"Шанс есть, но времени мало"...
На вопросы отвечает доктор исторических наук, философ, футуролог
Александр Шубин
- Александр Владленович, как вы оцениваете то, что происходило в России после развала СССР и к чему в результате мы пришли сегодня?
- Существуют различные мнения на этот счет, но я считаю, что в период перестройки Советский Союз попытался взять очередной барьер в своем развитии. А именно - перейти от индустриального общества к обществу с элементами постиндустриального. Эта попытка, как известно, не удалась. Думаю, что перестройку незаслуженно отождествляют с распадом СССР, так как это хотя и связанные, но разные процессы. И причины этих процессов тоже разные. Хотя очевидно, что в известной степени распад СССР произошел из-за неудачи перестройки. Тем не менее мы же не можем возлагать, допустим, на Сальвадора Альенде всю ответственность за политику Пиночета. Если что-то не получается, на его место приходит следующее явление, и оно уже само отвечает за себя. То же самое произошло и в нашей истории: был период «перестройки», а был следующий - 1990-е годы. Граница между ними - распад СССР в декабре 1991-го. У каждого свои результаты и своя сфера ответственности.
Во второй половине 1980-х годов наша страна достигла максимальной точки своего развития, но не смогла перейти на следующий уровень. Нам не удалось решить стоящие перед нашим обществом ключевые задачи, касающиеся повышения значимости человеческого фактора, развития творческих способностей человека, самоуправления, выстраивания равноправных горизонтальных и сетевых связей и так далее. Мы не взяли этот барьер и остаемся по эту сторону от него, но не стоим на месте, а, к сожалению, откатились назад. Сначала общество бросилось искать обходные пути, попыталось обойти этот барьер с Запада, что было наивно. Это очень коварный путь, потому что рельсы здесь находятся под уклоном. И если вы становитесь на них, то едете в обратную сторону. Получается такое движение «вперед-назад». Именно это с нами и происходило. Мы с головой погрузились в капитализм, причем не просто в капитализм, а в капитализм периферийный. В результате Россия превратилась в своего рода сырьевую баржу, которая прицепилась к буксиру Запада и плыла за ним долгое время по волнам мирового рынка, ничего, по сути, не предпринимая. Как историк отмечу некоторые характеристики такого вектора «развития»: периферийный капитализм крайне открыт колебаниям мирового рынка, всесторонне способствует коррупции, смешению государственных интересов с частными - родовыми, групповыми и бизнес-интересами, а через них и с интересами других государств. Структура общества была перестроена под задачи заднего двора мировой экономики. Происходила частичная деиндустриализация, стали проступать архаичные черты в социальных отношениях, вплоть до феодальных. Деградация тем печальней, что Россия имеет прекрасные объективные возможности для развития: просторы и ресурсы, в том числе и энергетические, научно-промышленная база, еще не уничтоженная окончательно рациональная культура и система образования, полученная нами в наследство от Советского Союза... Как говорил Ленин, у нас есть всё для того, чтобы «построить социализм в одной отдельно взятой стране». Для развития у нас есть действительно всё, кроме адекватной социальной структуры. Чиновники и бизнес не хотят ее принципиально менять - их всё устраивает. Пока в мире были высоки спрос и цены на энергоресурсы и другое сырье, они почивали, царствовали, лежа на боку. Запад это тоже вполне устраивало, поэтому политика России, как внешняя, так и внутренняя, в целом воспринималась США и Западной Европой достаточно благосклонно. Даже в последние годы в Сирии и в Иране, например, мы действовали не только в своих интересах, но и успешно помогали решать проблемы Запада - например, лишение Сирии химического оружия. И всё, возможно, было бы так же «хорошо» и дальше.
Но в 2008 году начался мировой финансово-экономический кризис, продолжающийся и по сей день.Когда говорят, что он преодолен, - это чудеса статистики, связанные, в частности, с тем, что происходит инфляция всех валют. И поэтому кому-то может казаться, что начался экономический рост. На самом же деле если в отдельных регионах он как бы есть, но очень слаб и сомнителен, то в мировом масштабе его нет. Мир тоже уперся в барьер, который пока не может преодолеть. Как учит опыт 1930-х годов, в таких случаях обостряется борьба за ресурсы и влияние. По России кризис ударил, потому что нет прежнего роста потребления сырья, напротив - все стремятся к экономии. Если есть проблемы с благосостоянием, то государства нередко ищут пути в национальной консолидации. А это ведет к новым международным конфликтам. Одним из них стал кризис вокруг Украины.
Я считаю, что нам нужно было бороться за всю Украину, сохранять дружбу с ней, не выталкивая эту тесно связанную с нами страну в объятия НАТО. Например, мы многое сделали для роста взаимопонимания на уровне научной общественности в рамках российско-украинской комиссии историков. Но возобладали другие тенденции. Мы «спасли» Крым, но потеряли всю Украину. И если не навсегда, то очень и очень надолго. Между тем, как только «Крым пришел в родную гавань», нашу баржу оторвало от буксира Запада и бросило в бурное море кризисного глобального рынка в качестве уже самостоятельного судна, которому нужно не только противостоять шторму, но в этих условиях маневрировать и вести бой. Но судно-то строили для прогулок по тихой воде, у него даже нет высоких бортов для защиты от сегодняшней стихии. И если всё оставить как прежде, мы просто потонем. Поэтому у России есть два пути: либо мы проиграем в этом противостоянии, либо сможем быстро и кардинально перестроить всю систему нашего общества - социальную, экономическую и политическую - в совершенно другой, новый формат. В противном случае, помимо внешнего давления, мы получим социальную напряженность внутри страны, которая может закончиться плачевно для всех нас. Это ставит перед нашей страной грандиозные внешне- и внутриполитические задачи, которые жизненно необходимо срочно решать.
- То есть мы живем в очередной переломный момент истории?
- Безусловно. Как человека меня это, конечно, несколько пугает, но как историка - радует. Россия наконец подняла якоря, закончилась статичная эпоха, чреватая гниением. Открылась возможность перейти от движения «вперед-назад» к настоящему, так необходимому нам развитию. Мы вышли из состояния, когда можно просто стоять на месте или сползать по наклонной в обратном направлении, теряя драгоценное время и ресурсы. Сейчас, чтобы выжить, нужно идти вперед - начать модернизацию и приступить к решению тех самых задач, которые оказались не по зубам советскому обществу в период перестройки. И пора уже не говорить об этом, а действовать.
- Вы считаете, что США сейчас позволят нам это сделать?
- Я не склонен поддерживать конспирологические теории и считать, что всем в мире управляет Америка. США, конечно же, нельзя сбрасывать со счетов. Впрочем, так же как Германию и другие страны Евросоюза, как Китай и страны Азиатско-Тихоокеанского региона, как Иран и весь исламский мир. У всех и каждого из них, даже у небольшой Финляндии, безусловно, есть свои стратегические интересы, которые они будут стараться продвигать, а также те или иные противоречия с нами, которые будут пытаться решить в свою пользу. Так было, есть и будет всегда. Но нужно понимать соотношение проблем. Думаю, что в этом со мной согласится любой рационально мыслящий человек: в наших бедах главным образом виноваты мы сами. Поэтому основное внимание нам необходимо уделять все-таки внутренним проблемам - только тогда мы сможем принять любой вызов извне. Если же просто искать виноватого на стороне, а под предлогом внешних угроз отказаться от внутренних изменений, то рано или поздно это закончится катастрофой.
- А как в целом вы видите сегодняшний глобальный мир?
- В нынешнем глобальном мире у большинства крупных держав не существует отдельных национальных интересов. Исключение, пожалуй, составляет только Китай. Все остальные, будь то США, Германия или любая другая значимая страна на карте мира, пронизаны глобальными связями и транснациональными интересами. Нужно понимать, что при нынешних глобальных информационных и экономических потоках национальные перегородки слабы. Если говорить о западном мире, то там существует два интернационала, или, если хотите, два штаба, один из которых преобладает в Северной Америке, другой - в ряде стран Западной Европы. Конечно же, такое разделение очень условно. Отмечу, что это не какие-то там масонские ложи, ведь они весьма публичны. Это неоконсерваторы и социал-либералы, которые в мировом масштабе имеют две разные стратегии. Поэтому элиты стран западного мира связаны между собой не национальными, а политическими и экономическими интересами глобального масштаба. Люди, живущие в Вашингтоне, могут вести борьбу между собой на территории Азии и Африки. Именно в силу этого в государствах третьего мира между ними разворачиваются острые конфликты, сталкиваются разные политические и бизнес-интересы, представляющие одну и ту же страну или, точнее, одни и те же коалиции государств. Играя местными политиками и бизнесменами, они борются за укрепление своих позиций. По крайней мере, так было до кризиса 2008 года, после которого начался некоторый откат от глобального взаимодействия к национальной изолированности. А в 2014 году этот относительный баланс еще больше нарушился.
- Но левые силы в одной стране в настоящее время скорее ближе к правым в другой, и наоборот.
- Так и есть: радикалы сплачиваются, чтобы бросить вызов двум главным международным партиям. Мировой экономический кризис сбил отлаженные ранее связи, вызвал и перестройку стратегий. Стратегия неоконсерваторов заключалась в том, чтобы заморозить ситуацию, править по принципу «от добра добра не ищут». Они думали, что это позволит остановиться у пропасти. Но мир стал сползать в пропасть - кризис начался. А социал-либералы собирались на мягком тормозе выпускать пар, то есть попытаться мыльный пузырь, что нарос к 2008 году, как-то постепенно спустить. Тем не менее произошел хлопок. Не такой мощный, как в 1929 году, что в результате привело ко Второй мировой войне, но тоже достаточно серьезный. Нынешняя перегруппировка сил связана с тем, что радикальные крылья левых, почувствовав вкус революционной перспективы, резко стали выступать против мирового порядка, а радикальные крылья правых, ненавидящие глобализм, выступили с ними в унисон. Поэтому сегодня французская ультраправая партия «Национальный фронт» во главе с Марин Ле Пен и греческое объединение левых партий СИРИЗА, особенно его левая платформа, дуют в одну дуду против Евросоюза. В то же время центристские элиты западного мира по-прежнему стараются сохранить старые связи. Но тут важно еще одно обстоятельство. Дело в том, что основная игра ведется не между государствами, а между очень большими агломерациями, такими как США и ЕС, которые всё еще сохраняют отдельные интересы, либо между транснациональными бизнес-кланами. Поэтому, кстати, непотопляемая Великобритания сейчас ведет игру на торпедирование Евросоюза наряду с леваками из СИРИЗА и правыми во главе с Марин Ле Пен. Так что получается несколько более сложный расклад.
- И чем это может закончиться?
- То, что я обрисовал, - некая система координат, на фоне которой происходит перестроение. Так же, как в 1930-е годы, мировой экономический кризис ведет к усилению национальной консолидации. Хотя, на мой взгляд, в мире она по-прежнему невысока, за исключением Китая и периферийных стран. Как раз периферийные страны консолидируются первыми, поскольку у них глобалистско-постиндустриальные структуры еще не очень окрепли. В период кризиса 1929 года глобализация лопнула, всё стало трещать по швам, пошла национальная консолидация и очень острая борьба за источники сырья, за ресурсы, за рынки сбыта. И опасность таких периодов, один из которых мы сегодня переживаем, в том, что любое неосторожное движение ведет к мировой войне. В 1930-х всё началось со слома системы международных отношений, которая тогда называлась Версальской и была, конечно, несправедливой. Но существовали правила игры. А если их в одном месте поломать, то система начнет рушиться как карточный домик. Это опыт, о котором мы должны помнить.
- Вы говорите, что Россия сразу после развала СССР встала на «западный путь». Как она вписалась в обрисованную вами систему координат?
- В этом раскладе Россия достаточно долгое время занимала периферийную нишу, о которой я уже говорил, что позволяло ей жить относительно спокойно и в принципе неплохо. Ориентируясь на неоконсерваторов, страна сконцентрировалась на экспорте сырья на Запад. И благодаря получаемым от этого доходам удавалось гасить социальные конфликты. Россия отказалась от военного соперничества с западным миром, отовсюду вывела войска и закрыла базы, вступила в ВТО, открыла путь на внутренний рынок западному бизнесу, хранила свои капиталы именно на Западе. Соответственно, представители российской власти и элиты воспринимались западным миром как вполне себе «свои». Эта ситуация должна была измениться в 2008 году с началом глобального кризиса. Но мы придумали «перезагрузку», которая позволила сохранить стабильность нашей системы до 2011 года. Символично, что американцы так и не поняли смысл всего этого, даже написали на символической кнопке, если помните, «перегрузка». Но по мере углубления социально-экономического кризиса в России началось усиление национальной консолидации. И когда сегодня мы отцепились от прежней системы глобального разделения труда, наша страна оказалась на распутье.
- Но ведь помимо Запада есть еще и Восток…
- Если брать глобальное политическое поле, то остальной мир, по большому счету, состоит из Китая, тяготеющих к нему стран и мира ислама, который, увы, продуцирует исламский радикализм, ставший главной контрэлитой, не признающей старые правила игры, современную «Версальскую систему», как не признавал ее Гитлер. Китай преследует прежде всего свои государственные интересы, основанные на понимании себя как Поднебесной, центра мира. В то же время он зависим от мирового потребления промышленной продукции, то есть от тех же волн кризиса. Старые левые движения сегодня в упадке, примыкают к социал-либералам или сосредотачиваются на критике без ясной альтернативы. Пока не возникло какой-то новой влиятельной революционной конструктивной сверхидеи подобной тем, что выдвигали интернационалы второй половины XIX - первой половины ХХ века. А она, кстати говоря, нужна. И хотя это может показаться странным, нужна в том числе и умеренным элитам, потому что мир - в тупике. Он уперся в стену. Советский Союз во время перестройки не смог преодолеть очередной барьер в своем развитии, но те развитые страны, которые подобный барьер преодолели в 60-70-е годы, сейчас тоже уперлись в следующую стену. Нужна сверхидея, которая объяснит, куда двигаться дальше. Нужна модель постиндустриального общества XXI века. Этот век по существу не начался, потому что пока исторически не произошло ничего принципиально нового. Бóльшую часть прошлого века у людей был выбор между либерализмом (в двух вариантах - социал-либеральном и консервативном), социализмом и фашизмом. Сегодня остаются либералы, которые уже всего достигли и, по сути, им нечего больше хотеть (об этом подробно рассказал Фрэнсис Фукуяма в своей книге «Конец истории»). Есть исламский радикализм как полюс, как некая параллель фашизма современности, который тащит мир назад, к архаике. И есть пустое место - проект перспективы развития мира. XXI веку нужен свой социалистический проект, который ответит на вопрос, как нам перестроить общество на новых основаниях. Подобные проекты пока не пользуются массовой популярностью, а обсуждаются лишь на узких научных дискуссиях. А мир остается в тупике, потому что не к чему дальше стремиться.
Если говорить о Востоке, то до глобального кризиса расклад был достаточно простой. Был исламизм в различных формах, в том числе исламизм умеренный, к которому следует относиться с уважением. И прогрессизм, который принимал разные формы: националистические, «социалистические», в последнее время либеральные. Смысл прогрессизма - нужно сохранить свою культуру, но получить все хорошее, что есть на Западе. Восточный либерализм не такой, как его понимают в западном мире, для которого идеальная модель - США и Великобритания. Он сродни нашему либерализму, а не политике Маргарет Тэтчер. Это надежда на то, что если мы введем западные институты, то у нас сразу всё наладится. На мой взгляд, это, конечно, наивная надежда, хотя объяснимая. Так вот, история восточного мира - это история конфронтации как раз этих двух секторов общества. Условно говоря, исламисты против прогрессистов. Последние расколоты, опять же очень условно, на демократов и авторитаристов - сторонников диктатуры и державности. По сути дела, на Востоке борются те же самые неоконсерваторы и социал-либералы, только со своими особенностями. Но проблема в том, что, добравшись до власти, социал-либералы сосредотачиваются на дележе национального пирога, если он, конечно, есть. А неоконсерватор в бедной стране - это всегда диктатор. Таким образом, проблемы Востока не решаются, а накапливаются, что вызывает раздражение, которое в своей наивысшей точке выливается в массовый протест. То, что произошло в 2011 году на Ближнем Востоке, я бы не стал называть «оранжевыми революциями», потому что это совершенно другой феномен. Это гораздо более радикальный протест, но он слеп. Потому что у него нет проекта перемен. Есть пустота, которую в результате заполняет исламский экстремизм. Кризис, который разразился там в 2011 году, был следствием тяжелейшей социальной ситуации, а вовсе не подрывной активности Запада. Не исключено, что западный мир и пытался этой ситуацией воспользоваться, но, как видим, безуспешно. Между тем «Исламское государство» продолжает заполнять пустоту и выполняет на Востоке роль поставщика сверхидеи для обездоленных и романтиков. Увы, ведущей не к выходу из воронки, а вглубь нее.
- А что вы скажете о Китае?
- Когда мы говорим о противоречиях между Китаем и США, нужно помнить, что у них сейчас «сиамская» связь экономик с огромным товарооборотом. Поэтому для Китая нормальные отношения с Америкой могут в любой момент оказаться важнее, чем с Россией.
Китайское чудо наполовину обязано китайскому характеру: исполнительная дисциплина, здоровый прагматизм, уважение к мудрости старших. На мой взгляд, есть такая общеисторическая закономерность - существуют резонансы определенных народов с определенной социальной ситуацией, стадией развития. Китай резонировал с индустриальным обществом. И когда нам говорят: «Почему мы не пошли по китайскому пути?», ответ очевиден: «А где нам взять столько китайцев?». Китай был идеальным сборочным цехом, пока благосостояние не выросло настолько, что теперь это уже не дешево. Но у китайцев есть проблемы с креативностью. В мире ведь не так много стран, где придумывается что-то принципиально новое. Как раз наша страна в это число входила (пока был СССР, во всяком случае), Китай же предпочитает брать перспективные разработки со стороны. А сейчас, возможно, сохранив креативный потенциал, мы не имеем механизма его реализации.
У китайцев всё иначе. Они хорошо реализуют понятную инженерную идею, но пока испытывают некоторый дефицит такого мышления, которое создает пограничные состояния и генерирует новые идеи. Возможно, это неизбежный этап развития и они идут к собственной перестройке, которую даже успешно осуществят. Но пока они в доперестроечном периоде. Россия - тоже. Но мы находимся в разных состояниях. Потому что мы не преодолели барьер, а они идут к барьеру, но, пока позволяет мировая ситуация, развиваются вширь, занимают сильные позиции в разных регионах мира, «бронируют» источники сырья под будущее развитие и идут вперед. Но впереди барьер, связанный с новым качеством креативности, и неизвестно, сумеют ли они его преодолеть. Быть лидером человечества, если говорить о стране, можно только тогда, когда производишь идеи, а не заимствуешь их.
- Почему же Россия еще не стала лидером человечества? Ведь у нас никогда с идеями не было проблем.
- Потому что мы провалились с перестройкой. Кроме идей, нужен механизм реализации, адекватная новым задачам социальная структура. Мы имели и, думаю, всё еще имеем неплохие шансы, но при определенных условиях. Судите сами: первая атомная станция, первый человек в космосе, первый спутник, первый радиоконтакт и так далее. Конечно, мы были первыми не всегда и не везде. Но нужно понимать, что социальные условия могут либо способствовать развитию, либо его тормозить. Были времена диктатуры, застоя и оттепели. Как раз в периоды оттепелей мы по-настоящему и раскрывались. Для западного мира тоже важно сохранять социальный баланс. Капитализм добился немалых успехов, но без социальных компенсаторов он служит прежде всего элите, создает огромную социальную напряженность. Это в свое время очень вовремя поняли Франклин Рузвельт и его команда. Но и западная модель уже в 1960-1980-е годы испытывала серьезнейшие трудности. То, что не удалось реализовать провозглашенный во время перестройки демократический социализм, - трагедия не только для нас, но и для всего мира.
- Но думается, что как раз в самые-то сложные периоды у нас делались настоящие прорывы и появлялись гении…
- В самые сложные периоды гении есть, а механизма реализации нет. Настоящие чудеса у нас начинаются тогда, когда хаос отступает и когда железная рука ослабляет хватку. Нужен социальный баланс, когда творец идей, координатор их реализации и исполнитель являются членами одной социальной группы. Как бы являются неким товариществом или кооперативом - здесь есть разные формы, уже выработанные человечеством. Тогда идет поступательное развитие и исчезают предпосылки для социальных взрывов. Это помогает и в периоды катастроф. Например, в 1936 году в Испании был полный кошмар - гражданская война, стремительный распад экономических связей и так далее. Но когда рабочие захватили предприятия, производство в ведущих отраслях выросло аж в полтора раза. Потому что они почувствовали себя хозяевами, что сделало их энтузиастами своего дела. Хотя никто их не порол розгами и не ставил к стенке. Современные технологии, в том числе социальные, позволяют применить этот опыт производственного самоуправления еще более широко и эффективно.
- А национальная идея России сейчас не нужна?
- Идея способна консолидировать общество, которое расколото, если она не навязывается, а принимается свободно - как путь к преодолению социального раскола. Она должна объяснять, как это сделать, какой будет новая социальная структура. Попытки сформулировать национальную идею предпринимались еще при Ельцине. Проводился даже специальный конкурс, с итоговыми материалами которого мне довелось работать. Возможно, сегодня они остаются где-то в государственных архивах. Современный идейный спектр состоит из идей, которые давно существовали в России. Каждый «создатель национальной идеи» пересказывал то, что унаследовал от той или другой идеологии, считая именно ее правильной. Если систематизировать эту информацию, то можно сделать вывод, что наше национальное сознание не хаотично, но расколото на четыре основных сектора. Чтобы было проще их классифицировать, возьмем отношение определенных групп населения, допустим, к Сталину. Пересекаются ценности (хороший-плохой) и цели (модель желательного общества). Сталин хороший и Сталин плохой, Сталин левый и Сталин правый. Тех, кто считает, что Сталин хороший и левый, я бы отнес к тем, кого их противники называли «совками». Они считают, что Россия-СССР - советская держава, идущая к коммунизму, несмотря на ошибки руководителей. Сталин левый, но плохой - это классическая либеральная точка зрения. Тоталитаризм, империя зла и так далее. Они видят выход в том, чтобы быть «нормальными», то есть правыми, как Запад. И избегать всяческих экспериментов, в том числе коммунистических. Державники делятся на два лагеря. Одни, которых я называю белыми сталинистами или белыми державниками, считают, что Сталин правый и хороший. Они придерживаются такой точки зрения, что мы - единая держава от Ивана Грозного через Петра Великого до Сталина и к Путину. То есть мы идем не к коммунизму, но признаем единство пути с советским прошлым, потому как мы держава с преемственностью, растущая как дерево от корней. Другой сектор - «белогвардейцы», считают, что Сталин левый, но плохой. Они также придерживаются идеи державности, но считают коммунизм великим злом. Позиции «Сталин правый и плохой» придерживаются «леваки» - троцкисты, анархисты, демократические социалисты и так далее. Они считают, что Сталин предал коммунистическую идею и создал тоталитаризм, который неприемлем для сторонника коммунизма и социализма.
Чтобы соединить эти расколотые части, необходима очень сложная, целенаправленная работа - поиск объединяющих факторов и достижение компромисса между секторами. Опереться можно было бы, допустим, на соборность, общинность, социальную справедливость и ряд других черт, присущих нашей идейной традиции. Эти ценности можно перевести на другие идеологические «языки»: социальная солидарность, народовластие, самоуправление, гражданственность. При этом для ускорения достижения согласия можно было бы передать инициативу на локальные уровни, координируя общее направление движения из центра. Пусть в одном месте возобладают одни подходы, а в другом - иные. Ведь важнейшие проблемы людей можно решать на местах - там люди лучше знают свою жизнь, чем московские чиновники. Объединяющая идея должна сама вырасти на благоприятной почве общих целей, прежде всего - преодоления социального раскола на богатых власть имущих и всех остальных. Для успеха в этом деле недостаточно, чтобы собрались интеллектуалы и обо всем договорились - общество этого просто не заметит. Нужно, чтобы идея содержала ясный проект будущего, к которому мы стремимся, чтобы она была руководством к делу, которое увлечет людей.
- Как вы считаете, что в нынешней ситуации необходимо делать нашей стране?
- Теперь мы отрицаем западный путь, хотя пока лишь формально, ведь наша внутренняя структура, ориентированная на Запад, до сих пор остается всё той же периферийно-капиталистической. Но раз уж мы сошли с этих рельс, нам нужно перейти на другие. А выбор у нас не так уж и велик. В мире существует только три модели общества. Капиталистическая, или западная, от которой мы фактически вынуждены сейчас отказаться. Социалистическая, или с элементами социализма, у которой есть множество конфигураций и модификаций. И национальная авторитарная диктатура. Последняя возвращает нас в архаику и ведет к изоляции, вражде с окружающими, потому что у них другие национальные проекты, а авторитаризм не склонен к компромиссам. Попытка стать державниками и оставаться либералами в экономике, сохранить периферийную структуру экономики - это самоубийственный абсурд. Чтобы выжить и развиваться, по моему мнению, единственный вариант для России - переход к новой идеологии с элементами демократического социализма. Нам нужно вернуться к тем задачам, которые мы не решили в период перестройки. Потому что сегодня страны, которые являются лишь обладателями сырья или сборочными цехами, оставаясь во втором или даже в третьем эшелоне развития, обречены на отставание. Ведь ни для кого не секрет, что в современном мире выигрывает тот, кто производит и внедряет идеи и технологии, а не тот, кто просто качает сырье. Но ремодернизация сегодня - это не новая сталинская пятилетка. Сегодня нужен не вал, а эффективность. Да и крестьян нет, за счет которых делалась прошлая модернизация. Быстро провести ремодернизацию мы можем только в условиях социально ориентированного государства, взявшего на вооружение элементы социализма - производственной демократии, соединения функций работника, творца и управленца. При этом не нужно умалять значения сырьевых ресурсов, которыми мы обладаем, и осваивающих их компаний, таких, например, как «Газпром». Для старта «сектора будущего» нужен прочный фундамент - ресурсный и финансовый. Необходимо грамотно распорядиться средствами, получаемыми от продажи сырья, направляя их на создание наукоемких очагов роста, причем не только в энергетической сфере. И эти производства должны быть по-новому организованы.
- Что конкретно вы бы предложили, ведь у нас уже давно говорят об инновациях, технологиях, модернизации и так далее?
- Залог успеха - во внедрении не железок, а новых социальных технологий, которые помогают мозгам. Этого не понимают наши инноваторы. Задачу ремодернизации сегодня невозможно решить сразу, как могли бы во время перестройки, с помощью единого народно-хозяйственного комплекса. Но стимулирующие социальные технологии, создающие чувство сопричастности у каждого работника, а не только у собственника, легче создавать локально, в коллективе. Можно создать очаги модернизации, которые я называю наукоградами, креативными поселениями или альтернативными общинами (каждое название по-своему верно и отражает свою сторону сути). Для человека, который что-то изобретает и внедряет, нужны социальные технологии, специальная социальная среда, где он будет чувствовать себя комфортно и защищенно, а окружающая обстановка будет способствовать творческому процессу, а не тормозить его. И творец будет сам участвовать в осуществлении своей идеи, видеть результат инновации на практике. Всё должно быть подчинено тому, чтобы ничто не мешало генерации и внедрению в жизнь новых идей. Чтобы жителей наукоградов не касались проблемы бюрократии, чиновничьего произвола, бессмысленных многочасовых совещаний, скитаний по высоким кабинетам, очередей, заполнения никому не нужных бумаг и так далее. Каждая такая община должна быть освобождена от всех мелочных забот, которые несет бюрократизация и хаотичное капиталистическое общество. То есть нужно создать все условия, чтобы мозги работали не по приказу, не из-под палки, но в то же время и неравнодушно.
Креативные поселения и коллективы должны работать в разных секторах экономики, действовать на основе самоуправления, быть связаны между собой и помогать друг другу. При этом они должны быть защищены от внешнего вмешательства. Даете результат - получаете финансирование, не даете - не получаете. Причем на выходе, а не на входе. Думайте, как этот результат обеспечить, но у вас есть защита от безумных проверок. Это позволит начать очаговую ремодернизацию с переходом к сетевой, а потом, конечно, и ко всеобщей. С интеграцией этих технологий в промышленность. Развитие очагов модернизации, постепенно сливающихся в «сектор будущего», будет решать и другие проблемы. Например, у нас - огромные просторы, но все мы скучены вокруг крупных городов и всем нужно каждый день добираться до офисов, на что уходит много времени, сил и средств. А ведь многое можно делать посредством удаленного доступа через те же компьютерные сети. При уровне развития нынешних технологий вовсе не нужно каждый день присутствовать на утренней линейке, чтобы сделать научное открытие, запустить его в производство, получить результат и отчитаться. Мало того, жизнь в мегаполисах даже в самых развитых странах становится всё менее пригодной для науки и творчества, поэтому часто люди из мегаполисов перемещаются в более спокойные места. Для России с ее огромными территориями и сумасшедшими расстояниями создание наукоградов - это еще и потрясающий шанс для освоения, допустим, таких регионов, как Восточная Сибирь и Дальний Восток. Сегодня людей хотят переманить туда землей, а нужно - электронным коттеджем, интересной работой, которую и в Москве-то не получишь. Кстати, в этом смысле тот же «Газпром», который в рамках своей деятельности в значительной степени ответственен за освоение этих регионов, может выступить одним из ключевых участников этого процесса. Те, кто это начнет, безусловно, встанет в авангарде нашей цивилизации и войдет в историю.
- Но ведь похожая идея уже была опробована в рамках проекта «Сколково»?
- К сожалению, «Сколково» дискредитировало слово «наукоград». Его отцы отвергли идеи, которые мы выдвигали на этапе обсуждения этого проекта. Все было сделано с точностью до наоборот - вместо наукограда создали офис по распределению госсредств обычным для современной России путем. В результате вместо площадки для генерации и внедрения идей и технологий мы получили дополнительный пункт распределения бюджета. Этот эксперимент лишь подтвердил, что нынешняя структура нашего общества вовсе не способствует созданию новых креативных социальных технологий.
- И как же мы можем решить эту проблему?
- Нам необходима защита создаваемых точек роста от нашей бюрократии, смешанной с проявлениями дикого капитализма. Обеспечьте людям инфраструктуру, помогите с реализацией продукции и отстаньте от них. Те, кто не создадут чего-то толкового, отсеются сами, им же не будут платить за воздух. И одновременно с созданием точек роста требуется социальный разворот в общероссийской политике в сторону лечения социальных язв нашего общества. Иначе толпы обездоленных разобьют хрустальные острова наукоградов.