Миронов Б. Н. (1942--) Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.): т. II. 2003
Глава XI. Итоги социального развития России в период империи и советская модернизация
...Крестьянство, составлявшее большинство населения (80% в 1913 г.), в массе своей проживало в сельской общине, руководствовалось в основном обычным правом, передачу культурного наследства осуществляло устным путем и т. д., т. е. существовало в условиях общности традиционного типа. Городское сословие (18%) к началу XX в. в значительной мере изжило общинные отношения, но отдельные его группы - купцы, мещане и ремесленники - в разной степени. Дворянство и разночинная интеллигенция (2%) практически не знали общинной организации частной и общественной жизни и в начале XX в. уже жили по законам современного гражданского общества, т. е. в условиях равенства возможностей, приоритета заслуг перед рождением, открытости и социальной мобильности, главенства закона; психологически они были готовы к социальным переменам, к жизни в условиях демократии и разделяли концепцию прогресса.
...Российское культурное и социальное пространство, если несколько огрубить действительность, было расколото на две части в соответствии как с местом жительства, так и с сословной принадлежностью: крестьяне и городские низы, с одной стороны, дворянство, буржуазия и интеллигенция, с другой. Это обнаружилось уже в конце XVIII в. Вот наглядный пример. В сентябре 1792 г. А. Т. Болотов, застигнутый ненастной погодой в дороге, вместе со своей семьей вынужден был остановиться в крестьянском доме. Он, по его словам, впервые (!) оказался на деревенском «годовом празднике» и смотрел на него как иностранец. «На что смотрели и сами мы, как на невиданное еще никогда зрелище, с особливым любопытством, и не могли странности обычаев их, принужденности в обрядах и глупым их этикетам и угощениям довольно надивиться. <...> И глупые обряды их при том ажно нам прискучили и надоели. Однако, как ни не мешали они нам тем в нашем чтении (французских книг, надо полагать. - Б. М.), но мы, скрепя сердце, сидели уже молча и давали им волю дурачиться». Как видим, дворянин, постоянно общавшийся с крестьянами по делам своего поместья и по службе,- к 1794 г. он прослужил коронным управляющим казенных крестьян в течение 20 лет! - плохо знал их быт и нравы и жил в бытовой и культурной изоляции от них. И это было отнюдь не исключением, а нормой. Для культурного помещика первой половины XIX в. М. А. Дмитриева (1796-1866) мир народной культуры был столь же глубоко чужд, враждебен и абсолютно непонятен, как и для Болотова. А. Гакстгаузен, много лет изучавший Россию не только по книгам, но и в ходе путешествий, имел все основания написать в 1847 г.: «С XVI столетия Россия значительно сблизилась с Западной Европой. В последние 140 лет в России сильно распространилась европейская цивилизация. Высшие классы получают западноевропейское воспитание и образование; все государственные учреждения заимствованы с Запада. Законодательство приняло не только характер, но и форму европейских законодательств; но все это отразилось только на высших классах. Западная цивилизация не проникла в нижние слои русского народа, в его нравы и обычаи; его семейная и общинная жизнь, его земледелие и способ поземельного владения сохранились вне всякого влияния иноземной культуры, законодательства и почти вне правительственного вмешательства. Но благодаря различию в образовании верхних и нижних слоев русского народа образованное сословие утратило всякое понимание сельских народных учреждений. <...> Русская литература, рисовавшая народ по Вальтеру Скотту и Ирвингу, только теперь начинает знакомиться с жизнью народа, его семейными отношениями и традициями; это, только в еще высшей степени, должно быть сказано об иностранцах, писавших о России. Всякий, едущий в Россию с целью основательного изучения русского народного быта, должен прежде всего постараться забыть все, что он читал о нем в Европе».
...Четыре фактора играли ключевую роль в этом расколе. Замедленность урбанизации (городское население за 1861-1914 гг. увеличилось с 9.4 до 15.3%, или всего на 6 пунктов), рассеянность индустриализации (в городе в 1860-1914 гг. было сосредоточено около 40% всех рабочих, в деревне - остальные 60%), слабая социальная мобильность, сдерживаемая господством сословной парадигмы в социальных отношениях и в общественном сознании, и преимущественно устный характер культуры населения вследствие низкого уровня грамотности.
...Положение усугублялось малограмотностью и отсутствием привычки у крестьянства и городских низов черпать нужные знания в печатном слове, это определяло передачу знаний и опыта посредством прямых примеров и подражания, что в свою очередь сужало значение книги, школы, средств массовой информации в социализации молодого поколения.
...Проблема, вероятно, состояла в том, что элитарная культура изменялась быстрее, чем народная. Это, по- видимому, и создавало ощущение, что народ дремлет, а элита европеизируется. В Западной Европе народная культура получила сокрушительный удар от церкви и государства еще в XVI-XVII вв. После этого о народной культуре можно говорить только как об осколках дезинтегрированного целого или псевдонародной культуре.18 В России к 1917 г. народная культура была живой и сильной, хотя и начала разрушаться.
...Движение цен в России и на Западе может служить хорошим индикатором уровня контактов между ними. До начала XVIII в. в динамике западноевропейских и русских цен не наблюдалось никакой согласованности. Революция цен, которая постепенно охватывала Европу в XVI-XVII вв. с запада на восток, включая Прибалтику, Польшу, Скандинавские страны и Австрию, остановилась у российской границы. В результате асинхронного изменения цен в течение нескольких столетий на рубеже XVII-XVIII вв. уровень цен, выраженных в граммах золота, в России оказался в 9-10 раз (!) ниже, чем в западноевропейских странах, - вот реальный показатель уровня контактов. Экономические связи, которые имела Россия с Западом, являлись совершенно недостаточными для включения страны в мировой рынок, а ведь они были намного интенсивнее, чем культурные контакты. Отсюда очевидно, как мало общалась Россия с остальной Европой до XVIII в. в экономическом, да и других отношениях также. Зато в следующем столетии в России наблюдался компенсационный рост: цены повысились в 5 раз в золоте и в 11 раз номинально - больше, чем на Западе за несколько предыдущих столетий, благодаря чему разрыв в уровне цен сократился до двукратного. В следующем столетии цены в России и остальной Европе изменялись совершенно согласованно, разрыв в их уровне на рубеже XIX-XX вв. сократился до возможного минимума и составлял всего 20-30% - твердое доказательство того, что Россия вполне интегрировалась в мировую экономику. Динамика российских и западноевропейских цен является, на мой взгляд, тестом на интенсивность всех вообще контактов между Россией и Западом: их ничтожность до XVIII в., их бурный компенсационный рост в XVIII в., их нормальность в XIX-начале XX в., соответственно периферийность России по отношению к Западу до XVIII в., ее интеграция в Европу начиная с XVIII в. и включенность в XIX-начале XX в.
...Октябрьская революция свершилась под четырьмя лозунгами: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, мир - народам, власть - трудящимся. Важнейшим среди них был призыв к всеобщей экспроприации собственности и перераспределению ее между работниками города и деревни, объединенными в общины, артели и другие подобные ассоциации. Прекращение войны и свержение существующей власти играли вспомогательную роль - надо было убрать два препятствия, которые мешали экспроприации собственности. Главные социальные лозунги революции есть не что иное, как призыв к «черному (всеобщему.- Б. М.) переделу». В них нашел свое выражение традиционный крестьянский принцип - «земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает», видоизмененный в новых условиях в «собственность принадлежит трудящимся». Участники Октябрьской революции были равнодушны к фундаментальным принципам буржуазного общественного порядка. И это не случайно: большинство народа участвовало в революции во имя восстановления попранных ускоренной модернизацией традиционных устоев народной жизни. «Русская революция враждебна культуре, она хочет вернуть к естественному состоянию народной жизни, в котором видит непосредственную правду и благостность», - констатировал Н. А. Бердяев. Антимодернистский характер Октябрьской революции ярко проявился в том, что в 1917-1918 гг. народ намеренно сжигал сотни музеев и тысячи помещичьих усадеб, а также книги, ноты, музыкальные инструменты, произведения искусства, постельное белье, гобелены, фарфор - все, что символизировало европейскую культуру и напоминало о дворянстве. И в селах, и в городах подобные действия носили символический характер: уничтожение остатков «проклятого прошлого», освобождение пространства от «чуждых элементов». Для описания процесса уничтожения высеченных и вылепленных образов царей и генералов прошлого, имперских регалий и эмблем, зданий и названий был изобретен специальный термин - «деромановизация». «Вандализм, „иконоборчество" и культурный нигилизм, - считает Р. Стайтс, - грозили полностью уничтожить прошлое великой цивилизации». Разрушение культурных ценностей во время революции напоминает разрушение машин, а иногда и целых фабрик луддитами во время промышленной революции в Англии в 1760-1820 гг.; рабочие таким образом протестовали против наступления индустриальной эры и хотели вернуться в прошлое. «Надеяться на то, что революция в России может пройти, если можно так выразиться, в более культурной форме, чем проходила в других странах, - осуждал интеллигентных идеалистов С. И. Шидловский, всегда отличавшийся трезвостью мысли и знанием деревни, - не было ни малейших оснований в силу присущих русскому народу свойств, заставляющих его находить известную прелесть в самом процессе разрушения. Думать, что при таких условиях можно будет ограничиться государственным переворотом и изменением строя, было весьма наивно, а этой наивностью отличались в значительной мере наши руководящие интеллигентские либеральные круги, весьма мало знакомые с действительной подоплекой народной души».
...Крестьянство, составлявшее большинство населения (80% в 1913 г.), в массе своей проживало в сельской общине, руководствовалось в основном обычным правом, передачу культурного наследства осуществляло устным путем и т. д., т. е. существовало в условиях общности традиционного типа. Городское сословие (18%) к началу XX в. в значительной мере изжило общинные отношения, но отдельные его группы - купцы, мещане и ремесленники - в разной степени. Дворянство и разночинная интеллигенция (2%) практически не знали общинной организации частной и общественной жизни и в начале XX в. уже жили по законам современного гражданского общества, т. е. в условиях равенства возможностей, приоритета заслуг перед рождением, открытости и социальной мобильности, главенства закона; психологически они были готовы к социальным переменам, к жизни в условиях демократии и разделяли концепцию прогресса.
...Российское культурное и социальное пространство, если несколько огрубить действительность, было расколото на две части в соответствии как с местом жительства, так и с сословной принадлежностью: крестьяне и городские низы, с одной стороны, дворянство, буржуазия и интеллигенция, с другой. Это обнаружилось уже в конце XVIII в. Вот наглядный пример. В сентябре 1792 г. А. Т. Болотов, застигнутый ненастной погодой в дороге, вместе со своей семьей вынужден был остановиться в крестьянском доме. Он, по его словам, впервые (!) оказался на деревенском «годовом празднике» и смотрел на него как иностранец. «На что смотрели и сами мы, как на невиданное еще никогда зрелище, с особливым любопытством, и не могли странности обычаев их, принужденности в обрядах и глупым их этикетам и угощениям довольно надивиться. <...> И глупые обряды их при том ажно нам прискучили и надоели. Однако, как ни не мешали они нам тем в нашем чтении (французских книг, надо полагать. - Б. М.), но мы, скрепя сердце, сидели уже молча и давали им волю дурачиться». Как видим, дворянин, постоянно общавшийся с крестьянами по делам своего поместья и по службе,- к 1794 г. он прослужил коронным управляющим казенных крестьян в течение 20 лет! - плохо знал их быт и нравы и жил в бытовой и культурной изоляции от них. И это было отнюдь не исключением, а нормой. Для культурного помещика первой половины XIX в. М. А. Дмитриева (1796-1866) мир народной культуры был столь же глубоко чужд, враждебен и абсолютно непонятен, как и для Болотова. А. Гакстгаузен, много лет изучавший Россию не только по книгам, но и в ходе путешествий, имел все основания написать в 1847 г.: «С XVI столетия Россия значительно сблизилась с Западной Европой. В последние 140 лет в России сильно распространилась европейская цивилизация. Высшие классы получают западноевропейское воспитание и образование; все государственные учреждения заимствованы с Запада. Законодательство приняло не только характер, но и форму европейских законодательств; но все это отразилось только на высших классах. Западная цивилизация не проникла в нижние слои русского народа, в его нравы и обычаи; его семейная и общинная жизнь, его земледелие и способ поземельного владения сохранились вне всякого влияния иноземной культуры, законодательства и почти вне правительственного вмешательства. Но благодаря различию в образовании верхних и нижних слоев русского народа образованное сословие утратило всякое понимание сельских народных учреждений. <...> Русская литература, рисовавшая народ по Вальтеру Скотту и Ирвингу, только теперь начинает знакомиться с жизнью народа, его семейными отношениями и традициями; это, только в еще высшей степени, должно быть сказано об иностранцах, писавших о России. Всякий, едущий в Россию с целью основательного изучения русского народного быта, должен прежде всего постараться забыть все, что он читал о нем в Европе».
...Четыре фактора играли ключевую роль в этом расколе. Замедленность урбанизации (городское население за 1861-1914 гг. увеличилось с 9.4 до 15.3%, или всего на 6 пунктов), рассеянность индустриализации (в городе в 1860-1914 гг. было сосредоточено около 40% всех рабочих, в деревне - остальные 60%), слабая социальная мобильность, сдерживаемая господством сословной парадигмы в социальных отношениях и в общественном сознании, и преимущественно устный характер культуры населения вследствие низкого уровня грамотности.
...Положение усугублялось малограмотностью и отсутствием привычки у крестьянства и городских низов черпать нужные знания в печатном слове, это определяло передачу знаний и опыта посредством прямых примеров и подражания, что в свою очередь сужало значение книги, школы, средств массовой информации в социализации молодого поколения.
...Проблема, вероятно, состояла в том, что элитарная культура изменялась быстрее, чем народная. Это, по- видимому, и создавало ощущение, что народ дремлет, а элита европеизируется. В Западной Европе народная культура получила сокрушительный удар от церкви и государства еще в XVI-XVII вв. После этого о народной культуре можно говорить только как об осколках дезинтегрированного целого или псевдонародной культуре.18 В России к 1917 г. народная культура была живой и сильной, хотя и начала разрушаться.
...Движение цен в России и на Западе может служить хорошим индикатором уровня контактов между ними. До начала XVIII в. в динамике западноевропейских и русских цен не наблюдалось никакой согласованности. Революция цен, которая постепенно охватывала Европу в XVI-XVII вв. с запада на восток, включая Прибалтику, Польшу, Скандинавские страны и Австрию, остановилась у российской границы. В результате асинхронного изменения цен в течение нескольких столетий на рубеже XVII-XVIII вв. уровень цен, выраженных в граммах золота, в России оказался в 9-10 раз (!) ниже, чем в западноевропейских странах, - вот реальный показатель уровня контактов. Экономические связи, которые имела Россия с Западом, являлись совершенно недостаточными для включения страны в мировой рынок, а ведь они были намного интенсивнее, чем культурные контакты. Отсюда очевидно, как мало общалась Россия с остальной Европой до XVIII в. в экономическом, да и других отношениях также. Зато в следующем столетии в России наблюдался компенсационный рост: цены повысились в 5 раз в золоте и в 11 раз номинально - больше, чем на Западе за несколько предыдущих столетий, благодаря чему разрыв в уровне цен сократился до двукратного. В следующем столетии цены в России и остальной Европе изменялись совершенно согласованно, разрыв в их уровне на рубеже XIX-XX вв. сократился до возможного минимума и составлял всего 20-30% - твердое доказательство того, что Россия вполне интегрировалась в мировую экономику. Динамика российских и западноевропейских цен является, на мой взгляд, тестом на интенсивность всех вообще контактов между Россией и Западом: их ничтожность до XVIII в., их бурный компенсационный рост в XVIII в., их нормальность в XIX-начале XX в., соответственно периферийность России по отношению к Западу до XVIII в., ее интеграция в Европу начиная с XVIII в. и включенность в XIX-начале XX в.
...Октябрьская революция свершилась под четырьмя лозунгами: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, мир - народам, власть - трудящимся. Важнейшим среди них был призыв к всеобщей экспроприации собственности и перераспределению ее между работниками города и деревни, объединенными в общины, артели и другие подобные ассоциации. Прекращение войны и свержение существующей власти играли вспомогательную роль - надо было убрать два препятствия, которые мешали экспроприации собственности. Главные социальные лозунги революции есть не что иное, как призыв к «черному (всеобщему.- Б. М.) переделу». В них нашел свое выражение традиционный крестьянский принцип - «земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает», видоизмененный в новых условиях в «собственность принадлежит трудящимся». Участники Октябрьской революции были равнодушны к фундаментальным принципам буржуазного общественного порядка. И это не случайно: большинство народа участвовало в революции во имя восстановления попранных ускоренной модернизацией традиционных устоев народной жизни. «Русская революция враждебна культуре, она хочет вернуть к естественному состоянию народной жизни, в котором видит непосредственную правду и благостность», - констатировал Н. А. Бердяев. Антимодернистский характер Октябрьской революции ярко проявился в том, что в 1917-1918 гг. народ намеренно сжигал сотни музеев и тысячи помещичьих усадеб, а также книги, ноты, музыкальные инструменты, произведения искусства, постельное белье, гобелены, фарфор - все, что символизировало европейскую культуру и напоминало о дворянстве. И в селах, и в городах подобные действия носили символический характер: уничтожение остатков «проклятого прошлого», освобождение пространства от «чуждых элементов». Для описания процесса уничтожения высеченных и вылепленных образов царей и генералов прошлого, имперских регалий и эмблем, зданий и названий был изобретен специальный термин - «деромановизация». «Вандализм, „иконоборчество" и культурный нигилизм, - считает Р. Стайтс, - грозили полностью уничтожить прошлое великой цивилизации». Разрушение культурных ценностей во время революции напоминает разрушение машин, а иногда и целых фабрик луддитами во время промышленной революции в Англии в 1760-1820 гг.; рабочие таким образом протестовали против наступления индустриальной эры и хотели вернуться в прошлое. «Надеяться на то, что революция в России может пройти, если можно так выразиться, в более культурной форме, чем проходила в других странах, - осуждал интеллигентных идеалистов С. И. Шидловский, всегда отличавшийся трезвостью мысли и знанием деревни, - не было ни малейших оснований в силу присущих русскому народу свойств, заставляющих его находить известную прелесть в самом процессе разрушения. Думать, что при таких условиях можно будет ограничиться государственным переворотом и изменением строя, было весьма наивно, а этой наивностью отличались в значительной мере наши руководящие интеллигентские либеральные круги, весьма мало знакомые с действительной подоплекой народной души».