Лев Николаевич Толстой (9 сен 1828 - 20 ноя 1910) Псс. Том 15. Москва - 1955
Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья
III. Варианты из корректур
* № 299 (корректура. T. IV, ч. 2, гл. VII).
- Только у нас всегда бывает всё навыворот, у французов же всё выходит, в особенности у Наполеона - по задуманному гениальному плану, - говорили и говорят люди, забывая то, что никогда не может не выходить всё противно планам и что, ежели действительно заметно это различие между нами и французами, то различие это имеет основанием не сущность дела, а воззрение на него.
Русские люди любят славу своего оружия, но открыты для восприятия правды. Французы любят славу своего оружия, и из-за этой страсти не могут видеть правду.
Из русских источников вытекает Тарутинское сражение таким, каким оно было. Из французских источников вытекает с выступления из Москвы и до вступления русских в Париж - ряд побед французского войска. И французы, каждый до последнего, не могут не верить этому.
* № 303 (корректура. T. IV, ч. 3, гл. XIX).
Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, как Кутузов под Красным (В истории Богдановича, писанной по Высочайшему повелению, прямо сказано, что Кутузов виноват в неуспехе дела под Красным), отчего их не судили и не казнили? Но даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все-таки, почему и в тех условиях, в которых при всех так называемых ошибках находились русские войска под Красным и под Березиной, почему не достигнута предполагавшаяся цель. В обоих случаях русские были, несмотря на ошибки, в превосходстве силы, и, как мы знаем из опытов Тарутинского и Вяземского сражений, начатых против воли Кутузова, приказание Кутузова не могло помешать русским заградить путь, побить, взять в плен французов. Почему это не сделано? Почему последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным. И цель русских представляется нам историками в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, но все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом.
Как могло то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным, над неприятелем во всей его силе, как могло это войско под Красным и под Березиной с превосходными силами не задавить расстроенных французов? На вопрос этот нет и не может быть ответа в том ложном изложении военных событий, которое нам представляет история, предполагая целью войны последнего периода кампании 1812 года отрезание и поймание Наполеона с маршалами и армией. Дело в том, что историкам, изучающим события по рапортам, планам и т. п., представлялось, что цель эта - отрезывания Наполеона, которую имели 10 людей в Петербурге, была цель войска и народа.
Варианты к эпилогу
I. Варианты из черновых автографов и копий
* № 305 (рук. № 99. Начало эпилога).
С древнейших времен история Китая, Иудеи, греков, римлян по дошедшим до нас памятникам представляется в форме деятельности одного или нескольких людей, не только руководящими массами, но вполне непосредственно управляющими ими. Вся история древности по письменным памятникам представляется нам заключающеюся в деятельности нескольких исторических героев. На вопросы о том: 1) каким образом единичные люди заставляли действовать массы по своей воле? и 2) чем управлялась сама воля этих людей? - древние отвечали признанием воли божества, подчинявшей произволы масс воле одного человека и управлявшей волею избранного. Бог избирает царей для иудеев, бог руководит битвами, по воле богов Ромул делается основателем Рима. Жрецы открывают волю богов, всегда руководящую исторические движенья. Таково воззрение древних на историю. Понятно, что при таком воззрении не может быть места вопросу о том, каким образом личный произвол Моисея, Кесаря, Александра совпадает с общими законами, управляющими миром? и каким образом совершается непонятный факт подчинения огромного количества произволов произволу одного человека.
Для древних вопросы эти просто и легко разрешались верою. Саул богом избран царем своему народу и ведет свой народ к предназначенному. Свойства человеческого ума и требования логики в древности и в наше время одни и те же. В понимании исторических событий не может быть середины. Одно из двух: или воззрение древних, что воля богов подчиняет людей воле одного и руководит эту волю для целей иудейского, китайского, ассирийского народа, или, если нет этого подчинения и управления, то люди действуют свободно и существуют общие законы, управляющие деяниями людей.
Новая история не признала ни того, ни другого. (Хотя уклонение воззрений истории от древних памятников происходило незаметно, шаг за шагом, я, говоря новая история, разумею исторические школы конца прошлого и начала нынешнего века. Ибо в этот период противорелигиозного движения, вследствие отрицания участия божества в делах человечества, и признания, что божество не подчиняет людей воле одного и не руководит волями людей, особенно резко выразилось теоретическое разногласие новых историков с древними.)
Все люди свободны и не могут быть подчинены другому. Божество не принимает непосредственного участия в делах человечества, сказала новая философия. Новая история, признав это положение, не обратилась к новой стороне изучения движения человечества, а продолжала изучать исторических деятелей. Вместо людей, непосредственно руководимыми волей богов, история поставила героев - одаренными необыкновенными, нечеловеческими способностями. Вместо прежних целей иудейского, греческого, римского, которые древним представлялись целями движения челов[ечества], новая история поставила те же идеалы целей французского, германского, английского и, в самом своем высшем отвлечении, целей европейских народов. Нельзя было отвергнуть верования древних, не поставить на место его новое воззрение. Логика положения заставила историков, мнимо отвергших божественную власть царей и фатум, руководящий историей, придти другим путем к тому же самому. Читайте все сочинения новейших историков от Гибона до Бокля, несмотря на их мнимое отрицание верования древних, вы видите, что то же самое верование в других формах лежит в основе их воззрения. Они отвергают мнимое знание древних, ограниченных целей, к которым ведется народ, для них странно, что иудеи веруют, что им предназначено богом придти в обетованные земли, они также отвергают то, что Саул самим богом назначен царем и руководим во время царства.
Но разве не то же самое они говорят, когда они знают цели, к которым идет человечество, и когда они видят, что к этим целям ведут человечество единичные люди - его руководители, всё равно: Фридрихи, Кромвели, Кальвины или Руссо и Вольтеры.
Читайте все исторические сочинения самых различных школ. Два неизбежные положения, на которых строится всё, вы найдете во всех. Во-первых, историку известна та цель, к которой ведется человечество, во-вторых, к цели этой ведут избранные люди. Один целью этой представляет себе падение Римской империи, другой - образование феодальной власти, 3-й - величие Франции, 4-й - свободу народов, 5-й - европейское равновесие и т. д. и т. д. до последней цели - прогресс цивилизации. Но что такое все эти, представляющиеся историкам, цели человечества от единства Германии до прогресса - все эти цели суть только отвлечения неопределимые, неощущаемые, непонятные, не выдерживающие критики - все эти отвлечения суть не что иное, как верования, точно такие же верования, как верование в фатум древних? Последнее отвлечение, представляемое историками за цель движения человечества, есть прогресс цивилизации - прогресс цивилизации одного уголка мира Европы. Разве не тот ли это фатум европейских народов, как и фатум иудейского народа? Где определение этого прогресса, где доказательства его общности, его полезности? Это - то же верование, к которому необходимо по логике положения должны бы придти историки.
...Взяв примером Наполеона, не говоря уже об историках, как Тьер и противуположный ему Lanfrey, которые изучают деятельность своего героя, смотря по предвзятой мере, осуждая или оправдывая его, историк общий, беспристрастный (как он думает) Гервинус в истории первых 20 лет XIX века главный интерес видит в Наполеоне и прямо осуждает или оправдывает его, говоря, что в таких-то обстоятельствах о[н] должен был то и то-то сделать, и что он был силен тогда только, когда исполнял свое историческое призвание (в историческое призвание это, например, не входит поход 12-го [года]. Тут уж он изменял своему призванию). Гервинусу, стало быть, известно призвание историческое Наполеона. И в деятельности Наполеона он видит выражение истории человечества.
Итак, в теории новые историки отвергают* божественное подчинение народов одному человеку, отвергают подчинение воли этого человека законам божественным, не объясняют нам ни причин подчинения воли народов воле одного, ни законов деятельности этой единичной воли и, вместе с тем, продолжают изучать в истории тех же исторических деятелей и бессознательно для себя (а иногда и сознательно, но противуречиво) признают за собой знание целей движения человечества.
*Зачеркнуто: участие божества в делах человечества.
* № 306 (рук. № 99. Начало эпилога).
...Но как ни странно, что на вопрос о том, почему видоизменялась жизнь миллионов, история отвечает своими противуречивыми рассуждениями о словах и мыслях десятка лиц. Но, может быть, действительно мысли и слова этого десятка лиц производили видоизменения миллионов, так что, изучая их, мы узнаем видоизменения масс.
...Вся деятельность Наполеона представляется игрою случая. 99 на [100] распоряжений не исполняется; то же, которое исполняется, оказывается непредвиденным. Самая личность этого человека изобличается им самим на острове св. Элены и в особенности историками партии (Lanfrey), и оказывается, что гениальность есть слово, только выдуманное, а что он мелкий плут. То же самое явление неисполнимости предначертаний оказывается и в других делателях истории, признаваемых новой школой. Делатели революции объявляют права человека и тотчас же начинают убивать людей. То же, что вытекает из их деятельности, вытекает случайно.
...Если признать, что причиной крестовых походов было движение масс на восток, объясняется явление успеха походов Готфрида и др. и неуспеха последующих; но тем самым уничтожается весь интерес попыток дальнейших походов от королей, и даже участие королей в успешных походах. При таком предположении причина оказывается в неволе [?] королей, и сборы и предписания королей
представляются миражем власти.
...Что удобнее допустить: то ли, что событие, в котором принимают участие 100 000 людей, вытекает из воли одного человека, или то, что мы называем волей, из ее бытия, в к[отором] принимают участие мильоны?
Очевидно, что легче допустить то, что воля одного руководящего другими есть только мираж и что один зависит от воли мильонов, чем наоборот; но тут являются два сильные возражения: во-первых, то, что люди эти - ист[орические] д[еятели] - признаются историками гениями, существами особенными, и, во-вторых, то, что мы очевидно узнали, что приказание, распоряжение, объявление предшествует движению масс.
На последнее возражение мы должны обратить внимание на свойство людей - из двух одновременных явлений принимать одно за причину, другое за следствие, и что в этом признавании одного причиной, другого следствием лежит одна из главных причин человеческих заблуждений. Приказание, объявление, распоряжение власти, когда оно имеет быть исполнено, происходит всегда одновременно с совершением того события, о котором приказывается. В противном же случае оно остается без исполнения. Так что увидать очевидно обман наш мы никогда не можем. Другое же возражение о гениях уже давно уничтожено историей. Нет лица исторического, которое не было бы представлено и героем, и злодеем, и дураком, и умным. Самые же свойства деятельности дел[ателей] ист[ории] доказывают нам невозможность их влияния на массы. Ист[орические] дел[атели] суть преимущественно цари, воспитанные в предрассудках и во время деятельности находящиеся под влиянием власти, т. е. столкновении с толпою. Кроме того, окружены самыми несвободными людьми. Массы же состоят и[з] наисвободнейших людей низшего сословия.
И потому влияние одного несвободного человека на мильоны допустить невозможно. Это есть мираж.
Кроме того, допуская, что свободная воля одного действует на мильоны, мы этим самым допускаем несвободу масс.
* № 307 (рук. № 100. Эпилог, ч. 1, гл. I-XVI).
...Пчела собирает пыль цветов для себя. Это несомненно - так смотрит она сама на себя. Она собирает эту пыль для своей семьи, для своего рода. Так смотрит улей.
Она собирает ее для того, чтобы выкормить работниц, собирающих мед. - Так смотрит пчеловод.
Она собирает эту пыль для того, чтобы снести ее и обронить в пестик закрытых цветов, чтобы оплодотворить их. Так смотрит садовод-ботаник.
Она собирает эту пыль для того, чтобы содействовать переселению растения. - Так смотрит естествоиспытатель.
Она собирает эту пыль для того, чтобы исполнить свое назначение - так смотрит мыслящий и верующий человек. И назначение ее не исчерпывается ни ее целью, ни тою, которую в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели. То же и с целями личностей и народов.
В 1819 году Россия, высшее управление Россией, находилось в полном разгаре реакции, мистицизма, обскурантизма и т. п., как нам говорят историки того времени, вероятно полагая сказать что-нибудь этими словами, и те же историки говорят нам, что виною тому было мистическое настроение императора. И историки жестоко, настолько, насколько позволяет то приличие, обвиняют во всем Александра І-го.
Историки эти, занимаясь писанием статей и книг, по стольку-то за лист, или чтением в учебных заведениях, по стольку-то за час, не забывают (потому что они не могут и представить себе), но не могут понять того положения, в котором был Александр с начала своего царствования и до 20 года. Они не могут [понять] всего того, что должен был испытывать последние года этот человек, чувствуя на себе как бы непрерывно сосредоточение всех тех бесчисленных лучей высшей власти человеческой. Они не могут понять того непрерывного, сильнейшего в мире, давления на личность высшей власти, не имеющей себе равной, и связанных с ней искушений. То неизбежное смирение и отрешение от себя, к которым <должен был придти> после унижений и борьбы, неожиданно вынесенный на вершину высшей возможной власти, которую испытал Александр, представляется им ошибкой и виною.
Наполеон, побежденный, униженный, должен был мечтать на острове Святой Элены о том благе, которое бы он дал человечеству посредством власти; но Александру, стоявшему наверху этой власти и чувствующему бессильность ее, нельзя было не придти к признанию в бессильности личности. Ежели может быть заслуга личная, то Александр в высшей степени имел ее именно в том, за что упрекают его. Они последовательны, приписывая ему заслугу спасения России и вину последующего направления, но так же последователен и тот, кто будет упрекать его в том, что он сжег богатый дом в Москве.
...Допустив раз, что жизнь человеческая может управляться разумом, уничтожается возможность жизни.
...Для человека, умеющего смотреть, деятельность Александра за последние года его царствования для разума представляется ни полезной, ни бесполезной и вредной, а в высшей степени поучительной по своей необходимости. Ежели деятельность эта может не нравиться кому-нибудь, то она не нравится только вследствие несовпадения ее с моим, более или менее общим пониманием того, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение моего дома в Москве или распространение известного рода просвещения, прогресса в России - я должен признать, что деятельность эта имела еще другие, еще более общие цели. Для чувства же фигура эта - Александра I от 1815 до конца его царствования - представляется в высшей степени трогательной и величественной.