Ковалевский М. М. (1851-1916) Моя жизнь: Воспоминания. М. 2005
Глава III. Годы заграничного ученичества и странствий (продолжение)
Париж и Лондон
...Можно сказать, что изданием этого «Манифеста», как и редактированием «Новой Рейнской газеты», ограничилось деятельное участие Маркса в освободительном движении конца сороковых годов. Маркс, после пережитых им событий, постепенно приходит к заключению, что революционный подъем исчерпал все свои силы. В рецензии на книгу Шеню: «О заговорщиках» он очень определенно высказывает свое отрицательное отношение к тем, кто считает возможным ускорить ход событий путем конспирации. Таких людей он называет алхимиками революции. Они изощряются в изобретениях, призванных, в их глазах, совершить чудеса, и не желают считаться с теми предпосылками, без которых никакое движение не может найти почвы. Маркс ждал конца революционного периода, между прочим, потому, что промышленный кризис, поддерживавший брожение, по его оценке, должен был прекратиться. Промышленный подъем охватил всю Европу, - а в тот момент, когда промышленные силы буржуазного общества широко развиваются, нельзя было, по мнению Маркса, рассчитывать на успех социального переворота. Нечего и говорить, что такая проповедь не удовлетворяла идеологов революции вроде Бакунина. Он писал о ней Анненкову, известному издателю Пушкина и другу Тургенева, что Маркс «портит в Брюсселе рабочих, обращая их в резонеров». И в союзе, от имени которого издан был «Манифест», нашлись решительные противники его реализма. Они резко обвиняли Маркса в том, что он изменил революции и стал постепеновцем. Виллих был во главе недовольных. На заседании «Союза коммунистов» 15 сентября 1850 г. Маркс следующим образом охарактеризовал оба непримиримых течения в среде своей партии. «На место критического мировоззрения, - говорил Маркс, - большинство ставит догматическое, на место материалистического - идеалистическое, на место реальных отношений двигателем революции признается им одна воля революционеров». Столкновение кончилось исключением Маркса, Энгельса и их единомышленников из «Союза коммунистов». Продолжавшиеся дрязги и раскол в среде немецкой эмиграции в Лондоне настолько стали докучать Марксу, что он решил отгородиться от сторонников искусственно вызываемой социальной революции и сосредоточил свою деятельность на долгие годы на научных занятиях.
...Делегаты от романских стран разошлись с немецкими по вопросу о женском и детском труде, который последние желали регулировать, тогда как первые не допускали и упоминания о возможности для женщин и детей покидать семейные очаги. На дальнейших конгрессах еще более сказалась та же рознь. Бакунину удалось собрать вокруг себя группу делегатов, открыто ставивших себе задачей поход против самого существования государства и государственной власти.
...В октябре 1868 г. Маркс пишет своему другу: «Ирония судьбы такова, что русские, против которых я уже двадцать пять лет выступал не только на немецком, но и на французском и английском языках, всегда были моими доброжелателями. В 1843-44 гг. в Париже русские аристократы носили меня на руках. Мое сочинение против Прудона, то есть «Нищета философии», вышедшее в 47 г., как и изданная Дункером «Критика политической экономии» от 59 г., не нашли нигде большего сбыта, чем в России. Первая иностранная нация, переведшая «Капитал», - русская. Все это, впрочем, нельзя ценить слишком высоко», - продолжает Маркс и объявляет затем свой успех в России следующим соображением: «Русская аристократия в юности воспитывается в немецких университетах и в Париже. Она всегда гонится за тем, что Запад представляет самого крайнего. Это для нее простая гастрономия, та самая гастрономия, какой занималась часть французской аристократии в XVIII веке». Новый биограф Маркса справедливо замечает, что автор «Капитала» имел, однако, возможность убедиться в том, что его мысли встречали сочувствие и серьезный интерес далеко не в одних высших слоях русского общества. В 1867 г. Маркс получил из Петербурга от некоего Иосифа Дицгена, мастера Владимирской фабрики кожевенных изделий, письмо следующего содержания: «Вашу первую книгу, «Критику политической экономии», я в свое время проштудировал весьма прилежно и признаюсь, что ни одно сочинение не дало мне так много новых положительных знаний и такого ясного понимания предмета».
...Поступление мое профессором в Московский университет положило конец моему двухгодовому, почти еженедельному обмену мыслями с автором «Капитала». Мы первое время изредка продолжали писать друг другу. При посещении летом Лондона я возобновлял мои визиты, обыкновенно по воскресеньям, вынося каждый раз из наших свиданий новый стимул к научным работам в области истории экономического и общественного развития европейского Запада. Очень вероятно, что без знакомства с Марксом я бы не занялся ни историей землевладения, ни экономическим ростом Европы, и сосредоточил бы свое внимание в большей степени на ходе развития политических учреждений, тем более, что такие темы прямо отвечали преподаваемому мной предмету. Маркс знакомился с моими работами и откровенно высказывал о них свое суждение. Если я приостановил печатание моего первого большого сочинения об административной юстиции во Франции и, в частности, о юрисдикции налогов в ней, то отчасти под влиянием отрицательного отзыва, какой дан был мне о моем труде Марксом. Он более одобрительно относился к попытке раскрыть прошлое земельной общины или изложить ход развития семейных порядков с древнейших времен на основании данных сравнительной этнографии и сравнительной истории права. Научная критика также весьма интересовала его; он был в числе внимательных чтецов издаваемого мною одно время «Критического обозрения», быть может, единственным в Англии.
...Спенсер и Маркс до некоторой степени могут считаться по отношению друг к другу антиподами. Один стоял на страже индивидуальности, другой поднимал голос в защиту прав трудящихся масс. Оба были наиболее последовательными и резкими выразителями тех двух направлений, гармоническое сочетание которых одно может обеспечить, в моих глазах, счастливое развитие человечества. Индивид не может быть принесен в жертву государству и даже международному союзу, как не мог и не может он стушеваться перед семьею, родом, сословием или классом. Но его деятельность в то же время должна быть координирована с деятельностью других равных ему единиц, и их совокупные усилия должны быть направлены к обеспечению общего благополучия. Ни о Спенсере, ни о Марксе нельзя сказать, чтобы они относились равнодушно к этой последней цели, но каждый думал служить ей по-своему: один - настаивал, быть может чрезмерно, на автономии личности, другой - доводя общественную солидарность до тех пределов, при которых индивид становится бессознательным орудием процесса производства, действующего с какой-то стихийной силой. Оба видели истину, но, может быть, не всю. Оба сделали все от них зависящее, чтобы передать, что знали, своим современникам. А тот, кто жил для лучших людей своего времени, тот, по словам Гёте, жил для всех времен. Спенсер и Маркс, так сильно расходившиеся друг с другом при жизни, после смерти стали, по указанной причине, предметом общего культа со стороны прогрессирующего человечества, во многом обязанного им своим поступательным ходом.
Париж и Лондон
...Можно сказать, что изданием этого «Манифеста», как и редактированием «Новой Рейнской газеты», ограничилось деятельное участие Маркса в освободительном движении конца сороковых годов. Маркс, после пережитых им событий, постепенно приходит к заключению, что революционный подъем исчерпал все свои силы. В рецензии на книгу Шеню: «О заговорщиках» он очень определенно высказывает свое отрицательное отношение к тем, кто считает возможным ускорить ход событий путем конспирации. Таких людей он называет алхимиками революции. Они изощряются в изобретениях, призванных, в их глазах, совершить чудеса, и не желают считаться с теми предпосылками, без которых никакое движение не может найти почвы. Маркс ждал конца революционного периода, между прочим, потому, что промышленный кризис, поддерживавший брожение, по его оценке, должен был прекратиться. Промышленный подъем охватил всю Европу, - а в тот момент, когда промышленные силы буржуазного общества широко развиваются, нельзя было, по мнению Маркса, рассчитывать на успех социального переворота. Нечего и говорить, что такая проповедь не удовлетворяла идеологов революции вроде Бакунина. Он писал о ней Анненкову, известному издателю Пушкина и другу Тургенева, что Маркс «портит в Брюсселе рабочих, обращая их в резонеров». И в союзе, от имени которого издан был «Манифест», нашлись решительные противники его реализма. Они резко обвиняли Маркса в том, что он изменил революции и стал постепеновцем. Виллих был во главе недовольных. На заседании «Союза коммунистов» 15 сентября 1850 г. Маркс следующим образом охарактеризовал оба непримиримых течения в среде своей партии. «На место критического мировоззрения, - говорил Маркс, - большинство ставит догматическое, на место материалистического - идеалистическое, на место реальных отношений двигателем революции признается им одна воля революционеров». Столкновение кончилось исключением Маркса, Энгельса и их единомышленников из «Союза коммунистов». Продолжавшиеся дрязги и раскол в среде немецкой эмиграции в Лондоне настолько стали докучать Марксу, что он решил отгородиться от сторонников искусственно вызываемой социальной революции и сосредоточил свою деятельность на долгие годы на научных занятиях.
...Делегаты от романских стран разошлись с немецкими по вопросу о женском и детском труде, который последние желали регулировать, тогда как первые не допускали и упоминания о возможности для женщин и детей покидать семейные очаги. На дальнейших конгрессах еще более сказалась та же рознь. Бакунину удалось собрать вокруг себя группу делегатов, открыто ставивших себе задачей поход против самого существования государства и государственной власти.
...В октябре 1868 г. Маркс пишет своему другу: «Ирония судьбы такова, что русские, против которых я уже двадцать пять лет выступал не только на немецком, но и на французском и английском языках, всегда были моими доброжелателями. В 1843-44 гг. в Париже русские аристократы носили меня на руках. Мое сочинение против Прудона, то есть «Нищета философии», вышедшее в 47 г., как и изданная Дункером «Критика политической экономии» от 59 г., не нашли нигде большего сбыта, чем в России. Первая иностранная нация, переведшая «Капитал», - русская. Все это, впрочем, нельзя ценить слишком высоко», - продолжает Маркс и объявляет затем свой успех в России следующим соображением: «Русская аристократия в юности воспитывается в немецких университетах и в Париже. Она всегда гонится за тем, что Запад представляет самого крайнего. Это для нее простая гастрономия, та самая гастрономия, какой занималась часть французской аристократии в XVIII веке». Новый биограф Маркса справедливо замечает, что автор «Капитала» имел, однако, возможность убедиться в том, что его мысли встречали сочувствие и серьезный интерес далеко не в одних высших слоях русского общества. В 1867 г. Маркс получил из Петербурга от некоего Иосифа Дицгена, мастера Владимирской фабрики кожевенных изделий, письмо следующего содержания: «Вашу первую книгу, «Критику политической экономии», я в свое время проштудировал весьма прилежно и признаюсь, что ни одно сочинение не дало мне так много новых положительных знаний и такого ясного понимания предмета».
...Поступление мое профессором в Московский университет положило конец моему двухгодовому, почти еженедельному обмену мыслями с автором «Капитала». Мы первое время изредка продолжали писать друг другу. При посещении летом Лондона я возобновлял мои визиты, обыкновенно по воскресеньям, вынося каждый раз из наших свиданий новый стимул к научным работам в области истории экономического и общественного развития европейского Запада. Очень вероятно, что без знакомства с Марксом я бы не занялся ни историей землевладения, ни экономическим ростом Европы, и сосредоточил бы свое внимание в большей степени на ходе развития политических учреждений, тем более, что такие темы прямо отвечали преподаваемому мной предмету. Маркс знакомился с моими работами и откровенно высказывал о них свое суждение. Если я приостановил печатание моего первого большого сочинения об административной юстиции во Франции и, в частности, о юрисдикции налогов в ней, то отчасти под влиянием отрицательного отзыва, какой дан был мне о моем труде Марксом. Он более одобрительно относился к попытке раскрыть прошлое земельной общины или изложить ход развития семейных порядков с древнейших времен на основании данных сравнительной этнографии и сравнительной истории права. Научная критика также весьма интересовала его; он был в числе внимательных чтецов издаваемого мною одно время «Критического обозрения», быть может, единственным в Англии.
...Спенсер и Маркс до некоторой степени могут считаться по отношению друг к другу антиподами. Один стоял на страже индивидуальности, другой поднимал голос в защиту прав трудящихся масс. Оба были наиболее последовательными и резкими выразителями тех двух направлений, гармоническое сочетание которых одно может обеспечить, в моих глазах, счастливое развитие человечества. Индивид не может быть принесен в жертву государству и даже международному союзу, как не мог и не может он стушеваться перед семьею, родом, сословием или классом. Но его деятельность в то же время должна быть координирована с деятельностью других равных ему единиц, и их совокупные усилия должны быть направлены к обеспечению общего благополучия. Ни о Спенсере, ни о Марксе нельзя сказать, чтобы они относились равнодушно к этой последней цели, но каждый думал служить ей по-своему: один - настаивал, быть может чрезмерно, на автономии личности, другой - доводя общественную солидарность до тех пределов, при которых индивид становится бессознательным орудием процесса производства, действующего с какой-то стихийной силой. Оба видели истину, но, может быть, не всю. Оба сделали все от них зависящее, чтобы передать, что знали, своим современникам. А тот, кто жил для лучших людей своего времени, тот, по словам Гёте, жил для всех времен. Спенсер и Маркс, так сильно расходившиеся друг с другом при жизни, после смерти стали, по указанной причине, предметом общего культа со стороны прогрессирующего человечества, во многом обязанного им своим поступательным ходом.