"Индикаторы свинства"
Давно хотел прочитать хоть что-нибудь из Дм.Быкова. Слышал, что он сейчас чуть ли не "намбер уан" в литературе. Лауреат, номинант и кандидат. Но не искать же специально. А тут наткнулся случайно в сети. Ниже я помещаю этот образчик "русской словесности".
Мои вкусы просты: или-или!
Или фольклор, традиционное народное (отфильтрованное веками, уже неавторское, гарантирующее архетипический отклик-катарсис), или авторский шедевр, вы-со-ко-художественный. В случае поэзии придерживаюсь простого критерия, выдвинутого Робертом Грейвзом в его "Белой Богине. (Историческая грамматика поэтического мифа)", а именно: если при чтении у вас встают волосы дыбом, буквально, то перед вами - поэзия, если нет - нет. На промежуточное, межеумочное мне жалко душевной работы и времени.
И что же мне сразу напомнила эта "русскоязычная литература"? По эмоциональному строю, иногда даже по лексике, а главное: по идеологической заданности - это "большевистский соцреализм". Которого я наелся в советской школе и пионерских лагерях. Что-то вроде: "Мы коммунисты, и у нас одна привилегия - первыми умереть в бою". Только здесь: "Мы евреи - и..."
Впрочем, судите сами.
Послание к евреям
В душном трамвае -- тряска и жар, как в танке, --
В давке, после полудня, вблизи Таганки,
В гвалте таком, что сознание затмевалось,
Ехала пара, которая целовалась.
Были они горбоносы, бледны, костлявы,
Как искони бывают Мотлы и Хавы,
Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны --
Семя семитское, проклятое семижды.
В разных концах трамвая шипели хором:
"Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корень!
Ишь ведь две спирохеты -- смотреть противно.
Мало их давят -- сосутся демонстративно!"
Что вы хотите в нашем Гиперборее?
Крепче целуйтесь, милые! Мы -- евреи!
Сколько нас давят -- а все не достигли цели.
Как ни сживали со света, а мы все целы.
Как ни топтали, как не тянули жилы,
Что не творили с нами -- а мы все живы.
Свечи горят в семисвечном нашем шандале!
Нашему Бродскому Нобелевскую дали!
Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,
О мой народ богоизбранный -- вечный лакмус!
Празднуй, сметая в ладонь последние крохи.
Мы -- индикаторы свинства любой эпохи.
Как наши скрипки плачут в тоске предсмертной!
Каждая гадина нас выбирает жертвой
Газа, погрома ли, проволоки колючей --
Ибо мы всех беззащитней -- и всех живучей!
Участь избранника -- травля, как ни печально.
Нам же она предназначена изначально:
В этой стране, где телами друг друга греем,
Быть человеком -- значит уже евреем.
А уж кому не дано -- хоть кричи, хоть сдохни, --
Тот поступает с досады в черные сотни:
Видишь, рычит, рыгает, с ломиком ходит --
Хочется быть евреем, а не выходит.
Знаю, мое обращение против правил,
Ибо известно, что я не апостол Павел,
Но, не дождавшись совета, -- право поэта, --
Я -- таки да! -- себе позволяю это,
Ибо во дни сокрушенья и поношенья
Нам не дано ни надежды, ни утешенья.
Вот моя Родина -- Медной горы хозяйка.
Банда, баланда, блядь, балалайка, лайка.
То-то до гроба помню твою закалку,
То-то люблю тебя, как собака палку!
Крепче целуйтесь, ребята! Хава нагила!
Наша кругом Отчизна. Наша могила.
Дышишь, пока целуешь уста и руки
Саре своей, Эсфири, Юдифи, Руфи.
Вот он, мой символ веры, двигавшей годы,
Тоненький стебель последней моей опоры,
Мой стебелек прозрачный, черноволосый,
Девушка милая, ангел мой горбоносый.
Найдено здесь.
Быков будто очень беспокоится: а вдруг парочку его героев не заметит в трамвае усталый представитель государствообразующей общности: "целуются ребята - ну и пусть целуются, эка невидаль! горбоносые - не диковинка!" Поэтому спешит привлечь и обострить внимание. Даже я сказал бы - разжечь! Так и вижу, как трудится Быков, весь потный, губы красные, речь быстрая... а то: задание-то во какое! Жизни не хватит всё исполнить. Не до шедевров тут.
Мои вкусы просты: или-или!
Или фольклор, традиционное народное (отфильтрованное веками, уже неавторское, гарантирующее архетипический отклик-катарсис), или авторский шедевр, вы-со-ко-художественный. В случае поэзии придерживаюсь простого критерия, выдвинутого Робертом Грейвзом в его "Белой Богине. (Историческая грамматика поэтического мифа)", а именно: если при чтении у вас встают волосы дыбом, буквально, то перед вами - поэзия, если нет - нет. На промежуточное, межеумочное мне жалко душевной работы и времени.
И что же мне сразу напомнила эта "русскоязычная литература"? По эмоциональному строю, иногда даже по лексике, а главное: по идеологической заданности - это "большевистский соцреализм". Которого я наелся в советской школе и пионерских лагерях. Что-то вроде: "Мы коммунисты, и у нас одна привилегия - первыми умереть в бою". Только здесь: "Мы евреи - и..."
Впрочем, судите сами.
Послание к евреям
В душном трамвае -- тряска и жар, как в танке, --
В давке, после полудня, вблизи Таганки,
В гвалте таком, что сознание затмевалось,
Ехала пара, которая целовалась.
Были они горбоносы, бледны, костлявы,
Как искони бывают Мотлы и Хавы,
Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны --
Семя семитское, проклятое семижды.
В разных концах трамвая шипели хором:
"Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корень!
Ишь ведь две спирохеты -- смотреть противно.
Мало их давят -- сосутся демонстративно!"
Что вы хотите в нашем Гиперборее?
Крепче целуйтесь, милые! Мы -- евреи!
Сколько нас давят -- а все не достигли цели.
Как ни сживали со света, а мы все целы.
Как ни топтали, как не тянули жилы,
Что не творили с нами -- а мы все живы.
Свечи горят в семисвечном нашем шандале!
Нашему Бродскому Нобелевскую дали!
Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,
О мой народ богоизбранный -- вечный лакмус!
Празднуй, сметая в ладонь последние крохи.
Мы -- индикаторы свинства любой эпохи.
Как наши скрипки плачут в тоске предсмертной!
Каждая гадина нас выбирает жертвой
Газа, погрома ли, проволоки колючей --
Ибо мы всех беззащитней -- и всех живучей!
Участь избранника -- травля, как ни печально.
Нам же она предназначена изначально:
В этой стране, где телами друг друга греем,
Быть человеком -- значит уже евреем.
А уж кому не дано -- хоть кричи, хоть сдохни, --
Тот поступает с досады в черные сотни:
Видишь, рычит, рыгает, с ломиком ходит --
Хочется быть евреем, а не выходит.
Знаю, мое обращение против правил,
Ибо известно, что я не апостол Павел,
Но, не дождавшись совета, -- право поэта, --
Я -- таки да! -- себе позволяю это,
Ибо во дни сокрушенья и поношенья
Нам не дано ни надежды, ни утешенья.
Вот моя Родина -- Медной горы хозяйка.
Банда, баланда, блядь, балалайка, лайка.
То-то до гроба помню твою закалку,
То-то люблю тебя, как собака палку!
Крепче целуйтесь, ребята! Хава нагила!
Наша кругом Отчизна. Наша могила.
Дышишь, пока целуешь уста и руки
Саре своей, Эсфири, Юдифи, Руфи.
Вот он, мой символ веры, двигавшей годы,
Тоненький стебель последней моей опоры,
Мой стебелек прозрачный, черноволосый,
Девушка милая, ангел мой горбоносый.
Найдено здесь.
Быков будто очень беспокоится: а вдруг парочку его героев не заметит в трамвае усталый представитель государствообразующей общности: "целуются ребята - ну и пусть целуются, эка невидаль! горбоносые - не диковинка!" Поэтому спешит привлечь и обострить внимание. Даже я сказал бы - разжечь! Так и вижу, как трудится Быков, весь потный, губы красные, речь быстрая... а то: задание-то во какое! Жизни не хватит всё исполнить. Не до шедевров тут.