Татьяна Александровна Варнек (1894-1990) Воспоминания сестры милосердия (2014)
Часть третья. В Добровольческой армии
Глава 1. Переезд в Екатеринодар
...На другое утро мы поехали дальше и скоро уже были в Екатеринодаре. Остановились прямо на базаре, заваленном продуктами. Я там оставила Андрюшу и Николая, которые должны были все закупить, а сама пошла к Ване Кобылину и тете Кате. Встретили меня все очень радостно и предложили остановиться у них, пока я не закончу все свои дела. Очень скоро после моего прихода прибежал какой-то человек с запиской от Андрюши Филиппова, где он сообщил, что он арестован и умоляет его спасти, указав, куда обратиться. Тетя Катя и я сейчас же пошли, взяв свои бумаги. У меня был папин послужной список, уцелевший от разгрома: он был со мной - для определения Пети в гимназию.
Когда мы показали бумаги, с нами стали разговаривать: оказалось, что Андрюшу арестовали, приняв его за матроса, так как он бродил по базару в бушлате и белых затасканных брюках. Как матроса, его собирались расстрелять: ведь матросы были самые ярые и жестокие большевики, а в это время долго не разговаривали!
Никто Андрюше не верил, даже когда он говорил, что приехал записаться в Добровольческую армию.
Мы с тетей Катей за него поручились, рассказали все наше дело, и Андрюшу отпустили.
...Сначала нам жилось там хорошо, но потом тетя Катя и три кузины стали все хуже и хуже к нам относиться и делали всевозможные каверзы. Ваня за нас заступался, но это не помогало. Тетю Катю и ее старшую дочь, мою сверстницу Зину, я очень любила, и раньше мы были очень дружны. Но в беженской обстановке они стали неузнаваемы, их примеру следовали младшие - Нина и Ава. Они от большевиков не пострадали, приехали в Екатеринодар из Петербурга, боясь революции и голода. Дядя, доктор, посылал им деньги, они не работали, ничего не делали, скучали. Добровольческая армия их не интересовала, а когда образовался фронт, их отрезали от Петербурга и они стали нуждаться, их это раздражало и даже злило. Работать они не хотели, а наши добровольческие идеи и радости им были не только непонятны, но приводили в ярость. Может быть, они боялись, что мы их скомпрометируем перед большевиками, так как они мечтали вернуться в Петербург.
...С Петей у нас скоро начались недоразумения: он заявил, что хочет записаться в Добровольческую армию, что он учиться и делать карьеру не имеет права, пока его корпус не освобожден и другие кадеты сражаются. Никакие уговоры на него не действовали. Гимназию он возненавидел. Кроме того, стыдился своего вида. Формы у него, конечно, никакой не было, ходил он в рубашке с красной полоской, которую ему сшили дома. На голове была какая-то шляпа. Он, который всегда прекрасно учился, стал получать единицы. Уроков учить не желал. Я стала по вечерам после службы с ним заниматься, но результаты были самые плачевные. Помню урок русской литературы - Державин. Петя мне сказал, что он ничего понять не может. Я билась, ему объясняя и вдалбливая в голову. На все мои старания он отвечал: «Оставь своих Державиных и Лермонтовых, я все равно ничего не понимаю, я вижу только Добровольческую армию». Я начала бояться, что он убежит. Стала его сама водить в гимназию и тащила его буквально силой.
Глава 4. В походах с Терской дивизией
...Назначение в отряд я получила 30 апреля 1919 года - он формировался в Екатеринодаре; сестры были назначены очень разные. Из кауфманских только Шура Васильева, с которой я была дружна, но накануне отъезда она заболела и осталась. Были три хороших сестры какой-то провинциальной общины: Ларькова, Гришанович и Абелыкина, затем еще Васильева, очень простоватая и неизвестно как попавшая под видом сестры, а также еврейка, «сестричка» Вера Ходоровская. Никакого представления о медицине она не имела, поехала развлекаться, флиртовать и играть роль! Из-за нее было очень много неприятностей и ссор, даже скандалов: она заводила романы со всеми начальниками и пыталась нами командовать.
...Из Купянска начался Харьковский поход. В первый день нашего похода пришли в селение Великие Хутора. Нашему отряду отвели несколько халуп. Двуколки остались на улице. Мы бегали и покупали яйца и молоко. Казаки сразу же повесили на телеграфном столбе учителя-коммуниста, а двух учительниц выдрали.
...Сбоку шел бой, рвались снаряды и слышна была ружейная и пулеметная стрельба. В этом месте мы были спасены, так как вырвались из кольца, которое не надеялись прорвать. Харьков был взят, и отступавшие большевики наткнулись на нас и окружили. Но мы прорвались, и в эту ночь спокойно проспали в деревне Мироновка, где на другой день была дневка.
Сестры некоторые так разнервничались и перепугались, что едва могли работать, а раненых у нас было тридцать один человек. Гораздо позже я получила бумагу о награждении меня медалью святого Георгия. Еще были награждены, не помню, кажется, сестры Ларькова и Гришанович.
...На другой день по приказанию начальника дивизии сняли с двуколок «аэропланы», так как их было видно издалека. Ехать стало лучше: больше воздуха и все видно. Проехали имение Харитоненко, превращенное в коммуну. Там казаки поживились: взяли и много сахару, и лошадей. Около села Городнянка остановились, так как впереди шел бой.
...Без начальника отряда, нудного педанта, все почувствовали себя гораздо лучше. У нас создались прекрасные отношения с командой - так как с нами не было кухни и питаться мы должны были чем Бог послал, мы стали питаться с командой. Днем добывали кто что мог, вечером сваливали все в общий котел и по-братски делили.
...Между прочим, старший врач в начале похода дал нам обеим порцию морфия, чтобы не попасться живыми в руки большевиков. Мы эти «ладанки» носили на цепочке с крестом.
...В Люботине пересели на поезд-летучку нашей дивизии и 18 июля приехали в Полтаву. Там нашли доктора, который жил в бывшем помещении чрезвычайки. Дивизия уже ушла, и мы остались ждать обозов, которые должны были пройти через город за дивизией. Город порядочно разграбили казаки, особенно досталось жидам: пухом из перин были покрыты улицы.
...Жили тихо и отдыхали. Но из-за сестры Ходоровской пошли большие скандалы: она вскружила головы начальству, и все переругались. Пошли интриги и чуть ли не драки. Все сестры ею возмущались и открыто высказывали! Поэтому влюбленное начальство обрушилось на капитана. Михаил Иванович хотел даже кое-кого откомандировать. Мы требовали, чтобы откомандировали Ходоровскую. Но она осталась. Ушли старший врач, очень хороший, и две сестры.
Глава 5. Долгий рейс
...Работы было очень много. Всеми силами старались держать все в чистоте, но большинство больных были в своем платье, и появились вши. Не доезжая до Ростова, заболели тифом четыре сестры и многие санитары. Работать стало очень трудно: персонала меньше и прибавились еще больные из своих. Заболевшие сестры лежали по своим купе. Наш хирург Сапежко еще раньше заболел легкими, и его заменили доктором Ложкиным, попавшим в Добровольческую армию недавно, когда взяли город, где он был земским врачом. Человек уже немолодой. Когда начали заболевать сестры, он испугался заразы и заперся в своем купе, из которого не выходил. Мы остались с одним младшим врачом, но и его редко удавалось уговорить пойти к больным.
...Пока мы стояли в Ростове, к нам прибежали двенадцать сестер Свято-Троицкого госпиталя, стоящего в Ростове: их старший врач не желал эвакуироваться и, очевидно, для спасения своей шкуры решил передать большевикам госпиталь в полном составе. Поэтому запретил сестрам выходить. Они же удрали и просили нашего старшего врача взять их с собой. Он сразу же согласился, но поставил условие, чтобы они работали с нами, тем более что мы втроем не могли справиться. Те сразу согласились. Мы их разместили в пустые купе эвакуированных сестер и, кроме того, каждая из нас взяла в свое купе еще по одной сестре. Работать стало много легче, и, что главное, мы могли делать все как полагается, а не кое-как, наспех.
Кроме сестер, к нам стали проситься и беженцы из Ростова: это были всё «бывшие люди» - дамы и мужчины. Доктор предоставил в их распоряжение пустой салон вагона, в котором я жила: половина его имела несколько купе, где жили сестры, а другая была без перегородок, совсем пустая. Туда-то и пустили желавших уехать. Их было человек пятьдесят. Разместились они на своих вещах, кое у кого были раскладные стулья.
Теснота у них была страшная. Этот вагон стоял в хвосте хозяйственных, персональских вагонов и кухни. За ним шла аптека, затем вагон операционный и еще дальше вагоны с больными. Сам «салон» с беженцами был у двери, к переходу в аптеку. Другими словами, через него весь день и даже ночью проходил весь персонал, носил еду и т. д.
Когда эти господа разместились и успокоились за свою судьбу, зная, что они уедут, они подняли голову: им не нравилось, что все ходят через их помещение. Сначала протестовали, а потом стали требовать, чтобы все сестры и санитары выходили из вагона и обходили их во время стоянок по перрону. Конечно, на это никто не обращал внимания, и мы продолжали ходить, как и прежде.
Тогда делегация от беженцев пошла к старшему врачу с требованием запретить сестрам ходить через них: это им мешает!
Доктор их требование, конечно, отклонил. Получив отказ от доктора, они стали не оставлять прохода, ставя там свои вещи и садясь на них. Страдающими оказались они, так как мы продолжали ходить и перебираться через них, и в состоянии усталости и нервного напряжения, в котором мы были, делали это не очень деликатно.
Вши заедали нас все больше и больше. Никакие меры не помогали: мы завязывали туго косынку, подсовывали камфору, забинтовывали рукава и воротнички, тоже с камфорой, и т. д., но все было ни к чему. Раз, когда я стояла в своем вагоне, меня подозвал лежащий на верхней койке больной офицер, сказал, чтобы я подошла ближе, и стал вынимать вшей из бровей. Беженцы, конечно, этих вшей боялись больше всего и еще больше взъелись на нас. Кончая работу, мы вешали наши халаты на крюках против своего купе. Беженцы потребовали, чтобы мы их брали к себе - этого, конечно, мы сделать не могли, но, вняв их просьбам, повесили халаты в уборную.
Но когда утром мы пошли за халатами, их на вешалке не оказалось. Они валялись затоптанными, грязными на полу в уборной. Всего этого оказалось мало. Эти «господа» стали требовать у старшего врача, чтобы их переселили в купе, говоря, что совершенно недопустимо, чтобы какие-то сестры жили по две в купе, а они сидят на чемоданах, что сестер надо потеснить и уступить место им. Конечно, и это требование не было удовлетворено. Слава Богу, проехали они у нас не очень долго и в Батайске куда-то испарились.
...Наступила ночь, в вагоне почти темно; где-то в одной стороне горел слабый свет. Сестры метались и все время скатывались на чемоданы. Держать их обеих не было возможности, да не было больше и сил. Тогда я легла между ними на наши вещи: таким образом, им некуда было скатываться. В конце концов они навалились на меня с двух сторон и лежали уже тише. Но тогда я начала чувствовать, что меня заедают вши: они ползли сплошной массой по шее и по лицу. Я не могла двинуться, чтобы не потревожить сестер, и только ладонью сгребала вшей с лица и бросала вперед, к ногам. Их было так много, что я действительно снимала их слоями со своего лица.
Как только наступило утро, я осторожно выбралась, пошла в уборную, разделась и стала стряхивать вшей в умывальник, но воды не было: она замерзла, и белая чаша умывальника стала черной - она сразу же покрылась слоями вшей. Поезд шел довольно быстро, и днем мы уже были в Екатеринодаре.
Глава 7. Возвращаюсь к работе
Распределяя американскую помощь
В этот день, 26 августа, мы с санитаром уехали в Севастополь. Вот что я узнала в Управлении Красного Креста: американцы прислали очень большое количество перевязочного материала и немного посуды для перевязочной. Но они заявили, что не отдадут все это ни в какие склады на управления, а желают непосредственно все передать в полковые околотки и полевые лазареты. Они не желают никаких промежуточных инстанций и просят им назначить серьезных и толковых сестер, с которыми они будут иметь дело, считая, что к нашим рукам ничего не приклеится.
...Там же стоял 7-й Передовой отряд, где мы ужинали. В нем я встретилась с сестрой Звегинцевой, которую в тифу я вывозила с нашего поезда. Она еще больной во время эвакуации из Новороссийска была вывезена в Сербию, там поправилась и вернулась в Крым. В Севастополе она меня искала, заходила к моим, оставила там для меня кое-какое обмундирование, которое она привезла для меня из Сербии, говоря, что я спасла ей жизнь. Она страшно рада была меня встретить, но больше я ее не видела.
Во время отступления линейка, на которой ехали сестры ее отряда, попала под сильный ружейный обстрел, и сестра Звегинцева была убита наповал. Ее довезли до первой деревни и оставили в хате у крестьян: похоронить не успели, так как красные нагоняли. Крестьяне обещали похоронить. Бедная Наташа: она так радовалась, что спаслась от тифа и жива! Вернулась из Сербии, чтобы вскоре быть убитой!
...Когда все было закончено, мы вернулись на станцию Акимовка, где находились наши вагоны и небольшая часть материала. Там мы узнали печальную новость: наш санитар Петр погиб! И погиб так глупо: он стоял в дверях теплушки, высунув голову. В это время шли какие-то маневры на станции, вагон резко толкнуло, дверь задвинулась, и ему раздавило голову. Его без нас похоронили. Теплушки запечатали.
Мы раздали оставшийся материал на месте и поехали в Севастополь, куда вернулись мы все шесть почти одновременно. У нас было несколько «заседаний», для составления отчета американцам. Наконец его написали, а одна из сестер перевела на английский язык. Когда мы его сдали, я поехала обратно в отряд.
Глава 8. Прорыв красных
...Тем временем мерзавка Назарова с муженьком взяли свои вещи и ушли в город. Рожи их сияли: они остались у красных.
Глава 1. Переезд в Екатеринодар
...На другое утро мы поехали дальше и скоро уже были в Екатеринодаре. Остановились прямо на базаре, заваленном продуктами. Я там оставила Андрюшу и Николая, которые должны были все закупить, а сама пошла к Ване Кобылину и тете Кате. Встретили меня все очень радостно и предложили остановиться у них, пока я не закончу все свои дела. Очень скоро после моего прихода прибежал какой-то человек с запиской от Андрюши Филиппова, где он сообщил, что он арестован и умоляет его спасти, указав, куда обратиться. Тетя Катя и я сейчас же пошли, взяв свои бумаги. У меня был папин послужной список, уцелевший от разгрома: он был со мной - для определения Пети в гимназию.
Когда мы показали бумаги, с нами стали разговаривать: оказалось, что Андрюшу арестовали, приняв его за матроса, так как он бродил по базару в бушлате и белых затасканных брюках. Как матроса, его собирались расстрелять: ведь матросы были самые ярые и жестокие большевики, а в это время долго не разговаривали!
Никто Андрюше не верил, даже когда он говорил, что приехал записаться в Добровольческую армию.
Мы с тетей Катей за него поручились, рассказали все наше дело, и Андрюшу отпустили.
...Сначала нам жилось там хорошо, но потом тетя Катя и три кузины стали все хуже и хуже к нам относиться и делали всевозможные каверзы. Ваня за нас заступался, но это не помогало. Тетю Катю и ее старшую дочь, мою сверстницу Зину, я очень любила, и раньше мы были очень дружны. Но в беженской обстановке они стали неузнаваемы, их примеру следовали младшие - Нина и Ава. Они от большевиков не пострадали, приехали в Екатеринодар из Петербурга, боясь революции и голода. Дядя, доктор, посылал им деньги, они не работали, ничего не делали, скучали. Добровольческая армия их не интересовала, а когда образовался фронт, их отрезали от Петербурга и они стали нуждаться, их это раздражало и даже злило. Работать они не хотели, а наши добровольческие идеи и радости им были не только непонятны, но приводили в ярость. Может быть, они боялись, что мы их скомпрометируем перед большевиками, так как они мечтали вернуться в Петербург.
...С Петей у нас скоро начались недоразумения: он заявил, что хочет записаться в Добровольческую армию, что он учиться и делать карьеру не имеет права, пока его корпус не освобожден и другие кадеты сражаются. Никакие уговоры на него не действовали. Гимназию он возненавидел. Кроме того, стыдился своего вида. Формы у него, конечно, никакой не было, ходил он в рубашке с красной полоской, которую ему сшили дома. На голове была какая-то шляпа. Он, который всегда прекрасно учился, стал получать единицы. Уроков учить не желал. Я стала по вечерам после службы с ним заниматься, но результаты были самые плачевные. Помню урок русской литературы - Державин. Петя мне сказал, что он ничего понять не может. Я билась, ему объясняя и вдалбливая в голову. На все мои старания он отвечал: «Оставь своих Державиных и Лермонтовых, я все равно ничего не понимаю, я вижу только Добровольческую армию». Я начала бояться, что он убежит. Стала его сама водить в гимназию и тащила его буквально силой.
Глава 4. В походах с Терской дивизией
...Назначение в отряд я получила 30 апреля 1919 года - он формировался в Екатеринодаре; сестры были назначены очень разные. Из кауфманских только Шура Васильева, с которой я была дружна, но накануне отъезда она заболела и осталась. Были три хороших сестры какой-то провинциальной общины: Ларькова, Гришанович и Абелыкина, затем еще Васильева, очень простоватая и неизвестно как попавшая под видом сестры, а также еврейка, «сестричка» Вера Ходоровская. Никакого представления о медицине она не имела, поехала развлекаться, флиртовать и играть роль! Из-за нее было очень много неприятностей и ссор, даже скандалов: она заводила романы со всеми начальниками и пыталась нами командовать.
...Из Купянска начался Харьковский поход. В первый день нашего похода пришли в селение Великие Хутора. Нашему отряду отвели несколько халуп. Двуколки остались на улице. Мы бегали и покупали яйца и молоко. Казаки сразу же повесили на телеграфном столбе учителя-коммуниста, а двух учительниц выдрали.
...Сбоку шел бой, рвались снаряды и слышна была ружейная и пулеметная стрельба. В этом месте мы были спасены, так как вырвались из кольца, которое не надеялись прорвать. Харьков был взят, и отступавшие большевики наткнулись на нас и окружили. Но мы прорвались, и в эту ночь спокойно проспали в деревне Мироновка, где на другой день была дневка.
Сестры некоторые так разнервничались и перепугались, что едва могли работать, а раненых у нас было тридцать один человек. Гораздо позже я получила бумагу о награждении меня медалью святого Георгия. Еще были награждены, не помню, кажется, сестры Ларькова и Гришанович.
...На другой день по приказанию начальника дивизии сняли с двуколок «аэропланы», так как их было видно издалека. Ехать стало лучше: больше воздуха и все видно. Проехали имение Харитоненко, превращенное в коммуну. Там казаки поживились: взяли и много сахару, и лошадей. Около села Городнянка остановились, так как впереди шел бой.
...Без начальника отряда, нудного педанта, все почувствовали себя гораздо лучше. У нас создались прекрасные отношения с командой - так как с нами не было кухни и питаться мы должны были чем Бог послал, мы стали питаться с командой. Днем добывали кто что мог, вечером сваливали все в общий котел и по-братски делили.
...Между прочим, старший врач в начале похода дал нам обеим порцию морфия, чтобы не попасться живыми в руки большевиков. Мы эти «ладанки» носили на цепочке с крестом.
...В Люботине пересели на поезд-летучку нашей дивизии и 18 июля приехали в Полтаву. Там нашли доктора, который жил в бывшем помещении чрезвычайки. Дивизия уже ушла, и мы остались ждать обозов, которые должны были пройти через город за дивизией. Город порядочно разграбили казаки, особенно досталось жидам: пухом из перин были покрыты улицы.
...Жили тихо и отдыхали. Но из-за сестры Ходоровской пошли большие скандалы: она вскружила головы начальству, и все переругались. Пошли интриги и чуть ли не драки. Все сестры ею возмущались и открыто высказывали! Поэтому влюбленное начальство обрушилось на капитана. Михаил Иванович хотел даже кое-кого откомандировать. Мы требовали, чтобы откомандировали Ходоровскую. Но она осталась. Ушли старший врач, очень хороший, и две сестры.
Глава 5. Долгий рейс
...Работы было очень много. Всеми силами старались держать все в чистоте, но большинство больных были в своем платье, и появились вши. Не доезжая до Ростова, заболели тифом четыре сестры и многие санитары. Работать стало очень трудно: персонала меньше и прибавились еще больные из своих. Заболевшие сестры лежали по своим купе. Наш хирург Сапежко еще раньше заболел легкими, и его заменили доктором Ложкиным, попавшим в Добровольческую армию недавно, когда взяли город, где он был земским врачом. Человек уже немолодой. Когда начали заболевать сестры, он испугался заразы и заперся в своем купе, из которого не выходил. Мы остались с одним младшим врачом, но и его редко удавалось уговорить пойти к больным.
...Пока мы стояли в Ростове, к нам прибежали двенадцать сестер Свято-Троицкого госпиталя, стоящего в Ростове: их старший врач не желал эвакуироваться и, очевидно, для спасения своей шкуры решил передать большевикам госпиталь в полном составе. Поэтому запретил сестрам выходить. Они же удрали и просили нашего старшего врача взять их с собой. Он сразу же согласился, но поставил условие, чтобы они работали с нами, тем более что мы втроем не могли справиться. Те сразу согласились. Мы их разместили в пустые купе эвакуированных сестер и, кроме того, каждая из нас взяла в свое купе еще по одной сестре. Работать стало много легче, и, что главное, мы могли делать все как полагается, а не кое-как, наспех.
Кроме сестер, к нам стали проситься и беженцы из Ростова: это были всё «бывшие люди» - дамы и мужчины. Доктор предоставил в их распоряжение пустой салон вагона, в котором я жила: половина его имела несколько купе, где жили сестры, а другая была без перегородок, совсем пустая. Туда-то и пустили желавших уехать. Их было человек пятьдесят. Разместились они на своих вещах, кое у кого были раскладные стулья.
Теснота у них была страшная. Этот вагон стоял в хвосте хозяйственных, персональских вагонов и кухни. За ним шла аптека, затем вагон операционный и еще дальше вагоны с больными. Сам «салон» с беженцами был у двери, к переходу в аптеку. Другими словами, через него весь день и даже ночью проходил весь персонал, носил еду и т. д.
Когда эти господа разместились и успокоились за свою судьбу, зная, что они уедут, они подняли голову: им не нравилось, что все ходят через их помещение. Сначала протестовали, а потом стали требовать, чтобы все сестры и санитары выходили из вагона и обходили их во время стоянок по перрону. Конечно, на это никто не обращал внимания, и мы продолжали ходить, как и прежде.
Тогда делегация от беженцев пошла к старшему врачу с требованием запретить сестрам ходить через них: это им мешает!
Доктор их требование, конечно, отклонил. Получив отказ от доктора, они стали не оставлять прохода, ставя там свои вещи и садясь на них. Страдающими оказались они, так как мы продолжали ходить и перебираться через них, и в состоянии усталости и нервного напряжения, в котором мы были, делали это не очень деликатно.
Вши заедали нас все больше и больше. Никакие меры не помогали: мы завязывали туго косынку, подсовывали камфору, забинтовывали рукава и воротнички, тоже с камфорой, и т. д., но все было ни к чему. Раз, когда я стояла в своем вагоне, меня подозвал лежащий на верхней койке больной офицер, сказал, чтобы я подошла ближе, и стал вынимать вшей из бровей. Беженцы, конечно, этих вшей боялись больше всего и еще больше взъелись на нас. Кончая работу, мы вешали наши халаты на крюках против своего купе. Беженцы потребовали, чтобы мы их брали к себе - этого, конечно, мы сделать не могли, но, вняв их просьбам, повесили халаты в уборную.
Но когда утром мы пошли за халатами, их на вешалке не оказалось. Они валялись затоптанными, грязными на полу в уборной. Всего этого оказалось мало. Эти «господа» стали требовать у старшего врача, чтобы их переселили в купе, говоря, что совершенно недопустимо, чтобы какие-то сестры жили по две в купе, а они сидят на чемоданах, что сестер надо потеснить и уступить место им. Конечно, и это требование не было удовлетворено. Слава Богу, проехали они у нас не очень долго и в Батайске куда-то испарились.
...Наступила ночь, в вагоне почти темно; где-то в одной стороне горел слабый свет. Сестры метались и все время скатывались на чемоданы. Держать их обеих не было возможности, да не было больше и сил. Тогда я легла между ними на наши вещи: таким образом, им некуда было скатываться. В конце концов они навалились на меня с двух сторон и лежали уже тише. Но тогда я начала чувствовать, что меня заедают вши: они ползли сплошной массой по шее и по лицу. Я не могла двинуться, чтобы не потревожить сестер, и только ладонью сгребала вшей с лица и бросала вперед, к ногам. Их было так много, что я действительно снимала их слоями со своего лица.
Как только наступило утро, я осторожно выбралась, пошла в уборную, разделась и стала стряхивать вшей в умывальник, но воды не было: она замерзла, и белая чаша умывальника стала черной - она сразу же покрылась слоями вшей. Поезд шел довольно быстро, и днем мы уже были в Екатеринодаре.
Глава 7. Возвращаюсь к работе
Распределяя американскую помощь
В этот день, 26 августа, мы с санитаром уехали в Севастополь. Вот что я узнала в Управлении Красного Креста: американцы прислали очень большое количество перевязочного материала и немного посуды для перевязочной. Но они заявили, что не отдадут все это ни в какие склады на управления, а желают непосредственно все передать в полковые околотки и полевые лазареты. Они не желают никаких промежуточных инстанций и просят им назначить серьезных и толковых сестер, с которыми они будут иметь дело, считая, что к нашим рукам ничего не приклеится.
...Там же стоял 7-й Передовой отряд, где мы ужинали. В нем я встретилась с сестрой Звегинцевой, которую в тифу я вывозила с нашего поезда. Она еще больной во время эвакуации из Новороссийска была вывезена в Сербию, там поправилась и вернулась в Крым. В Севастополе она меня искала, заходила к моим, оставила там для меня кое-какое обмундирование, которое она привезла для меня из Сербии, говоря, что я спасла ей жизнь. Она страшно рада была меня встретить, но больше я ее не видела.
Во время отступления линейка, на которой ехали сестры ее отряда, попала под сильный ружейный обстрел, и сестра Звегинцева была убита наповал. Ее довезли до первой деревни и оставили в хате у крестьян: похоронить не успели, так как красные нагоняли. Крестьяне обещали похоронить. Бедная Наташа: она так радовалась, что спаслась от тифа и жива! Вернулась из Сербии, чтобы вскоре быть убитой!
...Когда все было закончено, мы вернулись на станцию Акимовка, где находились наши вагоны и небольшая часть материала. Там мы узнали печальную новость: наш санитар Петр погиб! И погиб так глупо: он стоял в дверях теплушки, высунув голову. В это время шли какие-то маневры на станции, вагон резко толкнуло, дверь задвинулась, и ему раздавило голову. Его без нас похоронили. Теплушки запечатали.
Мы раздали оставшийся материал на месте и поехали в Севастополь, куда вернулись мы все шесть почти одновременно. У нас было несколько «заседаний», для составления отчета американцам. Наконец его написали, а одна из сестер перевела на английский язык. Когда мы его сдали, я поехала обратно в отряд.
Глава 8. Прорыв красных
...Тем временем мерзавка Назарова с муженьком взяли свои вещи и ушли в город. Рожи их сияли: они остались у красных.