Александр Иванович Эртель (1855 - 1908) Письма (1909)
В. Г. Черткову. 18 декабря 1895, ст. Углянка, Ю.-В. ж. д.
...Какъ это ни грустно, но надо сказать, что отношеніе къ вамъ правительства совершенно одинаково съ отношеніемъ огромнаго большинства «интеллигенции» даже самой либеральной, съ тою, конечно, разницей, что послѣдняя не сочувствуетъ репрессіямъ - ссылкамъ, лишепію свободы, запрещенію вашихъ мнѣній въ печати. Да и то, я не берусь предсказывать, какъ бы поступила съ вами сама-то либеральная интеллигенция, будь она у власти. Дѣло, можетъ-быть, въ томъ, что уже давно не замѣчалось въ исторіи, и въ нашей, и въ европейской, такихъ преувеличепныхъ надеждъ на благую роль государственности.
...Какъ же вы хотите, чтобы вамъ сочувствовали, когда вы совершенно отрицаете всякую государственность, будь она Нерона или Бебеля?
А то, что вы отрицаете, исходя изъ мысли о личной свободѣ, о личномъ достиженіи «царства Божія», безъ всякихъ предрѣшеній историческаго порядка, безъ насилія, безъ физической борьбы, - это мало кто понимаетъ. Вотъ, по-моему, въ чемъ заключается непроходимая пропасть между вами и русскимъ образованнымъ обществомъ, и эта пропасть все будетъ шире по мѣрѣ того, какъ и наша государственность будетъ приближаться къ цивилизованному облику западно-европейскихъ. Между народомъ и вами нѣтъ такой пропасти - не даромъ Л. Н. - русскій и такъ инстинктивно понимаетъ и любить русскій простой народъ, но, но... тутъ тысячи «но».
Будь въ Россіи свобода слова, свобода пропаганды, и еще знай русскій народъ грамоту, вы бы еще потягались съ соціалистическимъ теченіемъ, съ государственниками, и, кто знаетъ, чье вліяніе превозмогло бы; но этого нѣтъ и, вѣроятно, долго не будетъ, - и, вѣроятно, и на Русн соблазнъ справедливой государственности такъ же соблазнить народъ, какъ теперь онъ соблазняетъ интеллигенцію всѣхъ странъ и народовъ.
...Тѣмъ болѣе, что мученичество, во всякомъ случаѣ, предстоигъ вамъ далеко не такое жестокое, какъ несчастнымъ русскимъ революціонерамъ, - отъ розги до висѣлицы, - или коммунарамъ и анархистамъ во Франціи. Вотъ еще сюжетъ, о которомъ на досугѣ слѣдовало бы подумать: ни тебѣ, ни Л. Н-чу рѣшительно не угрожаетъ ничего такого, что, напримѣръ, угрожаетъ вашимъ единомышленникамъ изъ «податного», и вообще не важнаго и не вліятелнаго сословія. Ну-ка, пусть попробуеть Горемыкинъ сослать тебя хотя бы въ Якутскую область: твоя maman, твои тетушки, дяди и проч. и проч. подымутъ такой непріятный шумъ, что, конечно, изъ Якутской области тебя скорехонько переведутъ куда-нибудь въ Лондонъ или Парижъ.
О Л. Н-чѣ нечего и говорить: русское правительство никогда не осрамить себя какой-нибудь грубой жестокостью въ отношенін къ нему. Такъ что, если бы на самомъ дѣлѣ какое-нибудь легонькое мученичество постигло тебя или его, то это, пожалуй, произвело бы лишь соблазнъ и много остротъ во враждебномъ лагерѣ. А между тѣмъ въ серіи этихъ небольшихъ мученичествъ есть одно, рассматриваемое объективно, не очень строгое, но въ примѣненіи, напр., къ тебѣ безъ преувеличенія ужасное. Я разумѣю ссылку въ какую-нибудь дикую глушь съ отобраніемъ книгъ, безъ права свободной переписки, съ инородческимъ, непонимающимъ тебя населеніем вокругъ. Готовъ ли ты къ этому? Готовъ ли ты лишиться внѣшнихъ внечатлѣній, общенія съ людьми, которыми дорожишь? И, главное, готовы ли къ этому твои нервы? Найдется ли у тебя гордости сказать, что тотъ огонь, которымъ горишь теперь, будетъ горѣть и безъ дровъ, безъ подтопки - безъ друзей, безъ свѣдѣній, безъ дѣла, занимающаго тебя теперь и въ Ржевскѣ, и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ? А если ты этого по совѣсти не станешь утверждать, то не превратится ли этотъ твой нынѣшній огонь въ душевную смуту и тоску, что хуже смерти...
А. В. Погожевой. 24 сентября 1897.
...Пусть это только ощущеніе и даже мимолетное. Ничего.
Пока душа можетъ откликаться такими «ощущеніями», въ ней есть еще источникъ жизни. Вѣдь, въ сущности, что такое «весна», воля, счастье, какъ не комплексъ ощущеній и рожденныхъ ими мыслей, образовъ, мечтаній? Правда, безъ внѣшняго міра ощущеній не бываетъ. Но въ концѣконцовъ внѣшній міръ - краски, расположенныя на палитрѣ, а картину создаетъ только мое внутреннее я, и настолько содержательную, насколько содержательно это я. Будемъ же «содержательны»!
Ей же. 17 апрѣля 1898.
Относительно дневника Гонкуровъ ты совершенно права. Но въ этомъ-то и интересъ дневника, что онъ даетъ возможность проникнуть за ширмы современной французской высококультурной души, узнать ея пружины, ея язву, ея проклятіе, и сдѣлатъ отсюда массу интереснѣйшихъ выводовъ, сравненій и догадокъ. Помню, когда я читалъ «30 лѣтъ въ Парижѣ» Додэ, меня ужасно поразили тѣ чувства, съ которыми авторъ начиналъ свою писательскую карьеру. Эти чувства были: жажда славы, жажда «завоевать Парижъ» - однимъ. словомъ, то самое, что могло бы привести въ величайшее негодованіе начинающего русскаго писателя. Разница ли это культуръ? Разница ли расы или общественнаго строя, во Франціи безповоротно капиталнстическаго и буржуазнаго? Какъ бы то ни было, нѣтъ теперь на французскихъ писателяхъ «пророческаго помазанія» - того самаго, которое было и еще есть на писателяхъ русскихъ и скандинавскихъ.
Однако не надо забывать, что тому же Додэ, даже тѣмъ же самымъ Гонкурамъ въ нѣкоторыхъ ихъ вещахъ это отсутствіе «помазанія» не мѣшало потрясать сердца, заражать читателей великодушными и благородными чувствами. Не придемъ ли и мы къ тому же? Это все равно, какъ въ средніе вѣка цеховой ремесленникъ, работая не на рынокъ, а на заказчика, производилъ удивительный вещи, вкладывая въ нихъ всю свою душу, а «капитализмъ» мало-по-малу достигаетъ того, что, совершенно утративши понятіе о «заказчикѣ» и работая только гуртомъ, на рынокъ, безъ души, тѣмъ не менѣе, въ свою очередь, начинаеть производить удивительный вещи. Вспомни только фабрично-художествеішое предпріятіе В. Морриса. Страшно сказать, но, очевидно, искренность, любовь, великодушіе. состраданіе къ обиженнымъ и оскорбленнымъ могутъ выдѣлываться съ такимъ же совершенствомъ на машинѣ, въ горнилѣ тонкой и сложной буржуазной души, какъ и средневѣковыми мастерами, въ родѣ Толстыхъ, Достоевскихъ, Тургеневыхъ. Правда, въ концѣконцовъ я все-таки думаю, что въ истинно-художественномъ произведеніи есть нюансы, которыхъ никогда не достигнетъ машина-талантъ. Но-увы!-нужны ли эти «нюансы» современнымъ потребителямъ литературнаго рынка - не старомодно ли это? не наивно ли? не варварство ли? А разъ «потребитель» не будетъ читать, будутъ писать по старомодному чудаки и маніаки... И воцарится тонкое, бездушное, ходовое, фабричное искусство и у насъ, какъ во Франціи... И да здравствуетъ капитализмъ!
Любопытно, думаютъ ли воспользоваться соціалисты и этимъ пріобрѣтеніемъ буржуазнаго строя?..
Н. Я. Петрову. 26 октября 1898, ст. Веселое Сызр.-Вяз. ж. д.
...Больше скажу: если бы волею боговъ российскому народу, т.-е. мужичкамъ и «сословіямъ», предоставлено было въявь обнаружить свои политическіе вкусы, то, боюсь, каждая нынѣ действующая величина, въ родѣ г. Побѣдоносцева, пріобрѣла бы объемы куба. Какъ ни страшно, но надо выговорить: какое ни на есть русское правительство, но оно гуманяѣе и просвѣщеннѣе - и стыдливѣе- массы русскаго народа. Правительство въ лицѣ Муравьева перевѣшало много поляковъ. Будьте спокойны, «подлинный народъ» перевѣшалъ бы ихъ въ десять разъ больше. Считаютъ, что въ царствованіе Александра II казнено и всячески погублено нѣсколько тысячъ молодыхъ людей революціоннаго образа мыслей. Я начинаю думать, что если бы дали волю «подлинному народу», онъ расправился бы съ этими тысячами на манеръ Ивана Грознаго. А духоборы, штундисты... Развѣ, вы думаете, «святая простота» ограничилась бы тѣми репрессіями, которыя теперь такъ возмущаютъ насъ? О, разумѣется, это бы не сдѣлалъ Карпъ, Сидоръ, Ванюха по своей иниціативѣ, но сдѣлалъ бы по иниціативѣ тѣхъ же своихъ кулаковъ, міроѣдовъ, кабатчиковъ, лавочниковъ, ибо въ концѣконцовъ властитель Ванюхиныхъ думъ, - по крайней мѣрѣ, въ сферѣ политики - гораздо болѣе купецъ Разуваевъ, нежели «всечеловѣкъ» Тентетниковъ. И даже исключительно купецъ Разуваевъ.
Конечно, я далекъ отъ мысли утверждать, что какой бы то ни было «народъ» по основнымъ качествамъ своей души лучше русскаго. Напротивъ, французы, нѣмцы, англичане, пожалуй, будутъ еще похуже. Но эта хорошая основная ткань русской народной души (я допускаю, что она хорошая) такъ переплетена, съ навыками рабства, а на Западѣ ткань посредственная такъ скрашивается прочной, глубоко внѣдренной культурностью, что, разумѣется, жить и дѣйствовать гораздо легче тамъ, нежели у насъ. Въ сущности никто столь прозорливо не проникалъ въ подоплеку русскаго народа, какъ политическаго тѣла, какъ Щедринъ въ «Исторіи города Глупова», и, знаете, кто мнѣ сказалъ это, удививши несказанно? - Покойный славянофилъ С. А. Юрьевъ въ 1885 году.
Вотъ тебѣ и «хоровое начало», съ которымъ Сергѣй Андреевичъ носился всю свою жизнь.
Я не сомнѣваюсь, однако, что при наличности такихъ-то и такихъ-то условій Русь дѣйствительно могла бы сдѣлать блестящую карьеру, и «мальчикъ безъ штановъ» могъ превратиться въ нѣчто лучшее, нежели благонравный нѣмецкій мальчикъ. Но горе-то въ томъ, что «условія» рѣдко являются со стороны, а больше выростаютъ извнутри, - извнутри же что можетъ вырости у камаринскаго мужика или у его «сословій», или у его безпочвенной и безсильной интеллигенціи, въ значительной степени зараженной «чеховщиной» ? Исторія,
говорили еще недавно, дѣлается идеями. Да, но еще болѣе навыками. Въ русской исторіи идей и фантазій ужасно много, «навыковъ» же никакихъ, если не считать навыковъ къ безпорядку рѣшительно во всѣхъ сферахъ жизни...
...Какъ это ни грустно, но надо сказать, что отношеніе къ вамъ правительства совершенно одинаково съ отношеніемъ огромнаго большинства «интеллигенции» даже самой либеральной, съ тою, конечно, разницей, что послѣдняя не сочувствуетъ репрессіямъ - ссылкамъ, лишепію свободы, запрещенію вашихъ мнѣній въ печати. Да и то, я не берусь предсказывать, какъ бы поступила съ вами сама-то либеральная интеллигенция, будь она у власти. Дѣло, можетъ-быть, въ томъ, что уже давно не замѣчалось въ исторіи, и въ нашей, и въ европейской, такихъ преувеличепныхъ надеждъ на благую роль государственности.
...Какъ же вы хотите, чтобы вамъ сочувствовали, когда вы совершенно отрицаете всякую государственность, будь она Нерона или Бебеля?
А то, что вы отрицаете, исходя изъ мысли о личной свободѣ, о личномъ достиженіи «царства Божія», безъ всякихъ предрѣшеній историческаго порядка, безъ насилія, безъ физической борьбы, - это мало кто понимаетъ. Вотъ, по-моему, въ чемъ заключается непроходимая пропасть между вами и русскимъ образованнымъ обществомъ, и эта пропасть все будетъ шире по мѣрѣ того, какъ и наша государственность будетъ приближаться къ цивилизованному облику западно-европейскихъ. Между народомъ и вами нѣтъ такой пропасти - не даромъ Л. Н. - русскій и такъ инстинктивно понимаетъ и любить русскій простой народъ, но, но... тутъ тысячи «но».
Будь въ Россіи свобода слова, свобода пропаганды, и еще знай русскій народъ грамоту, вы бы еще потягались съ соціалистическимъ теченіемъ, съ государственниками, и, кто знаетъ, чье вліяніе превозмогло бы; но этого нѣтъ и, вѣроятно, долго не будетъ, - и, вѣроятно, и на Русн соблазнъ справедливой государственности такъ же соблазнить народъ, какъ теперь онъ соблазняетъ интеллигенцію всѣхъ странъ и народовъ.
...Тѣмъ болѣе, что мученичество, во всякомъ случаѣ, предстоигъ вамъ далеко не такое жестокое, какъ несчастнымъ русскимъ революціонерамъ, - отъ розги до висѣлицы, - или коммунарамъ и анархистамъ во Франціи. Вотъ еще сюжетъ, о которомъ на досугѣ слѣдовало бы подумать: ни тебѣ, ни Л. Н-чу рѣшительно не угрожаетъ ничего такого, что, напримѣръ, угрожаетъ вашимъ единомышленникамъ изъ «податного», и вообще не важнаго и не вліятелнаго сословія. Ну-ка, пусть попробуеть Горемыкинъ сослать тебя хотя бы въ Якутскую область: твоя maman, твои тетушки, дяди и проч. и проч. подымутъ такой непріятный шумъ, что, конечно, изъ Якутской области тебя скорехонько переведутъ куда-нибудь въ Лондонъ или Парижъ.
О Л. Н-чѣ нечего и говорить: русское правительство никогда не осрамить себя какой-нибудь грубой жестокостью въ отношенін къ нему. Такъ что, если бы на самомъ дѣлѣ какое-нибудь легонькое мученичество постигло тебя или его, то это, пожалуй, произвело бы лишь соблазнъ и много остротъ во враждебномъ лагерѣ. А между тѣмъ въ серіи этихъ небольшихъ мученичествъ есть одно, рассматриваемое объективно, не очень строгое, но въ примѣненіи, напр., къ тебѣ безъ преувеличенія ужасное. Я разумѣю ссылку въ какую-нибудь дикую глушь съ отобраніемъ книгъ, безъ права свободной переписки, съ инородческимъ, непонимающимъ тебя населеніем вокругъ. Готовъ ли ты къ этому? Готовъ ли ты лишиться внѣшнихъ внечатлѣній, общенія съ людьми, которыми дорожишь? И, главное, готовы ли къ этому твои нервы? Найдется ли у тебя гордости сказать, что тотъ огонь, которымъ горишь теперь, будетъ горѣть и безъ дровъ, безъ подтопки - безъ друзей, безъ свѣдѣній, безъ дѣла, занимающаго тебя теперь и въ Ржевскѣ, и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ? А если ты этого по совѣсти не станешь утверждать, то не превратится ли этотъ твой нынѣшній огонь въ душевную смуту и тоску, что хуже смерти...
А. В. Погожевой. 24 сентября 1897.
...Пусть это только ощущеніе и даже мимолетное. Ничего.
Пока душа можетъ откликаться такими «ощущеніями», въ ней есть еще источникъ жизни. Вѣдь, въ сущности, что такое «весна», воля, счастье, какъ не комплексъ ощущеній и рожденныхъ ими мыслей, образовъ, мечтаній? Правда, безъ внѣшняго міра ощущеній не бываетъ. Но въ концѣконцовъ внѣшній міръ - краски, расположенныя на палитрѣ, а картину создаетъ только мое внутреннее я, и настолько содержательную, насколько содержательно это я. Будемъ же «содержательны»!
Ей же. 17 апрѣля 1898.
Относительно дневника Гонкуровъ ты совершенно права. Но въ этомъ-то и интересъ дневника, что онъ даетъ возможность проникнуть за ширмы современной французской высококультурной души, узнать ея пружины, ея язву, ея проклятіе, и сдѣлатъ отсюда массу интереснѣйшихъ выводовъ, сравненій и догадокъ. Помню, когда я читалъ «30 лѣтъ въ Парижѣ» Додэ, меня ужасно поразили тѣ чувства, съ которыми авторъ начиналъ свою писательскую карьеру. Эти чувства были: жажда славы, жажда «завоевать Парижъ» - однимъ. словомъ, то самое, что могло бы привести въ величайшее негодованіе начинающего русскаго писателя. Разница ли это культуръ? Разница ли расы или общественнаго строя, во Франціи безповоротно капиталнстическаго и буржуазнаго? Какъ бы то ни было, нѣтъ теперь на французскихъ писателяхъ «пророческаго помазанія» - того самаго, которое было и еще есть на писателяхъ русскихъ и скандинавскихъ.
Однако не надо забывать, что тому же Додэ, даже тѣмъ же самымъ Гонкурамъ въ нѣкоторыхъ ихъ вещахъ это отсутствіе «помазанія» не мѣшало потрясать сердца, заражать читателей великодушными и благородными чувствами. Не придемъ ли и мы къ тому же? Это все равно, какъ въ средніе вѣка цеховой ремесленникъ, работая не на рынокъ, а на заказчика, производилъ удивительный вещи, вкладывая въ нихъ всю свою душу, а «капитализмъ» мало-по-малу достигаетъ того, что, совершенно утративши понятіе о «заказчикѣ» и работая только гуртомъ, на рынокъ, безъ души, тѣмъ не менѣе, въ свою очередь, начинаеть производить удивительный вещи. Вспомни только фабрично-художествеішое предпріятіе В. Морриса. Страшно сказать, но, очевидно, искренность, любовь, великодушіе. состраданіе къ обиженнымъ и оскорбленнымъ могутъ выдѣлываться съ такимъ же совершенствомъ на машинѣ, въ горнилѣ тонкой и сложной буржуазной души, какъ и средневѣковыми мастерами, въ родѣ Толстыхъ, Достоевскихъ, Тургеневыхъ. Правда, въ концѣконцовъ я все-таки думаю, что въ истинно-художественномъ произведеніи есть нюансы, которыхъ никогда не достигнетъ машина-талантъ. Но-увы!-нужны ли эти «нюансы» современнымъ потребителямъ литературнаго рынка - не старомодно ли это? не наивно ли? не варварство ли? А разъ «потребитель» не будетъ читать, будутъ писать по старомодному чудаки и маніаки... И воцарится тонкое, бездушное, ходовое, фабричное искусство и у насъ, какъ во Франціи... И да здравствуетъ капитализмъ!
Любопытно, думаютъ ли воспользоваться соціалисты и этимъ пріобрѣтеніемъ буржуазнаго строя?..
Н. Я. Петрову. 26 октября 1898, ст. Веселое Сызр.-Вяз. ж. д.
...Больше скажу: если бы волею боговъ российскому народу, т.-е. мужичкамъ и «сословіямъ», предоставлено было въявь обнаружить свои политическіе вкусы, то, боюсь, каждая нынѣ действующая величина, въ родѣ г. Побѣдоносцева, пріобрѣла бы объемы куба. Какъ ни страшно, но надо выговорить: какое ни на есть русское правительство, но оно гуманяѣе и просвѣщеннѣе - и стыдливѣе- массы русскаго народа. Правительство въ лицѣ Муравьева перевѣшало много поляковъ. Будьте спокойны, «подлинный народъ» перевѣшалъ бы ихъ въ десять разъ больше. Считаютъ, что въ царствованіе Александра II казнено и всячески погублено нѣсколько тысячъ молодыхъ людей революціоннаго образа мыслей. Я начинаю думать, что если бы дали волю «подлинному народу», онъ расправился бы съ этими тысячами на манеръ Ивана Грознаго. А духоборы, штундисты... Развѣ, вы думаете, «святая простота» ограничилась бы тѣми репрессіями, которыя теперь такъ возмущаютъ насъ? О, разумѣется, это бы не сдѣлалъ Карпъ, Сидоръ, Ванюха по своей иниціативѣ, но сдѣлалъ бы по иниціативѣ тѣхъ же своихъ кулаковъ, міроѣдовъ, кабатчиковъ, лавочниковъ, ибо въ концѣконцовъ властитель Ванюхиныхъ думъ, - по крайней мѣрѣ, въ сферѣ политики - гораздо болѣе купецъ Разуваевъ, нежели «всечеловѣкъ» Тентетниковъ. И даже исключительно купецъ Разуваевъ.
Конечно, я далекъ отъ мысли утверждать, что какой бы то ни было «народъ» по основнымъ качествамъ своей души лучше русскаго. Напротивъ, французы, нѣмцы, англичане, пожалуй, будутъ еще похуже. Но эта хорошая основная ткань русской народной души (я допускаю, что она хорошая) такъ переплетена, съ навыками рабства, а на Западѣ ткань посредственная такъ скрашивается прочной, глубоко внѣдренной культурностью, что, разумѣется, жить и дѣйствовать гораздо легче тамъ, нежели у насъ. Въ сущности никто столь прозорливо не проникалъ въ подоплеку русскаго народа, какъ политическаго тѣла, какъ Щедринъ въ «Исторіи города Глупова», и, знаете, кто мнѣ сказалъ это, удививши несказанно? - Покойный славянофилъ С. А. Юрьевъ въ 1885 году.
Вотъ тебѣ и «хоровое начало», съ которымъ Сергѣй Андреевичъ носился всю свою жизнь.
Я не сомнѣваюсь, однако, что при наличности такихъ-то и такихъ-то условій Русь дѣйствительно могла бы сдѣлать блестящую карьеру, и «мальчикъ безъ штановъ» могъ превратиться въ нѣчто лучшее, нежели благонравный нѣмецкій мальчикъ. Но горе-то въ томъ, что «условія» рѣдко являются со стороны, а больше выростаютъ извнутри, - извнутри же что можетъ вырости у камаринскаго мужика или у его «сословій», или у его безпочвенной и безсильной интеллигенціи, въ значительной степени зараженной «чеховщиной» ? Исторія,
говорили еще недавно, дѣлается идеями. Да, но еще болѣе навыками. Въ русской исторіи идей и фантазій ужасно много, «навыковъ» же никакихъ, если не считать навыковъ къ безпорядку рѣшительно во всѣхъ сферахъ жизни...