Анекдоты эпохи Хрущева и стихи оттепели

[pantv]

В пору увлечения поэзией в СССР, в Ленинграде устраивались поэтические вечера.
Вторая волна была в период хрущевской отепели. На них поэты читали свои стихи, дискутировали, отвечали на вопросы. На одном из таких вечеров в Доме книги Павла Антокольского спросили из зала, какие стихи из недавно напечатанных он считает хорошими.




Антокольский на мгновение задумался и ответил: «Не те стихи хороши, которые печатают, а те, которые переписывают!».

В 1957 году, когда авторы-шестидесятники только-только начали выходить на публику, в День поэзии на площади Маяковского стояла толпа в сорок тысяч человек, и все эти люди, затаив дыхание, слушали стихи.

При этом мнения по поводу стихов были разные. Очень неожиданные слова читаешь в статье Варлама Шаламова «Заметки о стихах»: «Что же касается стихов, то интерес к ним упал до уровня, вызывающего беспокойство... Кого ни спроси - никто не читает стихов. Читатель пропускает страницы журналов, где напечатаны стихи, вместо того чтобы их отыскивать в первую очередь, как было в двадцатых годах... Читательское доверие к поэзии, к стиху утрачено, и никто не знает, как его завоевать вновь». Тут особенно интересна дата: статья написана в 1959-1960 годах, то есть ровно в середине того десятилетия, которое и считается оттепелью.

Называет Шаламов и причину такой утраты: «Годами, десятилетиями в журналах печатаются вовсе не стихи, а просто слова, соединенные в строчки, имеющие рифмы и размеры, но не имеющие в себе ни грана поэзии».

Власть и людей в возрасте раздражало желание молодых поэтов и в том числе музыкантов создавать пессимистические стихи или музыку.

Характерный эпизод из воспоминаний композитора Николая Каретникова. Осенью 1955 года Каретников пришел домой к известному дирижеру Алек­сандру Гауку, чтобы обсудить свою новую Вторую симфонию. Центральную часть симфонии со­став­лял длинный траурный марш. Прослушав эту часть, Гаук задал Каретни­кову серию вопросов:

«- Тебе сколько лет?
- Двадцать шесть, Александр Васильевич.
Пауза.
- Ты комсомолец?
- Да, я комсорг Московского союза композиторов.
- У тебя родители живы?
- Слава богу, Александр Васильевич, живы.
Без паузы.
- У тебя, говорят, жена красивая?
- Это правда, очень.
Пауза.
- Ты здоров?
- Бог миловал, вроде здоров.
Пауза.
Высоким и напряженным голосом:
- Ты сыт, обут, одет?
- Да все вроде бы в порядке...
Почти кричит:
- Так какого же черта ты хоронишь?!
<…>
- А право на трагедию?
- Нет у тебя такого права!»

Расшифровать последнюю реплику Гаука можно только одним-единственным образом: Каретников не был фронтовиком, никто из его семьи не погиб во вре­мя войны, а значит, в своей музыке молодой композитор обязан был демон­стри­ровать воодушевление и жизнерадостность.

Вот не желают наши поэты быть жизнерадостными и счастливыми... не желают до сих пор )))

И анекдоты того времени



Хрущев проводит встречу с колхозниками, и маленький мальчик все время задает вопросы: "Мой папа говорит, что вы не только человека в космос запустили, но и сельское хозяйство". Хрущев отвечает: "Передай отцу, что я не только кукурузу сажаю".

= = = = = =

В СССР нет трущоб, только хрущобы".

=  = = = = =

Хрущев умер и попал в рай. Ему выдали табличку с буквами "ТК" и пустили гулять. Идет и видит Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина и все с такой же табличкой. Он спрашивает, что это значит.
- Творцы коммунизма, труженик коммунизма, тиран коммунизма.
- А я?
- А ты - трепло кукурузное".