Шапошников Борис Михайлович (1882-1945) Мозг армии. Книга третья. Москва, Ленинград 1929 г.
Глава V. Отъезд главнокомандования на фронт
...Все три «мозга армии» испытали удары борьбы и, не сумев справиться с поставленными ею задачами в рамках борьбы государств, а не одних только армий, закончили ее параличным состоянием, а затем и смертью.
Холодом веет от прочитанных только-что читателем страниц нашего «романа», и мы сожалеем, что соблазнили его на беседы с покойниками, с людьми прошлого, прошлого мрачного и тяжелого... Не завидна участь певца горечи и печали, которую мы взвалили на свои плечи. Лишь сознание того, что в жестоких ударах истории мы почерпнем громадную пользу для новой жизни, заставило нас взять на себя указанную задачу...
Глава VI. Внешняя политика и война
...Если Мольтке старший видел «решающее влияние» политики на войну в начале и в конце ее, то это было лишь некой уступкой политике.
Война - это такое явление общественной жизни, которое хотя и служит для достижения политических целей, однако, имеет, как насилие, свои собственные законы, свой «дух», свою природу. Поэтому со стороны политики ничего не должно быть предпринято, что противоречило бы природе войны.
Признавая влияние политики на войну «неопределенным», старый германский Фельдмаршал поучал своих клевретов: «Стратегия может стремиться лишь к высшей цели, которой возможно достигнуть предоставленными средствами. Таким образом, стратегия будет способствовать успеху политики, имея в виду ее цель, но оставаясь, по возможности, независимой, в отношении военном, в своих действиях. Политика не должна вмешиваться в операции».
«В этом смысле, - продолжает Мольтке, - высказывается генерал фон-Клаузевиц в своих тактических письмах к Мюфлингу. «Задачи и право военного искусства по отношению к политике заключаются, главным образом, в том, чтобы устранить требования, противоречащие духу войны, и ошибки в применении механических средств, являющиеся результатом неопытного с ним обращения». Ибо для хода войны руководящими являются, главным образом, военные соображения, политические же лишь постольку, поскольку они не требуют ничего с военной точки недопустимого. Полководец же никогда не должен руководствоваться одними политическими побуждениями, он должен на первый план ставить успех на войне. Как политика воспользуется победами или поражениями, полководца это не касается, - это исключительно ее дело».
...Нам думается, что не нужно повторять всех рассуждений Конрада, да и других начальников штабов, чтобы доказывать, как бережно охранялись ими от вторжения политики война, ее «природа». Мы увидим ниже, что требования генеральных штабов заходили настолько далеко, что основой политики являлись военные соотношения государств.
Чтобы разобраться в этом вопросе, мы должны вернуться к первоисточнику - теория Клаузевица.
Признав, что война-«действие политическое», Клаузевиц приходит к выводу: «Война во всех случаях не может быть понята в смысле чего-то самостоятельного; она не более как орудие политики. Только при таком понимании дела не очутимся в противоречии с историей».
Указав, что государственный деятель и полководец «должен понять ее (войну - Б. Ш.) надлежаще и не имеет права делать из войны нечто иное, противное условиям, ее вызывающим», старик-философ снова напоминает, что война - это продолжение политических отношений, проведение все тех же политических стремлений, хотя с особыми средствами».
«За войной, - продолжает он, - остаются те только особенности, которые присуще ее природе. Теория искусства вообще, а полководец во всяком данном случае, в праве требовать, чтобы направление и намерения политики не шли вразрез со свойствами и особенностями войны; требование это далеко не маловажно. Однако, как бы значительно ни было воздействие войны на цель политики, оно, во всяком случае, может только видоизменить направление и намерения последней, ибо цель политическая все же сохраняет первенствующее значение. Политика ставит цель; война же есть средство, орудие для ее достижения; действуя орудием, нельзя забыть о цели работы».
Клаузевиц анализирует, что сталось бы с войной, если бы, «бросив политику и совершенно от нее освободившись, война устремилась бы своим независимым путем». В таком случае война, «взорванная мина, распространила бы разрушение соответственно своему начальному устройству, не подчиняясь никаким иным последующим влияниям». «В таком виде представляли себе войну в тех случаях, когда теории приходилось разбирать такие войны, ход коих пошел вразлад с политикой. Однако, такое понимание совершенно ложно».
«Никак нельзя, - говорит он в другом месте, - отделить войну от политических отношений. Если упустить это в своем рассуждении, то прервутся все нити отношений и явится нечто бессмысленное и бесцельное».
«Политическая точка зрения упразднилась бы с началом войны только тогда, если бы войны велись единственно из вражды на жизнь и смерть; но они на деле не более как особое выражение именно политики... Подчинение политического воззрения военному было бы несообразностью, потому что войну вызвала политика».
«Одним словом, - заключает Клаузевиц, - скажем, что военное искусство в высшей своей точке становится политикой, но политикой, заменяющей дипломатическую переписку кровавыми сражениями».
Кратко приведенная нами теория Клаузевица из его труда «О войне» с достаточной ясностью говорит о том, что война не есть что-то самодовлеющее, что как ни особая ее природа, дух войны, но подчинить политику этой природе нельзя, ибо тогда «явится нечто бессмысленное и бесцельное».
Мы считали нужным привести текстуально мнения обоих авторитетов военного дела, дабы не извратить их собственным толкованием и не оказаться бездоказательными.
Милитаризируя, если так можно выразиться, политику, Мольтке старший и передал своим последователям борьбу за целомудренность «духа войны», исказив самого Клаузевица. Если последний считал, что военное искусство в высшей своей точке становится политикой, то германский фельдмаршал, наоборот, выдвигал положение, что «для хода войны руководящими являются, главным образом, военные соображения, политические же лишь постольку, поскольку они не требуют ничего с военной точки недопустимого».
Право контроля над политикой хорошо было усвоено начальниками генеральных штабов, выведенных нами в предыдущих главах, и поэтому, заявляя о том, что они отнюдь не вмешиваются в дела политики, каждый из них на деле старался развить и проводить свою политику.
...Если учесть особенности структуры Австро-Венгрии, как государственного образования, и принять во внимания все центробежные силы ее народностей, то, слов нет, борьба этих национальностей внутри государства и их тяготение за границы монархии больше всего и останавливали внимание начальника штаба. Первопричина же этого, - экономические отношения, рост производительных сил как у отдельных народностей внутри монархии, так и у одноплеменных им зарубежных, - упускалась Конрадом.
Мы слышали, что он считал немцев носителями «высокой культуры», кои призваны для насаждения ее среди славян. Его друг Мольтке в Берлине говорил о грядущей борьбе славянства с германизмом, как о столкновении двух культур. Одним словом, следствия в мозгах генерального штаба закрывали первопричину борьбы, а отсюда и выявлялось не всегда правильное представление об истинных политических целях государств. Если еще где и можно найти более или менее правильный подход к определению политических целей государства, то это в докладе русского морского генерального штаба, открыто заявившего, что стремление России к захвату проливов вызывается не чем иным, как экономической конкуренцией.
Если романтизм был свойственен представителям генерального штаба, то у некоторых буржуазных дипломатов, наоборот, появлялось более правильное представление об экономической борьбе государств Европы за рынки, коей они были охвачены в начале XX столетия.
...Все три «мозга армии» испытали удары борьбы и, не сумев справиться с поставленными ею задачами в рамках борьбы государств, а не одних только армий, закончили ее параличным состоянием, а затем и смертью.
Холодом веет от прочитанных только-что читателем страниц нашего «романа», и мы сожалеем, что соблазнили его на беседы с покойниками, с людьми прошлого, прошлого мрачного и тяжелого... Не завидна участь певца горечи и печали, которую мы взвалили на свои плечи. Лишь сознание того, что в жестоких ударах истории мы почерпнем громадную пользу для новой жизни, заставило нас взять на себя указанную задачу...
Глава VI. Внешняя политика и война
...Если Мольтке старший видел «решающее влияние» политики на войну в начале и в конце ее, то это было лишь некой уступкой политике.
Война - это такое явление общественной жизни, которое хотя и служит для достижения политических целей, однако, имеет, как насилие, свои собственные законы, свой «дух», свою природу. Поэтому со стороны политики ничего не должно быть предпринято, что противоречило бы природе войны.
Признавая влияние политики на войну «неопределенным», старый германский Фельдмаршал поучал своих клевретов: «Стратегия может стремиться лишь к высшей цели, которой возможно достигнуть предоставленными средствами. Таким образом, стратегия будет способствовать успеху политики, имея в виду ее цель, но оставаясь, по возможности, независимой, в отношении военном, в своих действиях. Политика не должна вмешиваться в операции».
«В этом смысле, - продолжает Мольтке, - высказывается генерал фон-Клаузевиц в своих тактических письмах к Мюфлингу. «Задачи и право военного искусства по отношению к политике заключаются, главным образом, в том, чтобы устранить требования, противоречащие духу войны, и ошибки в применении механических средств, являющиеся результатом неопытного с ним обращения». Ибо для хода войны руководящими являются, главным образом, военные соображения, политические же лишь постольку, поскольку они не требуют ничего с военной точки недопустимого. Полководец же никогда не должен руководствоваться одними политическими побуждениями, он должен на первый план ставить успех на войне. Как политика воспользуется победами или поражениями, полководца это не касается, - это исключительно ее дело».
...Нам думается, что не нужно повторять всех рассуждений Конрада, да и других начальников штабов, чтобы доказывать, как бережно охранялись ими от вторжения политики война, ее «природа». Мы увидим ниже, что требования генеральных штабов заходили настолько далеко, что основой политики являлись военные соотношения государств.
Чтобы разобраться в этом вопросе, мы должны вернуться к первоисточнику - теория Клаузевица.
Признав, что война-«действие политическое», Клаузевиц приходит к выводу: «Война во всех случаях не может быть понята в смысле чего-то самостоятельного; она не более как орудие политики. Только при таком понимании дела не очутимся в противоречии с историей».
Указав, что государственный деятель и полководец «должен понять ее (войну - Б. Ш.) надлежаще и не имеет права делать из войны нечто иное, противное условиям, ее вызывающим», старик-философ снова напоминает, что война - это продолжение политических отношений, проведение все тех же политических стремлений, хотя с особыми средствами».
«За войной, - продолжает он, - остаются те только особенности, которые присуще ее природе. Теория искусства вообще, а полководец во всяком данном случае, в праве требовать, чтобы направление и намерения политики не шли вразрез со свойствами и особенностями войны; требование это далеко не маловажно. Однако, как бы значительно ни было воздействие войны на цель политики, оно, во всяком случае, может только видоизменить направление и намерения последней, ибо цель политическая все же сохраняет первенствующее значение. Политика ставит цель; война же есть средство, орудие для ее достижения; действуя орудием, нельзя забыть о цели работы».
Клаузевиц анализирует, что сталось бы с войной, если бы, «бросив политику и совершенно от нее освободившись, война устремилась бы своим независимым путем». В таком случае война, «взорванная мина, распространила бы разрушение соответственно своему начальному устройству, не подчиняясь никаким иным последующим влияниям». «В таком виде представляли себе войну в тех случаях, когда теории приходилось разбирать такие войны, ход коих пошел вразлад с политикой. Однако, такое понимание совершенно ложно».
«Никак нельзя, - говорит он в другом месте, - отделить войну от политических отношений. Если упустить это в своем рассуждении, то прервутся все нити отношений и явится нечто бессмысленное и бесцельное».
«Политическая точка зрения упразднилась бы с началом войны только тогда, если бы войны велись единственно из вражды на жизнь и смерть; но они на деле не более как особое выражение именно политики... Подчинение политического воззрения военному было бы несообразностью, потому что войну вызвала политика».
«Одним словом, - заключает Клаузевиц, - скажем, что военное искусство в высшей своей точке становится политикой, но политикой, заменяющей дипломатическую переписку кровавыми сражениями».
Кратко приведенная нами теория Клаузевица из его труда «О войне» с достаточной ясностью говорит о том, что война не есть что-то самодовлеющее, что как ни особая ее природа, дух войны, но подчинить политику этой природе нельзя, ибо тогда «явится нечто бессмысленное и бесцельное».
Мы считали нужным привести текстуально мнения обоих авторитетов военного дела, дабы не извратить их собственным толкованием и не оказаться бездоказательными.
Милитаризируя, если так можно выразиться, политику, Мольтке старший и передал своим последователям борьбу за целомудренность «духа войны», исказив самого Клаузевица. Если последний считал, что военное искусство в высшей своей точке становится политикой, то германский фельдмаршал, наоборот, выдвигал положение, что «для хода войны руководящими являются, главным образом, военные соображения, политические же лишь постольку, поскольку они не требуют ничего с военной точки недопустимого».
Право контроля над политикой хорошо было усвоено начальниками генеральных штабов, выведенных нами в предыдущих главах, и поэтому, заявляя о том, что они отнюдь не вмешиваются в дела политики, каждый из них на деле старался развить и проводить свою политику.
...Если учесть особенности структуры Австро-Венгрии, как государственного образования, и принять во внимания все центробежные силы ее народностей, то, слов нет, борьба этих национальностей внутри государства и их тяготение за границы монархии больше всего и останавливали внимание начальника штаба. Первопричина же этого, - экономические отношения, рост производительных сил как у отдельных народностей внутри монархии, так и у одноплеменных им зарубежных, - упускалась Конрадом.
Мы слышали, что он считал немцев носителями «высокой культуры», кои призваны для насаждения ее среди славян. Его друг Мольтке в Берлине говорил о грядущей борьбе славянства с германизмом, как о столкновении двух культур. Одним словом, следствия в мозгах генерального штаба закрывали первопричину борьбы, а отсюда и выявлялось не всегда правильное представление об истинных политических целях государств. Если еще где и можно найти более или менее правильный подход к определению политических целей государства, то это в докладе русского морского генерального штаба, открыто заявившего, что стремление России к захвату проливов вызывается не чем иным, как экономической конкуренцией.
Если романтизм был свойственен представителям генерального штаба, то у некоторых буржуазных дипломатов, наоборот, появлялось более правильное представление об экономической борьбе государств Европы за рынки, коей они были охвачены в начале XX столетия.