Клод Адриан Гельвеций (1715-1771) Сочинения в двух томах Том II. М., «Мысль», 1974
«О человеке» (1769)
Раздел IX. О возможности указать правильный план законодательства
Глава ХХХІ. О средствах обуздать честолюбие духовенства
...Сколь бы критическим ни было положение какого-нибудь народа, но иногда достаточно одного великого человека, чтобы изменить весь облик событий. Между Францией и Англией разгорелась война. На стороне Франции на первых порах преимущество. Но вот правительство возглавляет Питт, и к английскому народу возвращается его бодрость, а к морским офицерам - их неустрашимость. Эта перемена была произведена казнью одного адмирала. Новый министр сообщает активность своего гения исполнителям его начинаний. Корыстолюбие солдат и матросов, пробужденное надеждой на добычу и грабеж, укрепляет их мужество. И в результате нет ничего менее похожего на самих себя, чем англичане в начале войны и в конце ее.
...Но я знаю твердо одно: что единственным министром, который мог в этой войне сообщить некоторую энергию своей нации, был герцог де Шуазель*. Его происхождение, его мужество, его возвышенный характер, его блестящий ум, несомненно, воодушевили бы французов, если бы их можно было бы воодушевить. Но ханжество почти безраздельно владело тогда умами сильных мира**. Его влияние на них было так велико, что в тот самый момент, когда разбитая на всех фронтах Франция должна была уступить свои колонии, в Париже интересовались только делом иезуитов***.
* Шуазелъ, Этъен Франсуа (1719-1785) - министр иностранных дел прп Людовике XV.
** В то время как Франция вела войну с англичанами, парламенты вели войну с иезуитами, а набожно настроенный двор стоял на стороне последних. В результате все при дворе было полно церковных интриг. Можно было подумать, что находишься в конце царствования Людовика XIV. В Версале насчитывалось тогда мало добродетельных людей и множество ханжей.
Меня могут, разумеется, спросить, почему я считаю ханжество столь пагубным для государства; ведь Испания, скажут мне, продолжает существовать, а между тем Испания не сбросила с себя еще ига инквизиции?
Это верно, но Испания слаба, она не вызывает ни в ком зависти, она не занимается ни завоеваниями, ни торговлей. Испания изолирована в уголке Европы. При своем теперешнем положении она неспособна ни нападать, ни выдержать нападения. Этого нельзя сказать о других государствах. Так, Франции завидуют и ее боятся; она открыта со всех сторон; ее торговля является основой ее могущества, а ее гений - основой ее торговли. Есть только одно средство поддержать в ней промышленность - это ввести в ней умеренную форму правления, при которой дух сохраняет энергию, а гражданин - свободу мысли. Если мрак ханжества распространится далее по Франции, то ее промышленность уменьшится и ее могущество с каждым днем станет ослабевать.
Суеверная нация быстро утрачивает, подобно нации, находящейся под властью самодержавия, свою нравственность, свой ум и, следовательно, свою силу. Доказательством этого являются Рим, Константинополь и Лиссабон. Нет ничего удивительного в том, что все жители этих городов предаются изнеженности и сладострастию: люди прибегают только к источникам чувств и чувственности, когда им не позволено пользоваться источниками ума.
*** Когда во время дела иезуитов в Париже узнали о проигранном сражении, им интересовались только какой-нибудь день. На следующий день говорили уже об изгнании блаженных отцов. А эти отцы, чтобы отвлечь внимание публики от изучения их организации, не переставали громить энциклопедистов. Военные неудачи они объясняли прогрессом философии. Философия, говорили они, губит дух солдат и генералов. Преданные им богомольные дамы были убеждены в этом. Тысячи дур повторяли эту фразу. А между тем очень философский народ, англичане, и еще больший философ, прусский король, били французских генералов, которых никто не обвинял в философии.
С другой стороны, поклонники старой музыки утверждали, что неудачи Франции были результатом увлечения итальянскими комическими актерами и итальянской музыкой. Последняя, по их словам, окончательно испортила нравы французов. Я был тогда в Париже. Трудно представить себе, какими смешными делают французов в глазах иностранцев подобные рассуждения тех, кого во Франции называют хорошим обществом.
...Таково было настроение и в Константинополе, когда Магомет II вел его осаду*. При дворе происходил церковный собор в то самое время, когда султан брал предместья столицы.
Ханжество сужает умственный горизонт гражданина, веротерпимость расширяет его. Только последняя может избавить французов от изуверской жестокости.
* Речь идет о Мехмеде II Завоевателе, турецком султане, войска которого после осады в 1453 г. взяли столицу Византии Константинополь.
Из примечаний автора
Только одно действительно несовместимо ни с каким государственным устройством - это несчастье народов. Власть над ними не дает еще права вредить им. Государь, сознательно заключивший невыгодный для его нации договор, превысил свои права; он совершил преступление по отношению к ней.
Раздел IX. О возможности указать правильный план законодательства
Глава ХХХІ. О средствах обуздать честолюбие духовенства
...Сколь бы критическим ни было положение какого-нибудь народа, но иногда достаточно одного великого человека, чтобы изменить весь облик событий. Между Францией и Англией разгорелась война. На стороне Франции на первых порах преимущество. Но вот правительство возглавляет Питт, и к английскому народу возвращается его бодрость, а к морским офицерам - их неустрашимость. Эта перемена была произведена казнью одного адмирала. Новый министр сообщает активность своего гения исполнителям его начинаний. Корыстолюбие солдат и матросов, пробужденное надеждой на добычу и грабеж, укрепляет их мужество. И в результате нет ничего менее похожего на самих себя, чем англичане в начале войны и в конце ее.
...Но я знаю твердо одно: что единственным министром, который мог в этой войне сообщить некоторую энергию своей нации, был герцог де Шуазель*. Его происхождение, его мужество, его возвышенный характер, его блестящий ум, несомненно, воодушевили бы французов, если бы их можно было бы воодушевить. Но ханжество почти безраздельно владело тогда умами сильных мира**. Его влияние на них было так велико, что в тот самый момент, когда разбитая на всех фронтах Франция должна была уступить свои колонии, в Париже интересовались только делом иезуитов***.
* Шуазелъ, Этъен Франсуа (1719-1785) - министр иностранных дел прп Людовике XV.
** В то время как Франция вела войну с англичанами, парламенты вели войну с иезуитами, а набожно настроенный двор стоял на стороне последних. В результате все при дворе было полно церковных интриг. Можно было подумать, что находишься в конце царствования Людовика XIV. В Версале насчитывалось тогда мало добродетельных людей и множество ханжей.
Меня могут, разумеется, спросить, почему я считаю ханжество столь пагубным для государства; ведь Испания, скажут мне, продолжает существовать, а между тем Испания не сбросила с себя еще ига инквизиции?
Это верно, но Испания слаба, она не вызывает ни в ком зависти, она не занимается ни завоеваниями, ни торговлей. Испания изолирована в уголке Европы. При своем теперешнем положении она неспособна ни нападать, ни выдержать нападения. Этого нельзя сказать о других государствах. Так, Франции завидуют и ее боятся; она открыта со всех сторон; ее торговля является основой ее могущества, а ее гений - основой ее торговли. Есть только одно средство поддержать в ней промышленность - это ввести в ней умеренную форму правления, при которой дух сохраняет энергию, а гражданин - свободу мысли. Если мрак ханжества распространится далее по Франции, то ее промышленность уменьшится и ее могущество с каждым днем станет ослабевать.
Суеверная нация быстро утрачивает, подобно нации, находящейся под властью самодержавия, свою нравственность, свой ум и, следовательно, свою силу. Доказательством этого являются Рим, Константинополь и Лиссабон. Нет ничего удивительного в том, что все жители этих городов предаются изнеженности и сладострастию: люди прибегают только к источникам чувств и чувственности, когда им не позволено пользоваться источниками ума.
*** Когда во время дела иезуитов в Париже узнали о проигранном сражении, им интересовались только какой-нибудь день. На следующий день говорили уже об изгнании блаженных отцов. А эти отцы, чтобы отвлечь внимание публики от изучения их организации, не переставали громить энциклопедистов. Военные неудачи они объясняли прогрессом философии. Философия, говорили они, губит дух солдат и генералов. Преданные им богомольные дамы были убеждены в этом. Тысячи дур повторяли эту фразу. А между тем очень философский народ, англичане, и еще больший философ, прусский король, били французских генералов, которых никто не обвинял в философии.
С другой стороны, поклонники старой музыки утверждали, что неудачи Франции были результатом увлечения итальянскими комическими актерами и итальянской музыкой. Последняя, по их словам, окончательно испортила нравы французов. Я был тогда в Париже. Трудно представить себе, какими смешными делают французов в глазах иностранцев подобные рассуждения тех, кого во Франции называют хорошим обществом.
...Таково было настроение и в Константинополе, когда Магомет II вел его осаду*. При дворе происходил церковный собор в то самое время, когда султан брал предместья столицы.
Ханжество сужает умственный горизонт гражданина, веротерпимость расширяет его. Только последняя может избавить французов от изуверской жестокости.
* Речь идет о Мехмеде II Завоевателе, турецком султане, войска которого после осады в 1453 г. взяли столицу Византии Константинополь.
Из примечаний автора
Только одно действительно несовместимо ни с каким государственным устройством - это несчастье народов. Власть над ними не дает еще права вредить им. Государь, сознательно заключивший невыгодный для его нации договор, превысил свои права; он совершил преступление по отношению к ней.