Архиепископ Иоанн (1902-1989) К истории русской интеллигенции (революция Толстого) Берлин 1939 г.
Откровение тринадцатой главы
...Наконец, третьим симптомом, трудно исправляемым на путях только человеческого совершенствования, была, по свидетельству Тургенева, - „рано сказавшаяся черта, которая затем легла в основание всего его (Толстого) довольно мрачного миросозерцания, мучительного, прежде всего, для него самого. Он никогда не верил в искренность людей. Всякое душевное движение казалось ему фальшью и он имел привычку
необыкновенно проницательным взглядом своих глаз насквозь пронизывать человека, когда ему казалось, что он фальшивит“.
Толстому казалось, что „люди, которых мы считаем добрыми, только притворяются такими, или стараются проявлять в себе такое качество, что они напускают на себя уверенность в пользе взятых на себя задач“ (Евг. Гаршин, „Истор. Вестн.“, ноябрь 1883).
…
„Левочка все работает, как он выражается; но увы! - он пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей, и все это, чтобы сказать, что церковь не сообразна с учением Евангелия“, - пишет к сестре Софья Андреевна и добавляет: „Едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться. Но делать нечего, я одно желаю, чтобы уж он поскорее это кончил и чтобы прошло это, как болезнь. Им владеть или предписывать ему умственную работу, такую или другую, никто в мире не может, даже он сам в этом не властен“ (Архив Т. А. Кузминской). Удивительно, как верно угадывает сердце жены то, что происходит в муже… „даже он сам в этом не властен“…
...Мы - православное священство и иерархия русской Церкви, безмерно грешны в своем нерадении о спасении русского человека и ответственны более, чем кто-либо за то, что произошло и происходит ныне с нами.
Виновностью Льва Толстого и виновностью всех тех, кого мы ныне зовем „большевиками“ и „комсомольцами“, как и виновностью всего русского народа, мы не оправдаемся… Мы виновны более всех и глубже всех.
Нам „дано“, (и было „дано“ в православной России) очень много, - много с нас взыщется. За многое (за что и не думаем) ответим, если не возгоримся покаянным и деятельным огнем ревности духа, видя в нашем саду плевелы и цветы зла.
„Евангелие“ Толстого, было таким же взрывом, каким был взрыв 1-го марта 1881 года… Тот - Желябовский, Перовский, был предупреждением, прежде всего, правителям России. Этот - толстовский взрыв - был таким же предупреждением - иерархам и всему священству Церкви.
…
„Лев Толстой решился опровергнуть действительность библейских и Евангельских сказаний, на которые опирается вся христианская вера, и назвать их баснями и сказками. Юношество, светские и военные, многие-многие, весьма недалекие в познании основ веры, поверили Толстому и сделались безбожниками, для коих нет ничего святого. А кто может постоять за свою веру, те молчат или просто спят. Все дремлет и спит“ (Созерцательный Дневник о. Иоанна Кронштадского).
В цветнике
...Человек на земле живет в испытании своей метафизической свободы.
Лишь ангелы и достигшие полного сердечного очищение люди освобождены от этой „первичной“ свободы произволение и укоренены уже не в свободе избрание - выбора, а в свободе, освобожденности от зла, от греха, от несовершенства.
Ангелы и небесные святые неудободвижны ко злу. Всякий же человек „удободвижен“ ко злу; даже - легкодвижен, несмотря на защиту Свыше. Одна только метафизическая самость, замкнутость в себя отлучает от Света.
...Характерен факт из эпохи его „обновления“. Когда стало необходимо Льву Николаевичу, для его критических сочинений, ознакомиться с библейскими пророчествами о Христе, он обратился не к прекрасным знатокам древнееврейского языка - христианским профессорам, а - к московскому раввину Минору. Минор с радостью, конечно, взялся за обучение еврейскому языку Льва Толстого, к истолковал ему все библейские пророчества не так, как их понимали апостолы (и как их понимают все христианские церкви и богословские академии всего христианского мира), а - так, как их толковали в средневековом Талмуде и толкуют в современных раввинских, воинственно-антихристианских школах, затемняя и скрывая истинный смысл библейских пророчеств о Мессии.
„Толстой схватывал необыкновенно быстро, - сообщает раввин Минар немецкому биографу Льва Николаевича. - Но он читал только то, что ему было нужно. То же, что его не интересовало, - он проходил мимо. Мы начали первыми словами Библии и дошли с такого рода пропусками до Исаии. Здесь обучение прекратилось. Предсказание о Мессии, в известных местах этого пророка, было для него достаточно“.
Около монастырских стен
...Безвестным странником, решил, другой раз, Толстой пойти в Оптину. Одетый крестьянином, вышел он со своим камердинером Арбузовым из Ясной Поляны. „Часов в шесть вечера пришли в Оптину пустынь, - рассказывает Арбузов. - „Звонил колокольчик на ужин; мы с котомками за плечами вошли в трапезную, нас не пустили в чистую столовую, а посадили ужинать с нищими. Я посматривал на графа, но он нисколько не гнушался своими соседями, кушал с удовольствием и пил квас, который ему очень понравился.
После ужина пошли на ночлег в гостиницу третьего класса. Монах, видя, что мы обуты в лапти, номера нам не дает, а посылает в общую ночлежную избу, где и всякая грязь, и насекомые.
- Батюшка, - говорю, - вот вам рубль, только дайте номер.
Он согласился и отвел нам номер, причем сказал, что нас будет трое - третий - сапожник из Болховского уезда. Я достал из котомки простыню и подушечку, приготовил графу постель на диване; сапожник лег на другом диване, а я для себя постелил постель на полу, недалеко от графа. Сапожник вскоре заснул и сильно захрапел, так что граф вскочил с испуга и сказал мне:
- Сергей, разбуди этого человека и попроси его не храпеть.
Я подошел к дивану, разбудил сапожника и говорю:
- Голубчик, вы очень храпите, моего старичка пугаете: он боится, когда в одной комнате с ним человек спит и храпит.
- Что же, прикажешь мне из-за твоего старичка всю ночь не спать?
Не знаю почему, но после этого он все-таки не храпел.
...Наконец, третьим симптомом, трудно исправляемым на путях только человеческого совершенствования, была, по свидетельству Тургенева, - „рано сказавшаяся черта, которая затем легла в основание всего его (Толстого) довольно мрачного миросозерцания, мучительного, прежде всего, для него самого. Он никогда не верил в искренность людей. Всякое душевное движение казалось ему фальшью и он имел привычку
необыкновенно проницательным взглядом своих глаз насквозь пронизывать человека, когда ему казалось, что он фальшивит“.
Толстому казалось, что „люди, которых мы считаем добрыми, только притворяются такими, или стараются проявлять в себе такое качество, что они напускают на себя уверенность в пользе взятых на себя задач“ (Евг. Гаршин, „Истор. Вестн.“, ноябрь 1883).
…
„Левочка все работает, как он выражается; но увы! - он пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей, и все это, чтобы сказать, что церковь не сообразна с учением Евангелия“, - пишет к сестре Софья Андреевна и добавляет: „Едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться. Но делать нечего, я одно желаю, чтобы уж он поскорее это кончил и чтобы прошло это, как болезнь. Им владеть или предписывать ему умственную работу, такую или другую, никто в мире не может, даже он сам в этом не властен“ (Архив Т. А. Кузминской). Удивительно, как верно угадывает сердце жены то, что происходит в муже… „даже он сам в этом не властен“…
...Мы - православное священство и иерархия русской Церкви, безмерно грешны в своем нерадении о спасении русского человека и ответственны более, чем кто-либо за то, что произошло и происходит ныне с нами.
Виновностью Льва Толстого и виновностью всех тех, кого мы ныне зовем „большевиками“ и „комсомольцами“, как и виновностью всего русского народа, мы не оправдаемся… Мы виновны более всех и глубже всех.
Нам „дано“, (и было „дано“ в православной России) очень много, - много с нас взыщется. За многое (за что и не думаем) ответим, если не возгоримся покаянным и деятельным огнем ревности духа, видя в нашем саду плевелы и цветы зла.
„Евангелие“ Толстого, было таким же взрывом, каким был взрыв 1-го марта 1881 года… Тот - Желябовский, Перовский, был предупреждением, прежде всего, правителям России. Этот - толстовский взрыв - был таким же предупреждением - иерархам и всему священству Церкви.
…
„Лев Толстой решился опровергнуть действительность библейских и Евангельских сказаний, на которые опирается вся христианская вера, и назвать их баснями и сказками. Юношество, светские и военные, многие-многие, весьма недалекие в познании основ веры, поверили Толстому и сделались безбожниками, для коих нет ничего святого. А кто может постоять за свою веру, те молчат или просто спят. Все дремлет и спит“ (Созерцательный Дневник о. Иоанна Кронштадского).
В цветнике
...Человек на земле живет в испытании своей метафизической свободы.
Лишь ангелы и достигшие полного сердечного очищение люди освобождены от этой „первичной“ свободы произволение и укоренены уже не в свободе избрание - выбора, а в свободе, освобожденности от зла, от греха, от несовершенства.
Ангелы и небесные святые неудободвижны ко злу. Всякий же человек „удободвижен“ ко злу; даже - легкодвижен, несмотря на защиту Свыше. Одна только метафизическая самость, замкнутость в себя отлучает от Света.
...Характерен факт из эпохи его „обновления“. Когда стало необходимо Льву Николаевичу, для его критических сочинений, ознакомиться с библейскими пророчествами о Христе, он обратился не к прекрасным знатокам древнееврейского языка - христианским профессорам, а - к московскому раввину Минору. Минор с радостью, конечно, взялся за обучение еврейскому языку Льва Толстого, к истолковал ему все библейские пророчества не так, как их понимали апостолы (и как их понимают все христианские церкви и богословские академии всего христианского мира), а - так, как их толковали в средневековом Талмуде и толкуют в современных раввинских, воинственно-антихристианских школах, затемняя и скрывая истинный смысл библейских пророчеств о Мессии.
„Толстой схватывал необыкновенно быстро, - сообщает раввин Минар немецкому биографу Льва Николаевича. - Но он читал только то, что ему было нужно. То же, что его не интересовало, - он проходил мимо. Мы начали первыми словами Библии и дошли с такого рода пропусками до Исаии. Здесь обучение прекратилось. Предсказание о Мессии, в известных местах этого пророка, было для него достаточно“.
Около монастырских стен
...Безвестным странником, решил, другой раз, Толстой пойти в Оптину. Одетый крестьянином, вышел он со своим камердинером Арбузовым из Ясной Поляны. „Часов в шесть вечера пришли в Оптину пустынь, - рассказывает Арбузов. - „Звонил колокольчик на ужин; мы с котомками за плечами вошли в трапезную, нас не пустили в чистую столовую, а посадили ужинать с нищими. Я посматривал на графа, но он нисколько не гнушался своими соседями, кушал с удовольствием и пил квас, который ему очень понравился.
После ужина пошли на ночлег в гостиницу третьего класса. Монах, видя, что мы обуты в лапти, номера нам не дает, а посылает в общую ночлежную избу, где и всякая грязь, и насекомые.
- Батюшка, - говорю, - вот вам рубль, только дайте номер.
Он согласился и отвел нам номер, причем сказал, что нас будет трое - третий - сапожник из Болховского уезда. Я достал из котомки простыню и подушечку, приготовил графу постель на диване; сапожник лег на другом диване, а я для себя постелил постель на полу, недалеко от графа. Сапожник вскоре заснул и сильно захрапел, так что граф вскочил с испуга и сказал мне:
- Сергей, разбуди этого человека и попроси его не храпеть.
Я подошел к дивану, разбудил сапожника и говорю:
- Голубчик, вы очень храпите, моего старичка пугаете: он боится, когда в одной комнате с ним человек спит и храпит.
- Что же, прикажешь мне из-за твоего старичка всю ночь не спать?
Не знаю почему, но после этого он все-таки не храпел.