1973 год. Подвиг экипажа воздушного лайнера Ту-104, совершавшего рейс Ленинград - Москва
В тот день, 23 апреля 1973 года экипаж самолета Ту-104 с бортовым номером 42505, с пятидесятью одним пассажиром, включая ребенка на борту, совершал обычный рейс по маршруту Ленинград - Москва.
Рейс №2420 начался точно по расписанию. Продолжительность полета составляет чуть больше часа. Самолет уже набрал высоту девять тысяч метров, когда в кабине экипажа загорелась красная лампочка экстренного вызова - сигнал от бортпроводниц. Командир экипажа обратился к бортмеханику Грязнову: «Веня, посмотри, что там у них…»
Викентий Григорьевич вышел из кабины и вскоре вернулся с конвертом. В нем находились четыре рукописные странички тетрадного формата. Текст письма гласил: «Для чтения 5 минут! Командиру и экипажу самолета. Уважаемые летчики! Прошу Вас направить самолет в Швецию, аэродром Стокгольм. Правильное понимание моей просьбы сохранит Вашу жизнь и мою, а за это будут отвечать те, кто своими злодеяниями вынудил меня пойти на этот поступок. После благополучной посадки, я, возможно, возвращусь на Родину, но только после личной беседы с представителями высшей власти СССР. В руках у меня вы видите оружие. Этот снаряд содержит в себе 2 кг. 100 гр. взрывчатки, применяемой в шахтах, что значит этот заряд в действии, разъяснять вам не надо. Поэтому не обходите мою просьбу провокацией. Помните, что любой риск будет кончаться крушением самолета. В этом твердо убедите себя сами, ибо у меня все изучено, рассчитано и учтено. Снаряд устроен так, что при любом положении и провокации будет взорван без предупреждения…»
Почерк был неровным, неразборчивым. Поэтому длинное послание командир экипажа только рассматривал. В нем шло угрожающее описание действия взрывного устройства, излагалось требование бандита впустить его в кабину. Бросилась в глаза фраза: «Я много лет испытываю на своей шкуре когти кровожадных сверхзверей и в противном случае смерть для меня не печаль, а убежище от хищных, алчущих моей жизни зверей».
В здравом уме такого не напишешь…
Разумеется, экипаж не мог ни лететь в Стокгольм, ни пустить бандита в кабину. Но и оставлять вне контроля его не следовало. В результате взрыва могли погибнуть все пассажиры. Поэтому бортмеханик Грязнов вновь вышел к нему из кабины, а дверь была закрыта на защелку.
Как выяснилось позже, преступник был родом не из Ленинграда. Было ему лет сорок пять. Он прожил какую‑то странную, уродливую и перевернутую жизнь. В годы Великой Отечественной не воевал, а служил в районе Ленинакана. Затем жил на Украине. За что ни брался, ничего у него не получалось, и ему даже перестали предлагать работу.
Потом он был осужден: трижды ударил топором по голове свою сожительницу. Освободившись из заключения, опять не нашел для себя места в обществе. Заболел сифилисом, а затем был поставлен на учет в психоневрологический диспансер с редким диагнозом «сифилисофобия».
Мужчина озлоблялся все больше. Начал бомбардировать все органы страны десятками писем. Металлургам давал советы о металле, руководителям сельского хозяйства - о зерне. Даже Брежневу писал, предлагая свои способы решения государственных проблем. Но все это было настолько глупо, что никакой реакции не вызывало. Тогда он смастерил взрывное устройство, приехал в Ленинград и купил билет на московский рейс.
Терять ему было нечего…Взрыв на борту
Инструкций по действиям в подобных ситуациях тогда еще не существовало. А минуты, отведенные экипажу бандитом, истекали. Оценив обстановку, командир корабля принял решение возвращаться обратно, на свой аэродром. Связавшись по радио с землей, доложил о сложившейся в воздухе ситуации, запросил разрешение на посадку в Пулково. А за дверью пилотской кабины завершались переговоры с террористом. Тот угрожал бортмеханику. Но Грязнов продолжал его увещевать и незаметно теснил к входной двери Ту-104, подальше от пилотской кабины и от входа в первый салон.
«Мы находились совсем уже недалеко от посадочной полосы, высота - 150 метров, - вспоминает Вячеслав Михайлович. - С земли видели, что мы идем на посадку, не выпуская шасси. Мы не хотели характерным шумом привлекать внимание преступника. И я дал команду на выпуск шасси в самый последний момент. Но тут же раздался взрыв. Дверь нашей кабины выдержала, но из‑под внутренней обшивки самолета в нее ворвались обломки, какой‑то мусор и дым.
Штурман Широков, сидевший за моей спиной, доложил, что на борту пожар. Впоследствии было установлено, что взрыв устройства в металлической трубке оказался направленным, его основная сила пошла в сторону борта, вырвала переднюю дверь вместе с частью фюзеляжа. Всю мощь взрывного заряда принял на себя находившийся вблизи от террориста бортмеханик Викентий Григорьевич Грязнов. От взрыва оба погибли».
Самолет Ту-104 получил в результате взрыва серьезные повреждения. Но никто из пассажиров больше не пострадал…
«От взрыва мы сознания не потеряли, - продолжает рассказ Янченко. - Я пошевелил штурвал, почувствовал, что самолет управляется. И мы продолжали снижение. Меня часто потом спрашивали, было ли мне страшно. Отвечу как на духу: во всей этой истории от начала и до конца страха я не испытывал, бояться было некогда. Было лишь напряжение, поиск наиболее правильного способа действий. И еще одно чувство овладело мной: все мы, экипаж, словно одна рука, каждый делает все, что необходимо и что возможно. Лайнер идет на посадку по наклонной траектории, а затем поднимает носовую часть и мягко садится.
Когда подошел нужный момент, я двинул штурвал на себя, но самолет не стал выравниваться, продолжал идти вниз, как шел. Тут счет времени начался, пожалуй, уже не на секунды, а на их доли. Мы со вторым пилотом Владимиром Михайловичем Кривулиным, два здоровых мужика, тащили на себя штурвалы, как только могли. Ценой неимоверных, предельных усилий, нам со вторым пилотом все‑таки удалось поднять нос машины, и посадка оказалась относительно мягкой.
Самолет помчался по полосе, мы выпустили тормозной парашют. Скорость падала, и носовая часть, как и положено, стала опускаться, чтобы встать на переднее колесо, но не встала. Носовая часть опускалась все ниже. Передняя стойка вышла, но как говорят летчики, не вышла на замок. У нас не было переднего колеса! Мы с Кривулиным успели встретиться взглядами. На борту 10 тонн топлива, да еще пожар… Если носовая часть с пилотской кабиной начнет скользить по бетону, по самолету ударит дополнительный сноп искр, а затем кабина начнет разрушаться. Поэтому, выждав до последнего момента, педалями я направил машину с бетонки на боковую полосу безопасности. Резкий толчок, и самолет замер, уткнувшись носом в землю. Между взлетом и посадкой прошло всего сорок пять минут…»
Соприкосновение с землей было ощутимым. «Граждане, спокойно!» Ни криков, ни истерики, ни обмороков не было. Пассажиры двинулись к двери, поскольку понимали, что покидать горевший внутри самолет следует без малейшего промедления. Конечно, возникла некоторая толкотня в узком проходе между рядами кресел. Но никто друг друга не сбивал, никто ни по кому не шел, не рвался вперед за счет других. Все выглядело нормально. Удивительный у нас, когда надо, народ, предельно организованный…
Признание
Пассажиров рейса №2420 повезли на автобусах в Дом культуры авиагородка. Тут с ними начали работать дознаватели. Когда немного отдышались, то решили написать письмо Министру гражданской авиации. В нем пассажиры выражали скорбь по поводу гибели Викентия Григорьевича Грязнова, просили отметить его героизм, как и мужество членов экипажа, спасшего их жизни. Его собственноручно подписали сорок шесть человек.
Высокие награды Родины отважному экипажу вручал в Смольном председатель Ленсовета. Командиру корабля Вячеславу Михайловичу Янченко - орден Ленина и «Золотую Звезду» Героя Советского Союза.
Бортмеханику Викентию Григорьевичу Грязнову, ценою собственной жизни спасшему от неминуемой гибели пассажиров и остальных членов экипажа, звание Героя Советского Союза было присвоено посмертно. Орден Ленина и «Золотая Звезда» были переданы на хранение его вдове Клавдии Владимировне, сыну и дочери.
Второй пилот Владимир Михайлович Кривулин и штурман Николай Федорович Широков получили ордена Красного Знамени, бортпроводницы Лидия Еремина и Марина Хохрева - ордена Красной Звезды.
Рейс №2420 начался точно по расписанию. Продолжительность полета составляет чуть больше часа. Самолет уже набрал высоту девять тысяч метров, когда в кабине экипажа загорелась красная лампочка экстренного вызова - сигнал от бортпроводниц. Командир экипажа обратился к бортмеханику Грязнову: «Веня, посмотри, что там у них…»
Викентий Григорьевич вышел из кабины и вскоре вернулся с конвертом. В нем находились четыре рукописные странички тетрадного формата. Текст письма гласил: «Для чтения 5 минут! Командиру и экипажу самолета. Уважаемые летчики! Прошу Вас направить самолет в Швецию, аэродром Стокгольм. Правильное понимание моей просьбы сохранит Вашу жизнь и мою, а за это будут отвечать те, кто своими злодеяниями вынудил меня пойти на этот поступок. После благополучной посадки, я, возможно, возвращусь на Родину, но только после личной беседы с представителями высшей власти СССР. В руках у меня вы видите оружие. Этот снаряд содержит в себе 2 кг. 100 гр. взрывчатки, применяемой в шахтах, что значит этот заряд в действии, разъяснять вам не надо. Поэтому не обходите мою просьбу провокацией. Помните, что любой риск будет кончаться крушением самолета. В этом твердо убедите себя сами, ибо у меня все изучено, рассчитано и учтено. Снаряд устроен так, что при любом положении и провокации будет взорван без предупреждения…»
Почерк был неровным, неразборчивым. Поэтому длинное послание командир экипажа только рассматривал. В нем шло угрожающее описание действия взрывного устройства, излагалось требование бандита впустить его в кабину. Бросилась в глаза фраза: «Я много лет испытываю на своей шкуре когти кровожадных сверхзверей и в противном случае смерть для меня не печаль, а убежище от хищных, алчущих моей жизни зверей».
В здравом уме такого не напишешь…
Разумеется, экипаж не мог ни лететь в Стокгольм, ни пустить бандита в кабину. Но и оставлять вне контроля его не следовало. В результате взрыва могли погибнуть все пассажиры. Поэтому бортмеханик Грязнов вновь вышел к нему из кабины, а дверь была закрыта на защелку.
Как выяснилось позже, преступник был родом не из Ленинграда. Было ему лет сорок пять. Он прожил какую‑то странную, уродливую и перевернутую жизнь. В годы Великой Отечественной не воевал, а служил в районе Ленинакана. Затем жил на Украине. За что ни брался, ничего у него не получалось, и ему даже перестали предлагать работу.
Потом он был осужден: трижды ударил топором по голове свою сожительницу. Освободившись из заключения, опять не нашел для себя места в обществе. Заболел сифилисом, а затем был поставлен на учет в психоневрологический диспансер с редким диагнозом «сифилисофобия».
Мужчина озлоблялся все больше. Начал бомбардировать все органы страны десятками писем. Металлургам давал советы о металле, руководителям сельского хозяйства - о зерне. Даже Брежневу писал, предлагая свои способы решения государственных проблем. Но все это было настолько глупо, что никакой реакции не вызывало. Тогда он смастерил взрывное устройство, приехал в Ленинград и купил билет на московский рейс.
Терять ему было нечего…Взрыв на борту
Инструкций по действиям в подобных ситуациях тогда еще не существовало. А минуты, отведенные экипажу бандитом, истекали. Оценив обстановку, командир корабля принял решение возвращаться обратно, на свой аэродром. Связавшись по радио с землей, доложил о сложившейся в воздухе ситуации, запросил разрешение на посадку в Пулково. А за дверью пилотской кабины завершались переговоры с террористом. Тот угрожал бортмеханику. Но Грязнов продолжал его увещевать и незаметно теснил к входной двери Ту-104, подальше от пилотской кабины и от входа в первый салон.
«Мы находились совсем уже недалеко от посадочной полосы, высота - 150 метров, - вспоминает Вячеслав Михайлович. - С земли видели, что мы идем на посадку, не выпуская шасси. Мы не хотели характерным шумом привлекать внимание преступника. И я дал команду на выпуск шасси в самый последний момент. Но тут же раздался взрыв. Дверь нашей кабины выдержала, но из‑под внутренней обшивки самолета в нее ворвались обломки, какой‑то мусор и дым.
Штурман Широков, сидевший за моей спиной, доложил, что на борту пожар. Впоследствии было установлено, что взрыв устройства в металлической трубке оказался направленным, его основная сила пошла в сторону борта, вырвала переднюю дверь вместе с частью фюзеляжа. Всю мощь взрывного заряда принял на себя находившийся вблизи от террориста бортмеханик Викентий Григорьевич Грязнов. От взрыва оба погибли».
Самолет Ту-104 получил в результате взрыва серьезные повреждения. Но никто из пассажиров больше не пострадал…
«От взрыва мы сознания не потеряли, - продолжает рассказ Янченко. - Я пошевелил штурвал, почувствовал, что самолет управляется. И мы продолжали снижение. Меня часто потом спрашивали, было ли мне страшно. Отвечу как на духу: во всей этой истории от начала и до конца страха я не испытывал, бояться было некогда. Было лишь напряжение, поиск наиболее правильного способа действий. И еще одно чувство овладело мной: все мы, экипаж, словно одна рука, каждый делает все, что необходимо и что возможно. Лайнер идет на посадку по наклонной траектории, а затем поднимает носовую часть и мягко садится.
Когда подошел нужный момент, я двинул штурвал на себя, но самолет не стал выравниваться, продолжал идти вниз, как шел. Тут счет времени начался, пожалуй, уже не на секунды, а на их доли. Мы со вторым пилотом Владимиром Михайловичем Кривулиным, два здоровых мужика, тащили на себя штурвалы, как только могли. Ценой неимоверных, предельных усилий, нам со вторым пилотом все‑таки удалось поднять нос машины, и посадка оказалась относительно мягкой.
Самолет помчался по полосе, мы выпустили тормозной парашют. Скорость падала, и носовая часть, как и положено, стала опускаться, чтобы встать на переднее колесо, но не встала. Носовая часть опускалась все ниже. Передняя стойка вышла, но как говорят летчики, не вышла на замок. У нас не было переднего колеса! Мы с Кривулиным успели встретиться взглядами. На борту 10 тонн топлива, да еще пожар… Если носовая часть с пилотской кабиной начнет скользить по бетону, по самолету ударит дополнительный сноп искр, а затем кабина начнет разрушаться. Поэтому, выждав до последнего момента, педалями я направил машину с бетонки на боковую полосу безопасности. Резкий толчок, и самолет замер, уткнувшись носом в землю. Между взлетом и посадкой прошло всего сорок пять минут…»
Соприкосновение с землей было ощутимым. «Граждане, спокойно!» Ни криков, ни истерики, ни обмороков не было. Пассажиры двинулись к двери, поскольку понимали, что покидать горевший внутри самолет следует без малейшего промедления. Конечно, возникла некоторая толкотня в узком проходе между рядами кресел. Но никто друг друга не сбивал, никто ни по кому не шел, не рвался вперед за счет других. Все выглядело нормально. Удивительный у нас, когда надо, народ, предельно организованный…
Признание
Пассажиров рейса №2420 повезли на автобусах в Дом культуры авиагородка. Тут с ними начали работать дознаватели. Когда немного отдышались, то решили написать письмо Министру гражданской авиации. В нем пассажиры выражали скорбь по поводу гибели Викентия Григорьевича Грязнова, просили отметить его героизм, как и мужество членов экипажа, спасшего их жизни. Его собственноручно подписали сорок шесть человек.
Высокие награды Родины отважному экипажу вручал в Смольном председатель Ленсовета. Командиру корабля Вячеславу Михайловичу Янченко - орден Ленина и «Золотую Звезду» Героя Советского Союза.
Бортмеханику Викентию Григорьевичу Грязнову, ценою собственной жизни спасшему от неминуемой гибели пассажиров и остальных членов экипажа, звание Героя Советского Союза было присвоено посмертно. Орден Ленина и «Золотая Звезда» были переданы на хранение его вдове Клавдии Владимировне, сыну и дочери.
Второй пилот Владимир Михайлович Кривулин и штурман Николай Федорович Широков получили ордена Красного Знамени, бортпроводницы Лидия Еремина и Марина Хохрева - ордена Красной Звезды.