел только во временное пользование или с единовременным обязательным выкупом и т. д.
...Дворянский страх перед крепостной деревней, проявлявшийся уже в XVIII в., особенно со времени отмены обязательной службы дворянства, в XIX в. все усиливался, поддерживаемый учащавшимися крестьянскими волнениями и убийствами помещиков своими крепостными. К концу царствования Николая I этот страх стал как бы наследственным душевным недугом сословия. Он отражался и в настроениях правящих кругов. Государственные люди, привычные к размышлению н думавшие о положении дворянства, к которому принадлежали самн, как граф Киселев, князь Воронцов, признавались, что чувствуют себя стоящими на вулкане, страшились восстания крестьян и гибели дворянства. Этот страх перешел и в царствование Александра И, который предостерегал дворян об опасности «снизу», а Ростовцев выражал опасение дожить до крестьянских топоров. Может быть, в этих страхах невольно сказывался голос совести, внушавший, что лучшего душевладельцы и не заслужили. От этого кошмара иовой пугачевщины избавил дворянство высочайший призыв к участию в освободительной работе, заботливо прикрытый фикцией добровольной инициативы сословия. Фикция, однако, оказала практическое действие. Всем было известно, с какой злобой, хотя молчаливой, крепостные относились вообще, за редким исключением, к помещикам. Среди них глубоко укоренилась мысль, что «господа» мешают царю дать волю крестьянам; охотно верили бродившим по селам раздражающим толкам, что помещики скрывают царский указ о крестьянской воле. Взрыв был действительно возможен. С первыми слухами об открытии губернских комитетов, когда увидели, что сами помещики пошли навстречу воле народолюбивого царя, настроение крестьян стало заметно изменяться. Они вооружились надеждой и терпением. В Петербург доносили, что зловредные толки затихали; губернаторы и даже помещики-крепостники не могли нахвалиться прекрасным поведением помещичьих крестьян: они «тише и спокойнее, чем когда-либо». Сведущий современник сообщает, что за 1858 г.- год губернских комитетов - не было ни одного случая убийства помещиков своими крепостными, тогда как в предшествовавшие таких случаев средним числом приходилось до 13 иа год. Овладевшее тогда крестьянской средой настроение выразилось и в другом одновременном явлении, в движении против пьянства. Это был, собственно, протест против откупщиков, их дурной и дорогой водки. Но можно поверить свидетельству современников, что к протесту примешивалось и желание достойно приготовиться к встрече свободы, как к великому празднику, самым трудным для русского видом поста - трезвостью: откупная водка и прежде была дурна и дорога, но не вызывала такого восстания. Оио не было поддержано русским духовенством, боявшимся властей, а власти даже противодействовали движению: оно было убыточно казне, питавшейся винным доходом, а круговой зарок против водки приучил народ к стачкам, опасным для государственного порядка. Около двух лет (между губернскими комитетами и 19 февраля 1861 г.) лелеяли мысль «земля наша»
...«Дайте мне возможность стоять за вас»,- [говорил Александр II] московским дворянам в 1858 г.; перед кем? народом и государем народа: Александр II говорил как первый дворянин. Здесь разлад правительства с дворянством: первое смотрело преимущественно на политическую сторону вопроса (пролетариат, бунты, недоимки), второе - только на хозяйственную (рабочие, аренда, земельный доход). Крестьяне в реформу [показали] наиболее дисциплины, сдержки, понимания общего интереса и вышли из себя по местам, только когда во всем увидели себя обманувшимися.
Приложения
Императрица Екатерина II
...Когда Сенат благодарил императрицу Елизавету за отмену внутренних таможен, она отвечала, что за удовольствие поставлять себе будет «авантажи своих подданных собственным своим предпочитать». Итак, собственные авантажи торжественно отделены от государственных или народных. Согласно с таким разделением Елизавета под конец жизни, а после нее и Петр III усиленно копили деньги и казенные доходы удерживали у себя, ничего или почти ничего не отпуская на государственные нужды, так что редко кто из служащих получал жалованье. Когда у них просили деньги на государственные потребности, они сердились и отвечали: «Доставайте, где знаете, а эти прибереженные деньги наши». Во время пожара в Лефортовских палатах в 1754 г. вытаскивали и поставленные там сундуки императрицы Елизаветы с серебряною монетой; у многих из них не оказалось дна,и пришлось штыками отгонять народ, хватавший рассыпанные по земле деньги. В первые дни царствования Екатерины II, когда ей доложили о крайней нужде в деньгах и о том, что русская армия в Пруссии уже восемь месяцев не получала жалованья, императрица в полном собрании Сената объявила, что, принадлежа сама государству, она считает и все ей принадлежащее собственностью государства и чтобы впредь не было никакого различия между интересом государственным и ее собственным, и приказала выдать из своих комнатных денег сколько было надобно на государственные нужды. У всех сенаторов выступили на глазах слезы; все собрание встало и в один голос благодарило императрицу за такой великодушный образ мыслей. Так рассказывала сама Екатерина.
...Чтение «Наказа» в Комиссии 1767 г. депутаты слушали с восхищением, многие плакали, особенно от слов 520-й статьи: «Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земли; намерение законов наших было бы не исполнено - несчастие, до которого я дожить не желаю». Плакали при встречах императрицы, при чтении ее манифестов и «Наказа», плакали за парадными обедами в ее присутствии, плакали от радости при мысли, что бироновское прошлое уже не вернется; никогда, кажется, не было пролито в России столько радостных политических слез, как в первые годы царствования Екатерины II.
В этих слезах было много серьезного: сквозь них проступал новый взгляд общества на власть и на свое отношение к ней. Из грозной силы, готовой только карать, о которой страшно было говорить и думать, власть превращалась в благодетельное, попечительное существо, о котором не могли наговориться, которым не умели нахвалиться. Эта политическая чувствительность постепенно приподнимала людей, наполняя их смутным ощущением наступающего благополучия. Эта приподнятость особенно выразительно сказалась в Комиссии 1767 г. Собрано было со всего государства свыше 550 представителей самых разнообразных вер, наречий, племен, состояний, умоначертаний, от высокообразованного представителя святейшего синода митрополита Новгородского Димитрия до депутата служилых мещеряков Исетской провинции муллы Абдуллы мурзы Тавышева и до самоедов-язычников, которые, как им ни толковали в Комиссии, никак не могли понять, что такое закон и для чего это людям понадобились законы,- всероссийская этнографическая выставка, представлявшая своим составом живые образчики едва ли не всех пройденных человечеством ступеней культуры. Депутаты призваны были со своими местными «нуждами и недостатками» для «трудного и кропотливого дела- составления кодекса законов, соглашенных с этими нуждами и недостатками». Вступая в Комиссию, депутаты присягали по однообразной формуле, клятвенно обещаясь начать и окончить великое дело «в правилах богоугодных, человеколюбие вселяющих и добронравие к сохранению блаженства и спокойствия рода человеческого».
...Известно, почему Комиссия 1767 г. не составила проекта нового Уложения и что в ней вскрылось. Депутатские наказы жаловались на отсутствие или непрочность первичных основ общежития и требовали, например, чтобы военные не били купечества и платили за забранные у него товары. Потом вскрылась непримиримая рознь сословных интересов: требовали исключительных привилегий, сословных монополий, и только в одном печальном желании разные классы общества дружно сошлись с дворянством - в желании иметь крепостных. Однако поверх всей этой неурядицы противоречивых понятий, взаимных сословных недоразумений, неслаженных или враждебных интересов, делавших невозможным составление стройного, справедливого и для всех безобидного уложения, откуда-то шло течение, которое несло семена будущего, лучшего порядка: оно проявлялось в требованиях издания закона «к приведению разного звания народа в содружество», всесословного участия в местном управлении, учреждения «кратких словесных судов», веротерпимости, учреждения академии, университетов, гимназии, городских и сельских школ и т. п. Это течение шло из общего возбуждения умов, начавшегося вместе с царствованием. Комиссия усилила его. Не все депутаты были люди «способнейшие и чистой совести», как требовал закон. Но они встретились в Комиссии с представителями высших правительственных учреждений и полтора года сидели плечо с плечом, присмотрелись друг к другу и сблизились, обменялись мыслями, напряженно обсуждая важнейшие вопросы общенародного блага и государственного благоустройства, памятуя призыв со стороны власти при открытии Комиссии: «Слава ваша в ваших руках». Вместе с этим призывом депутаты разнесли по всей России аксиомы, усвоенные из «Наказа», и впечатления, вынесенные из этой совместной работы. Оставалось дать подходящее дело гражданскому чувству, столь живо возбужденному, и политическому сознанию, столь заботливо подготовленному. Но, когда через несколько бурных лет, исполненных внешними и внутренними тревогами, в 1775 г. издано было Учреждение для управления губерний, призывавшее именно к такому делу, последовал отклик, не соответствовавший ни пробужденной энергии, ни возбужденным ожиданиям.
Тогда и после винили в этом известные недостатки губернских учреждений, «изящных на бумаге, но худо примененных к обстоятельствам России», по выражению Карамзина. Но в этих учреждениях блеснули две идеи, которые должны были привлечь к себе самое сочувственное отношение общества: это - участие выборных в местном управлении и суде, а в некоторых учреждениях, например в Приказе общественного призрения, совместное участие выборных от трех сословий: дворянства, городского и свободного сельского населения. Это последнее учреждение обещало быть особенно благотворным.
...В росте общественного настроения, какое складывалось в царствование Екатерины II преимущественно в дворянской среде, был тревожный момент, о котором потом не любили вспоминать люди екатерининского века и который потому сгладился в воспоминаниях их ближайших потомков. Этот момент падает на время между изданием манифеста 1762 г. о вольности дворянской и прекращением пугачевского мятежа 1774 г. С отменой обязательной службы, привязывавшей дворянство к столицам, начался или усилился отлив дворян в деревню, но этот отлив задерживался крестьянскими волнениями, побегами и связанными с ними разбоями, делавшими жизнь дворянина в деревне очень небезопасной. Между тем отмена обязательной службы сословия отнимала основное политическое оправдание у крепостного права, и обе стороны скоро почувствовали это, каждая по-своему: среди дворян это чувство выразилось в опасении, как бы вместе со службой не сняли с них и власти над крепостными, а среди крепостных - в ожидании, что справедливость требует и с них снять крепостную неволю, как сняли с дворян неволю служебную. Комиссия об Уложении усилила опасения одних и ожидание других. В народ проникали смутные слухи, что в «Наказе» императрицы сказано нечто и в пользу «рабов». Пошли толки о перемене законов, о возможности крестьянам выхлопотать кой-какие выгоды; появился фальшивый манифест за подписью Екатерины, в котором читали, что «весьма наше дворянство пренебрегает божий закон и государственные правы, правду всю изринули и из России вон выгнали, что российский народ осиротел». Эти толки и заставили Сенат запретить распространение «Наказа» в обществе. По распущении Комиссии среди гвардейских офицеров шли недовольные толки об унижении дворянства, о вольности крестьян и холопей, об их непослушании господам: «Как дадут крестьянам вольность, кто станет жить в деревнях? Мужики всех перебьют: и так ныне бьют до смерти и режут». И само правительство задавало себе вопрос, что делать с этим освобожденным от службы служилым сословием, чем занять его с пользой для государства? Граф Бестужев-Рюмин еще в 1763 г. в комиссии о дворянстве предлагал занять сословие деятельным участием в местном управлении, образовав из него местные сословные корпорации, чтобы дворяне не пришли в «древнюю леность». Того же участия и корпоративного устройства потребовало и само дворянство в Комиссии 1767 г. Ему было дано то и другое. Но как оно поняло предоставленное ему право? Оно увидело в нем не новый вид государственного служения всего дворянства взамен прежней обязательной службы, а недостававшее ему хозяйственное удобство каждого отдельного дворянина. На выборных капитанов-исправников, уездных судей и заседателей нижних земских и верхних земских судов оно посмотрело, как на своих ответственных уполномоченных, обязанных охранять интересы каждого дворянина в присутственных местах и спокойствие в деревнях, т. е. перенесло на них привычное понятие о своих приказчиках и управляющих, которые должны отвечать перед ними, господами, но за которых они не отвечают перед государством. Такой взгляд проглядывает в дворянских наказах депутатам Комиссии, так смотрел на дело и сам сенатор и бывший канцлер граф Бестужев-Рюмин: по его проекту выборные дворянские ландраты должны были стать для избравшего их общества «во всем опекунами и ходатаями по судебным земским местам в причиняемых дворянам утеснениях и обидах».
Введение губернских учреждений только укрепляло такой взгляд дворянства на свое новое положение. Уже целых 10 лет до манифеста об этих учреждениях сословие находилось в возбужденном состоянии: современники говорят, что манифест 19 сентября 1765 г. о государственном межевании произвел во всем государстве великое потрясение умов и всех деревенских владельцев заставил непривычно много мыслить и хлопотать о своих земельных имуществах: все сельские умы были поглощены этим делом, и не было конца разговорам о нем. Владельцам вековых дедовских гнезд впервые пришлось подумать и привести себе на память, как, на каком основании и в каких пределах они владеют ими. Скачка без памяти по соседям, переговоры и споры, растерянные поиски забытых или затерявшихся документов, справки в межевых канцеляриях и конторах, хлопоты, как бы урвать казенной землицы при общем ее расхищении, взятки землемерам, плутни и захваты, ссоры и драки на меже, расспросы про невиданные и диковинные астролябию и румбы, смех и горе,- надобно читать рассказы Болотова про всю эту межевую суету и землевладельческую горячку, чтобы живо представить себе и юридическую беспомощность сословия, и весь хаос дворянского землевладения, и скромный уровень общественного порядка.
Отмена крепостного права
К данной статье относится набросок, датируемый концом 1910- началом 1911 г. (ОРФ ИИ, ф. 4, on. 1, д. 174, л. 1-5):
...С высоты престола было сказано дворянству, что лучше отменить крепостное право сверху, не дожидаясь, когда оно само собою начнет отменяться снизу. Когда первые рескрипты по крестьянскому делу заставили местные дворянские общества взять на себя инициативу в составлении проектов об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян и по губернским городам зашумели дворянские комитеты, сообразительные помещики поняли, что дело не в освобождении крестьян, бесповоротно решенном, а в условиях освобождения. Помещикам [было] необходимо как можно скорее не освободить своих крестьян, а освободиться от них. Крестьянин стал опаснее под крепостным ярмом, чем на воле. Он недаром прожил николаевское время и собирал слухи и толки, шедшие частью от разговорчивых барских гостиных и столовых, запасся новыми мыслями, на что указывал сам император Николай I в 1842 г., и почувствовал нетерпеливую жажду воли. При этом переломе в господских умах губернские комитеты представили единственное в нашей истории зрелище борьбы дворянства с дворянским правительством. От правительства шли в губернские комитеты высочайше одобренные правила и инструкции для составления проектов о крестьянах, основанные на безвозмездном личном освобождении крепостных, на отводе усадебной оседлости с выкупом в собственность крестьян н полевого надела в пользование, а крепостническое большинство в комитетах, иногда шумно отвергая или молчаливо обходя эти правила, упрямо отстаивало все свои права, присвоенные обычаем или захватом: личное освобождение, но с выкупом личности, без земли, по воле помещика или с согласия крестьян, оставление за крестьянами усадебной оседлости только в пользование, притом разумея под усадьбой одни постройки, без земли под оными, без награжденья за отмену барщины и личных повинностей, полевой надел только во временное пользование или с единовременным обязательным выкупом и т. д.
...Дворянский страх перед крепостной деревней, проявлявшийся уже в XVIII в., особенно со времени отмены обязательной службы дворянства, в XIX в. все усиливался, поддерживаемый учащавшимися крестьянскими волнениями и убийствами помещиков своими крепостными. К концу царствования Николая I этот страх стал как бы наследственным душевным недугом сословия. Он отражался и в настроениях правящих кругов. Государственные люди, привычные к размышлению н думавшие о положении дворянства, к которому принадлежали самн, как граф Киселев, князь Воронцов, признавались, что чувствуют себя стоящими на вулкане, страшились восстания крестьян и гибели дворянства. Этот страх перешел и в царствование Александра И, который предостерегал дворян об опасности «снизу», а Ростовцев выражал опасение дожить до крестьянских топоров. Может быть, в этих страхах невольно сказывался голос совести, внушавший, что лучшего душевладельцы и не заслужили. От этого кошмара иовой пугачевщины избавил дворянство высочайший призыв к участию в освободительной работе, заботливо прикрытый фикцией добровольной инициативы сословия. Фикция, однако, оказала практическое действие. Всем было известно, с какой злобой, хотя молчаливой, крепостные относились вообще, за редким исключением, к помещикам. Среди них глубоко укоренилась мысль, что «господа» мешают царю дать волю крестьянам; охотно верили бродившим по селам раздражающим толкам, что помещики скрывают царский указ о крестьянской воле. Взрыв был действительно возможен. С первыми слухами об открытии губернских комитетов, когда увидели, что сами помещики пошли навстречу воле народолюбивого царя, настроение крестьян стало заметно изменяться. Они вооружились надеждой и терпением. В Петербург доносили, что зловредные толки затихали; губернаторы и даже помещики-крепостники не могли нахвалиться прекрасным поведением помещичьих крестьян: они «тише и спокойнее, чем когда-либо». Сведущий современник сообщает, что за 1858 г.- год губернских комитетов - не было ни одного случая убийства помещиков своими крепостными, тогда как в предшествовавшие таких случаев средним числом приходилось до 13 иа год. Овладевшее тогда крестьянской средой настроение выразилось и в другом одновременном явлении, в движении против пьянства. Это был, собственно, протест против откупщиков, их дурной и дорогой водки. Но можно поверить свидетельству современников, что к протесту примешивалось и желание достойно приготовиться к встрече свободы, как к великому празднику, самым трудным для русского видом поста - трезвостью: откупная водка и прежде была дурна и дорога, но не вызывала такого восстания. Оио не было поддержано русским духовенством, боявшимся властей, а власти даже противодействовали движению: оно было убыточно казне, питавшейся винным доходом, а круговой зарок против водки приучил народ к стачкам, опасным для государственного порядка. Около двух лет (между губернскими комитетами и 19 февраля 1861 г.) лелеяли мысль «земля наша»
...«Дайте мне возможность стоять за вас»,- [говорил Александр II] московским дворянам в 1858 г.; перед кем? народом и государем народа: Александр II говорил как первый дворянин. Здесь разлад правительства с дворянством: первое смотрело преимущественно на политическую сторону вопроса (пролетариат, бунты, недоимки), второе - только на хозяйственную (рабочие, аренда, земельный доход). Крестьяне в реформу [показали] наиболее дисциплины, сдержки, понимания общего интереса и вышли из себя по местам, только когда во всем увидели себя обманувшимися.