Если так вышло, что тебе даровано свойства гармонически выражать мысли на русском, или из пережитого
Если так вышло, что тебе даровано свойства гармонически выражать мысли на русском, рано или поздно, будучи захвачен потоком речи, выражая гармонически всё и вся, ты сталкиваешься со стихом, с которым ты - не согласен. Нехороший стих, видишь ты. Неправильный. Злобный. Стыдный какой-то. И вот, ты не читаешь его никому. Ну так, изредка. Когда доверительные отношения, когда собеседник слитен с тобой в восприятии мира. Осталось лишь распахнуть дверь, один поворот ключа. Выбираешь стих, читаешь. И - видишь, стих стал ключом, он объединил вас. Ты нашел еще одного брата. Друга. Это здорово, встречаешь человека, он симпатичен тебе, ты говоришь ему слова, что рождены в тебе гармонией русского, музыкой мысли и жизни, ты читаешь, ты описываешь стихом свой приход, свой экспириенс, свой трип. Зрачки человека расширяются. Наши зрачки расширяются. Разум смотрит в разум, мозг смотрит в мозг. И ты видишь - ключ, key stone, недостающий кусочек пазла - тынц! встал на месте и разумы объединились. Не навсегда, на сейчас, ненадолго, но - это было. Это чудо. Каждый раз - это чудо. И пусть, как это чаще всего и происходит, твой собеседник, свидетель этого чуда, забудет это событие, это не важно. Важно, что это помню я. Каждый раз - хочу я этого или нет, я обогащаюсь разумом, в который заглянул. Это мое богатство, мой источник, мой импульс. Я позиционирую себя как уличный поэт, моя точка зрения, командный пункт, point of view, мой письменный стол и трибуна, это улица, это базар, это тротуар, подворотня. Улица бескомпромиссна, или ты выражаешь улицу безупречно, или у тебя возникают проблемы на улице. Улица опасна, она чутка к малейшей фальши. За единственную неверную ноту, за единственный неточный взгляд, за одно ложное движение, ты можешь и получаешь по голове. Весомо, грубо, зримо, надежно, бесповоротно, бескомпромиссно. Улица опасна, как опасна вообще зона живого разума. Ты осознаешь это по разному. К примеру, еще прошлой весной, а нет, уже позапрошлым летом, я осознал опасность улицы, придя в сознание после, того, как, как я теперь понимаю, меня приложили сначала дрыном в затылок, а в переносицу и оба глаза твердым предметом типа сапог. Я совершил несколько оплошностей. Не та одежда. Не та водка. Не тот стиль. Легкие выпады потенциальной бычки по отношению не к тем людям. Я взял неверный тон. И - последнее, что я помню, перед совершенно неожиданным и столь же совершенно запланированным блэкаутом, - я читаю стих. Неправильный стих. Второй кадр, - безупречен - снова - и который уже раз - я вижу свои руки. Они - снова и в который уже раз - в крови. Мои руки, и мои руки в крови и мои руки продолжает заливать кровью. Лежу лицом вниз, руки уходят из кадра, кровь заливает глаза. Красная пелена. Опираюсь на руки, встаю на колени, поднимаю руки к глазам, вытираю кровь, падаю лицом в лужу крови, злюсь, поворачиваюсь на бок, держусь одной рукой за землю, второй пытаюсь очистить глаза. Получается. Один глаз - все еще видит, щель быстро сужается, но я вижу - кровь не успевает впитываться в песок. Снова красная мгла. Больше не падаю, рву рубаху, счищаю с лица пласты крови, прижимаю мокрый ком к глазам. Жду когда остановится кровь. Радость вновь обретенного одиночества. Меня больше никто не трогает, деньги забрали, ключи оставили. Улица среагировала, воздала мне за неверную ноту заслуженное, и утратила ко мне интерес. Женщина, которой я читал стих приближается ко мне. Она несет газеты. Рубаха бесполезна, она стала мокрым комом пропитанной кровью материи и ничего больше не впитывает. Она садится рядом на песок. Я обтираю себя газетами. Успеваю увидеть, что это мало помогает, грудь, живот, джинсы - всё в крови. Увидев это - потеряв картинку, ощупываю веки. Огромные блины, левый вообще ничего не видит, правый глаз тоже сомкнулся от гематомы. Вот пиздец. Денег теперь тоже нет. Мне надо попасть домой, в таком виде быть на улице долго нельзя, это ясно. Я прошу воды, начинаю хрипеть, сушняк поднимается из нутра, худо ли бедно, но крови вышло не так уж и мало, кидаю на лепеху сгустка на песке обрывки газеты, замешиваю черную кашу, пытаюсь привести песок в порядок. Жажда. Воды и бухла. Подтягивается народ, как всегда бывает после падений, публика интересуется катастрофами. Слышу знакомый голос - старый хер - периодически, с большими интервалами, но бухали вместе, хороший чел. Несет воды, ветоши, меня обмывают. Он сильно берет меня за голову, боли не чую, он рассекает мне кожу под бровью, вылетает лепеха с уже розовой жижей. Бинго! Глаз справа в порядке, левый пока не ебет. Тепло. Я не думаю об уроке, который мне снова и снова так щедро, выдала улица. Это все потом. А сейчас я в запое и мне похиру на уроки. Представляю, какая у меня рожа. Но рожа это не страшно. Главное - на мне уже нет явной крови, джинсы просто стоят колом и почти не заметно, что черное - это кровь. По пояс голый, со страшной распухшей харей пробираюсь домой, дома мне есть еще чем поживиться, спиздить, взять, обменять на бухло, каникулы от разума продолжаются, сил на сменить штаны нет, лезу в душ, моюсь мылюсь, выдавливаю руками гематому через пока дышащий разрез. Шишка на затылке вроде перестала расти и хуйсней. Зеркало. Ибать... Ибать... Вырываю из блядских женских шпапчиков блядские ящички, бросаю. все на пол, ищу очки и что попадется, что нибудь да найдется, мне надо бухла, мне надо ехать, я уже знаю, куда я поеду и где я зависну, я еду к друзьям. Но хватит обо мне. Там куда я приехал, были свои карнавалы, повреждения тела, как знаки новых постижений, там, безусловно, продолжились, запой углублялся и ширился, тело платило за все свою обычную плату, болью, ушибами, кровью и переломами. И это все не важно, это всего лишь локальные обстоятельства новых впечатлений старого трипа. В этом кусочке текста речь вовсе не обо мне. Это я так детально все расписал, чтобы было понятно, о чем идет речь. Подробности - я помню, как нибудь опишу как отчет, трип репорт, буде возникнет к этому интерес. Это больше относится к синей теме. Мы же сейчас о другом ведем речь. О брезгливости речь. Улица обошлась со мной брезгливо, вычеркнула из списка арийцев, пустила мне кровь, смешала с землей, омыла мне раны, очистила, опустошила, простила, и отпустила. Очистила, видимо, здесь самое главное слово. К этому очищению привел ряд ошибок, одна за другой, три ошибки подряд. И еще две ошибка. Бывает. Но главной ошибкой был стих. Тот самый, которого я стыдился и читал очень осторожно. Сейчас я много чего допонял, стих правильный, это я неправильно его сам воспринимал.
Что отличает нас от сброда?
Брезгливость.
Разум.
И, порода.
Забудьте описание уличного прочтения. Это обычная фактура бытия, которая позволяет лучше понять жизнь поэта. Зачем понимать жизнь поэта? Знаете, у поэтов прикольная жизнь. По крайней мере, мне это нравится. Понимать жизнь поэта необходимо, чтобы понять суть стиха. Как бы ни был хорош стих, его всегда можно понять заново, правильней, глыбже и ширше.
И вот, такой вот стих. Он сильно меня изменил и менять продолжает, я открываю в нем новые горизонты, это дельный, точный, хороший, верный, правильный стих. А значит, брезгливость есть дельное, правильное, хорошее, верное чувство. Раз оно есть, значит, есть и причина, верные чувства не возникают из ничего, нет радуги без лучей, понимаете. И вот, я перестал стыдиться брезгливости. Брезгливость вышла из подполья, начала проявляться, она и раньше была, но была мной не замечаема, игнорируема, типа, во мне её быть не должно, а значит и нет. Оказалось, брезгливость во мне есть по отношению к очень многим процессам, событиям, людям. Такие дела. Есть люди, которых я люблю. Так уж вышло. Уничтожив в свое время - с гигиеническими целями - в себе все чувства, пожив без них, я счел верным все же дать прибежище некоторым из них. И вот, есть человек, которого я люблю. Примерно, как вот река течет во мне. Глубокая такая, темная такая, спокойная такая река. Воды понимания, спокойной готовности на все, при необходимости, потоки уверенной, осознанной, естественных, как выдох, нежности, любви несут эти воды просто, уверено и надежно... Такая вот река во мне есть.... Я дал ей полную независимость, этой реке. И другим рекам тоже. Но эта река особая. Очень особая. И женщина эта особая. Очень особая. Дело в том, что написав ей однажды, еще невинной девочке, стих, верный стих, точный стих, правильный, хирургический стих, я, так уж вышло, я не властен был в те времена над беспощадным поэтом, так вот, поэт этот, он, так уж вышло, злодей, ему нравится рассекать ткань реальности точными, экономичными, правильными движениями, написав ей однажды стих, определил, назначил, предрёк ей,некоторые события её жизни в новой, стихом порожденной реальности. Беспощадно определил он ей - вместе с любовью, многое из того, что сопровождает любовь. Он, этот поэт, молодой был тогда и бескомпромиссный, он, гад, определил ей любовь, настоящую, всамделишную, живую любовь. Круто, скажет Вы. Круто. Любовь это круто. Знаете, есть язык, в котором такие понятия как божий дар и божья кара - выражаются одним словом. Поэт узнал об этом потом, в общем, он и так это знал, это было вплетено в ткань его сознания сутью вещей, скорей, узнав об этом, он это не столько узнал, сколько вербализировал, утвердил, подтвердил свои собственные и чутье и эмпирику. Короче говоря, он вплел в любовь, которой одарил, весь подарочный набор, а именно, войну, смерть, горе и кровь. Такой вот значит подарок, чисто нагрузка настоящих испытаний настоящей любви. Ничего такого. Зато настоящее. Жестоко, но верно. Хирургия мое ремесло. Так оно всё и случилось. Давно это было. Тот стих был давно. Четверть века прошло, если быть точным. И - сбылось все. У женщины этой - прекрасной женщины, изумительной, исключительной, неповторимой, всё так и произошло. И война, и любовь, и смерть, и кровь, всё как оно и полагается, всё здесь всамделишное, по-настоящему, правильно, больно, надежно и точно. Я и сейчас полагаю, ничто не учит так надежно и просто любви, жизни, дружбе, как смерть, война, кровь, разлука, предательство, боль, одиночество. Только сейчас я думаю, что это может быть больно для женщины. Слишком больно. Но не о боли здесь речь. О брезгливости. О продолжении чувства физического - в социальном. О презрении. На моей реке чувства к этой женщине - на поверхности моей глубокой и теперь уже понятно, вечной реки любви к ней - я - с болью, тревогой, недоумением, стал обнаруживать - и постоянно, при каждой - редкой нынче, встрече, - пятна, как пятна мазута, асфальта, нефти, словом, на чистой воде появились безобразные кляксы презрения и брезгливости. Я проверил, не ошибаюсь ли я. Не ошибаюсь. Я знаю, откуда идет эта грязь. Я сообщил об этом ей, той, которую я люблю, о том, что я испытываю к ней - река моя неизменна, полна, глубока, ясна и надежна, как и прежде, но несомненно, эти два чувства - брезгливость, презрение, жалость, жалость - как к больной. Ну и вот. Ей сейчас снова больно. А я поднимаюсь к истокам реки, я ищу, откуда в светлые воды вливается эта гадость... и - нахожу! Но об этом, чуть позже.