Эволюция идиосинкразии
В очень ранней юности я, помнится, думала, что худший из "умеренных" людских пороков - это глупость. Со временем обнаружилось, что при некоторых других свойствах глупость бывает даже мила, и первое место заняла вульгарность. С ней, однако, смириться удалось даже легче, чем с отсутствием ума. Дальше была пошлость. Вот уж чего простить нельзя - думала я до самого недавнего времени, пока не обнаружила у себя умения даже на этот грех смотреть сквозь пальцы. Но есть одна штука, которой я, наверное, не пересилю.
Это слащавость. Слащавость не выбешивает, не бьет в глаза, не настраивает сразу против себя так, что отвязаться невозможно, и остается только отрезать. Не-е-ет. Она сыплется тихо-тихо, шелково-шелково, отравляет отношение медленно, под сурдинку. Этого даже не замечаешь, просто человек начинает беспредметно беспокоить, вызывать какое-то смутное недоумение - сначала совсем редко, потом все чаще и чаще.
Пока не накопится критическая масса. И вот тогда - все.
Это слащавость. Слащавость не выбешивает, не бьет в глаза, не настраивает сразу против себя так, что отвязаться невозможно, и остается только отрезать. Не-е-ет. Она сыплется тихо-тихо, шелково-шелково, отравляет отношение медленно, под сурдинку. Этого даже не замечаешь, просто человек начинает беспредметно беспокоить, вызывать какое-то смутное недоумение - сначала совсем редко, потом все чаще и чаще.
Пока не накопится критическая масса. И вот тогда - все.