Асланбек Шерипов. Скованный великан
Я уже писала про замечательного сына вайнахского народа Асланбека Шерипова (1897-1919), о котором знаю с детства - о нем с восхищением рассказывала мне мамина мама - Регант Мяхтиевна Чуликова, которая с ним дружила. Как-то на конной прогулке он сказал ей, что не будет брить бороду, пока не победит мировая революция... Но как понимал революцию Асланбек? Коммунистическая пропаганда внушала нам, что герой гражданской войны Асланбек Шерипов "олицетворял" выбор большевизма, и противопоставляла двадцатилетнего юношу девяностолетнему шейху Узун-Хаджи Салтинскому, создателю совместно с Иналуком Арслануковым-Дышнинским Северокавказского Эмирата (1919-1920).
Однако, мы знаем, что коммунистом Асланбек не был, а вот ислам как раз исповедовал! Видимо, история еще приоткроет завесу тайны, и мы полнее узнаем устремления этого благородного и смелого юноши.
• ШЕРИПОВ Асланбек - один из братьев Шериповых, публицист, переводчик, фольклорист, революционер. Автор статей: «Герои Чечни и Дагестана», «Работа «святых»», «Обращение к грозненской демократии»… Автор книг: «Статьи и речи» (1972), «Статьяш а, къамелаш а» («Статьи и речи») - на чеченском языке (1977), «Статьяши, къамаьлаши» («Статьи и речи») - на ингушском языке (1977)… Перевёл на русский язык чеченские народные песни.
• ШЕРИПОВ Данилбек (Денилбек) - один из братьев Шериповых, драматург, публицист, фольклорист, общественный деятель. Автор пьесы «Алибек-хаджи».
• ШЕРИПОВ Заурбек (Зоврабек) - один из братьев Шериповых, публицист, фольклорист, общественный деятель. Составитель первого русско-чеченского словаря.
• ШЕРИПОВ Назарбек - один из братьев Шериповых, основоположник жанра чеченской национальной драматургии. Автор пьес: «Синкъерамехь» («На вечеринке»), «Ча» («Медведь») (1912)…
Прямой потомок Шериповых, Инал-Бек Шерипов, талантливый режиссер, сценарист, композитор, создатель и теоретик «шахматного кино», в котором действительность отображается через художественные образы и символы, написал мне, что на этой фотографии, которая была переснята с фото из музея г. Нальчик и стояла у мужа в кабинете, пока я не решила поделиться ею с ним, не Асламбек, а Данилбек Шерипов, его прадед, старший брат Асламбека и Майербека Шериповых, один из первых чеченских юристов, который до революции был председателем коллегии адвокатов Чечни. В 1911 году он издавал в Грозном первую ежедневную литературно-общественную газету «Терец» и сам же был её главным редактором. Занимался делом Зелимхана Харачоевского, пытаясь его реабилитировать, чтобы Зелимхан мог вернуться к своей семье - об этом пишет Абузар Айдамиров в «Буре» и Мамакаев в «Зелимхане» (там Данилбек Шерипов становится Данилбеком Шараевым).
Публицистикой и литературой Данилбек Шерипов увлекался параллельно. В 1927 г. в Грозном вышла отдельной книгой его историческая пьеса «Алибек-Хаджи Зандакский». В 1937 году все братья Шериповы были арестованы (об этом пишет Авторханов). Умер Данилбек в пересыльной тюрьме в Казахстане. У его внука, Инал-Бека, в Грозном хранился экземпляр сделанного Данилбеком Шериповым перевода на чеченский язык книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», и составленный им первый русско-чеченский разговорник, но, к несчастью, их дом с библиотекой, архивом, коллекцией картин и всем имуществом был уничтожен в 1995 году прямым попаданием бомбы.
Про Чуликовых Инал сообщил, что они близки Шериповым еще с русско-турецкой войны, так как "Джамалдин Шерипов (отец Данилбека, Асланбека, Майербека, Назарбека, Заурбека и Хайдарбека) был на фронте вместе с офицером царской армии Чуликовым. И если я не ошибаюсь, фамилии Чуликова и Шерипова стоят рядом на мемориальном комплексе на Шипке в Болгарии."
Далее Инал написал: "Асламбек никогда не был членом коммунистической партии, он был верующий человек. Его духовным учителем был Али Митаев. Об этом пишет сам Митаев, но коммунисты после смерти Митаева сделали из Асланбека Шерипова коммуниста.
Если говорить коротко, то Асланбек договорился с большевиками о том, что чеченцы поддержат большевиков, если те признают автономию Чечни и позволят чеченцам жить по своим законам. Ленин и его окружение согласились с условиями Асланбека, и до 1921 года в Чечне были шариатские суды; даже Сталин в своей речи признал право чеченцев жить по шариату. Но после того, как группировка Сталина победила в Кремле, они стали менять свои условия и, убив Али Митаева в 1921 году, ликвидировали шариатские суды и завоеванное право чеченцев жить по своим законам."
Были приложены некоторые материалы об этом, например, письмо шейха Али Митаева к Николаю Гикало, в котором он, пишет о том что помогал Асланбеку (и, выражая лояльность советской власти, открещивается от "контрреволюционеров Чуликова и других")
[Письмо шейха Али Метаева к Н. Гикало]«Тов. Гикало. Наконец, дождавшись ухода Деникинцев и прибытия Красной Армии, как Вам известно, я созвал в с. Автуры 29 марта съезд представителей Чечни и от Узун-Хаджи. Цель созыва съезда была следующая: с окончательным уходом из Чечни Добрармии и в ожидании Советской власти Чечня на короткое время осталась без всякой власти. Я объявил съезду, что добрармия ушла и ожидаем прибытие Советской власти, которую необходимо встретить радушно, по братски и что до полного установления Советской власти необходимо избегать всякого преступления, ибо на этот промежуток времени мы остаемся без хозяина. После этого составился протокол съезда, копию с которого я для сведения послал Вам. Какие-либо другие преступного характера вопросы на съезде не обсуждались. Бывшие на съезде в Грозном 3 апреля Автуринские делегаты возвратясь домой передали мне, что Вы,товарищ, произносили на съезде мое имя с именами контрреволюционеров Чуликова и других, говоря, что в селе Автуры Али Митаев устраивает какие-то съезды (якобы съезд этот вредит Сов. власти). Это явление меня сильно поразило, ибо, Вы, товарищ, лично зная меня, мое стремление и мою радость с прибытием Советской Власти не должны было произносить моего имени с именами наших врагов, да еще среди тех чеченских делегатов, которые также знают мои стремления. Съезд был созван мною в целях выражения радости и добрых пожеланий Советской Власти по случаю ее прибытия и больше ничего. И в будущем рад оказать всякую зависящую от меня услугу Советской Власти, что и докажу, если это потребуется. Хоть за кого бы меня не считали, я есть сторонник свободы. Вам же известно, что мои мюриды сражались с добрармией в Цацан-юрте, Устаргардое, Бердыкеле, Карахановской, Петропавловской и других аулах и какие люди там пали. Также, вероятно, Вам известно, что кто объявлял, собрав в Шали съезд, цель бывшего Терского правительства. Также Вам известно, кто поднял на ноги и в первый раз приводил в Пятигорск на съезд А. Шерипова. Одно только я не сделал, а именно: по примеру других не получал от Вас, якобы для уплаты жалованья Красной Армии и милиции деньги, и не клал их в свой карман. Все остальное я сделал насколько позволяет человеческая совесть. Если Вы всему этому не верите, то прошу даже и проверить все мои действия со дня переворота. После всего этого, когда все дела окончены, и всем надо сплотиться в одно, я совершенно неожиданно услышал произнесение Вами на съезде моего имени с именами наших врагов, что меня велико поразило, и этого я не ожидал от Вас, именно от Вас. Я уже и не знаю, как это назвать. Наконец, скажу Вам одно: Коран дает человеку всякую свободу, хотя наше духовенство это и не оглашает, я, зная это, есть честный последователь свободы, дающей Кораном. Готовый к Вашим услугам и уважающий Вас Али Митаев. 7 августа 1920 года, с. Автуры» .
Инал переслал также очень интересные воспоминания А. Авторханова о том, как Cоветы расправились с Али Митаевым (из книги мемуаров Авторханов А.Г. Франкфурт-на-Майне. 1983)
... На другой день наш старший класс повели на открытие 1-го съезда Советов Чечни. Тогда мы узнали, почему Микоян, Ворошилов и Буденный находились в Чечне. Они вместе с чеченским правительством сидели в Президиуме съезда. Микоян впоследствии писал в своих воспоминаниях как о своем участии на этом съезде, так и о посещении накануне этого съезда самого большого чеченского аула - Урус-Мартана. Там была намечена встреча Микояна, Ворошилова и Буденного с весьма влиятельным национально-политическим лидером Чечни - с Али Митаевым-Автуринским.
Торжества в Урус-Мартане проходили под девизом «братание с чеченским народом» в связи с объявлением чеченской автономии. На самом деле торжества оказались хорошо замаскированной ловушкой против Митаева. В журнале «Юность» Микоян рассказывал, как они боялись этой встречи. Ехать в Урус-Мартан с вооруженным отрядом чекистов считалось нетактичным, хотя точно знали, что сам Али Митаев туда приедет с вооруженными всадниками. Ехать же без вооруженной охраны было рискованно, так как Али, в случае несогласия со статутом объявляемой «автономии» Чечни, может взять их в плен и предъявить Москве какие-нибудь требования. Всегда находчивый Микоян и на этот раз блестяще вышел из положения: делегация забрала с собой целую роту... оркестра. Под музыкантов был замаскирован хорошо вооруженный отряд красной конницы Буденного.
Али Митаев был исключительно популярным деятелем национального движения в Чечне. Он заключил блок с большевиками против Деникина на условиях признания советским правительством шариата как основы будущей чеченской автономии. Это было в 1919 г., когда большевики на Северном Кавказе были загнаны в подполье (Чрезвычайный комиссар на Кавказе от Ленина - Серго Орджоникидзе - скрывался в горах Ингушетии и Чечни), а генерал Деникин от Орла двигался на Тулу и Москву.
Когда Красная армия в марте 1920 г. пришла на Северный Кавказ, Советы действительно признали шариат. На учредительных съездах в 1921 г. Дагестанской советской республики и Горской советской республики Сталин признал не только «сосуществование» между советами и шариатом, но и право горцев жить по шариату. Поэтому советское правительство объявило ряд привилегий для ислама и его духовных учреждений, ввело арабский алфавит и даже народные суды были объявлены шариатскими.
Через года два-три все это было ликвидировано. Сторонники Али Митаева считали, что их обманули. Отсюда большое, но мирное движение чеченцев во главе с Митаевым за восстановление прежнего положения. Москва учуяла здесь опасность взрыва, тем более, что в соседней Грузии тоже росло движение за восстановление независимости. Поэтому было решено ликвидировать Али Митаева, но так, чтобы не было никакого шума, и без массовых арестов среди его сторонников. Эта миссия и была возложена на Микояна, Ворошилова и Буденного.
Заманить Митаева в Грозный оказалось невозможным, но в ауле он был фактическим хозяином. Вот под предлогом проведения торжеств по поводу создания чеченской автономии в Урус-Мартан и приглашаются все видные представители Чечни. Приезжает сюда со своим вооруженным конным отрядом и Али Митаев. На личном свидании с делегацией Микояна Али повторяет свое требование: основой «автономии» должен быть шариат. Микоян и его спутники заявляют, что они согласны с требованием Али Митаева, но для окончательного решения вопроса они должны поговорить с Москвой по прямому проводу из Грозного. Микоян и его спутники предложили и самому Митаеву участвовать в этих переговорах. Митаев согласился при условии, что его будет сопровождать собственная конная охрана. Микоян условие принял. Все вместе они прибыли на станцию в Грозный. Поднялись в салон-вагон правительственного поезда, чтобы начать переговоры по прямому проводу с Москвой. Но поезд тотчас же двинулся на Ростов. Конной охране сообщили вежливо и торжественно, что Митаев поехал в Москву, чтобы встретиться с самим Лениным. На самом же деле через несколько часов Али очутился в одиночной камере Ростовского краевого ГПУ с обвинением: «Митаев готовил вместе с грузинскими националистами совместное чечено-грузинское вооруженное восстание».
Я живо помню сцену на 1-м съезде советов Чечни, где вопрос о судьбе Митаева стал главной темой. Об этом съезде рассказывает и Микоян, но только по-своему. Съезд происходил в большом зале бывшего реального училища. Зал был набит людьми до отказа. Многие стояли в проходах у стен. В Президиуме находились Эльдарханов, его заместители Заурбек Шерипов и Махмуд Хамзатов, Микоян, Ворошилов, Буденный и другие. Первый ряд занимали почетные старики, среди которых много седобородых хаджей, шейхов и мулл из «советских шариатистов». Едва Эльдарханов объявил об открытии съезда, - на сцену выходит в траурном платье высокая худая старая чеченка, вдруг скидывает с головы длинный черный платок и с обнаженной седой головой бросается к ногам Микояна со словами:
«Мой любимый сын, вождь Чечни, Асланбек Шерипов отдал жизнь в боях за Советскую власть, его присяжного брата Али Митаева без вины арестовала советская власть. Я не встану и не уйду отсюда, пока вы не дадите слова, что его освободят!»
Эльдарханов тут же переводит Микояну ее просьбу. Весь зал встает и бурно аплодирует, возгласы и крики в поддержку просьбы нарастают с такой силой, что в зале воцаряется на время необузданный и дикий шум. Микоян старается поднять просительницу, что ему явно не удается, а крики и шум еще больше усиливаются. Микоян догадывается, почему кричат делегаты, но их слов не понимает. Не понимает он и того, что, по чеченским законам, просительница должна стоять на коленях, пока ее просьба не будет принята к рассмотрению, а зал будет шуметь, пока Микоян не попросит слова. На помощь пришел тот же Эльдарханов. Он что-то сказал Микояну и потом предоставил ему слово. В зале водворяется напряженная тишина. Кратко перекинувшись словами со своими спутниками, Микоян выходит на трибуну и говорит: «Али Митаев скоро будет освобожден!»
Шквалом восторгов и ликования приветствует зал великодушие советской власти. Кругом кричат: «Инш-Аллах, инш-Аллах!» («Волей Аллаха, волей Аллаха!»).
Микоян вернулся в Ростов. Шли недели, месяцы, а Али Митаева нет и нет. Делегация за делегацией посещают Ростов с просьбой выполнить требование 1-го съезда Советов Чечни, но безрезультатно. Микояну все это тоже начинает, видимо, надоедать. Он обращается к Сталину, как быть? Чеченскому правительству скоро стал известен совет, который дал изобретательный Сталин Микояну: «Если ты хочешь, чтобы чеченцы тебя оставили в покое, то отдай им труп Митаева!» Сталин хорошо знал и это имя, и роль Митаева в Чечне. Микоян так и поступил. Ростовские чекисты, чтобы на теле не оставить следов пулевых ран, задушили Митаева и чеченцам вернули его труп, высказав сожаление, что накануне освобождения Митаев «внезапно скончался от разрыва сердца...»
Далее следуют также присланные Иналом уникальные воспоминания друга Асланбека Шерипова по полтавскому кадетскому корпусу А. Чхеидзе, представителя известной грузинской дворянской фамилии.
Аслан-Бек Шерипов. Глава из книги «Страна Прометея» «Но и закаленное сердце Гехи жаждало человеческой ласки. И в порыве тоски искал Геха товарища-друга, кто бы мог облегчить ему минуты страданий и черных дум... Искал - и не находил.» «Абрек Геха» Аслан-Бек Шерипов Кавказский горец. 1934. №1.С34 Горькую истину о себе заключил в этих немногих словах покойный Аслан-Бек Шерипов... Вообще надо сказать - вся небольшая вещица «Абрек Геха» как нельзя лучше отражает порывистую, жаждущую подвига душу ее автора. От первого слова и до последней мысли - предчувствия: «...победитель тот, кто в жертву борьбе на верную смерть без раздумья бросает душу и тело свое...» Всюду трепещет и перебегает от переживания к переживанию один мотив - мучительная жажда подвига. Я не стану здесь говорить о Шерипове как о политическом деятеле. Да если бы и хотел об этом писать - задача была бы трудно исполнима: он не успел выявить себя до конца, не успел сформироваться в определенную политическую личность. Аслан-Бек митингов, речей, политики... словом, Аслан-Бек революции мне и непонятен и неизвестен. Но Аслан-Бек «страданий и черных дум», замкнувшийся в мучительной одинокой тревоге; Аслан-Бек страстного горения, надежд, хотений и муки - этот Аслан-Бек, как живой, и сейчас стоит около меня. Я был старше Аслан-Бека годом или двумя, и мы встретились впервые, будучи я в пятом, а он в четвертом классе кадетского корпуса (в Полтаве). Уроженцев Кавказа самых разных «племен и наречий» было здесь довольно много, но все мы были разбросаны по разным классам (и ротам). Встречались сравнительно редко, главным образом, на рождественских и пасхальных каникулах, так как за дальностью расстояния домой не ездили. Однако и при таком малом общении заметна была тяга Аслан-Бека к одиночеству. Узами тесной дружбы ни с одним из нас он связан не был. Редко присоединялся он к нашим затеям, не говоря уже о шалостях. Какая-то скорбная дума владела им. Всегда медлительный, молчаливый и грустный, он не располагал к себе, да и не искал ничьего расположения. Ему грезились бури, сдвиги, усилия; он мечтал о подвигах в то время, как огромное большинство окружающих предавалось ежедневной «суете мирской». Будучи одним из лучших (кажется, первым) учеников в классе, пунктуально следуя предписаниям дисциплины, он считался образцовым кадетом. От всего «может уйти человек, но нельзя ему уйти от самого себя от того разлада, тех противоречий, которые составляют существо его духа», и вот в отношении духа, действительно, было неблагополучно - Аслан-Бек определенно страдал...
***
Наше сближение произошло на почве любви к книге. Я был заведующим библиотекой, а он - один из усерднейших читателей ее книг. Часто в мои руки попадали книги из так называемой фундаментальной библиотеки, особенно интересные и трудно доставаемые. Читали мы их вместе. От книги беседа переходила к Кавказу, от Кавказа к его народам, к чеченцам в частности, и, наконец, к единственному их представителю, т.е. к самому Аслан-Беку... - Ты не можешь себе представить, - глухо говорил он, - до какой степени мне тяжело быть в этой клетке. Я ежеминутно чувствую ее прутья и мечтаю только о том, чтобы свободно вздохнуть... Клянусь тебе Аллахом, я предпочел бы быть сейчас пастухом, чем зубрить французские глаголы или дежурить по классу… Для меня до сих пор неясно, каким образом Шерипов попал в кадетский корпус - да еще в Полтаву. Никогда ни слова не говорил он об этом. А я не спрашивал. Точно так же не могу дать себе отчета и в том, при каких условиях и в силу каких обстоятельств он вышел из корпуса, поступил в Грозненское реальное училище. Религиозный до фанатизма, он стыдился исполнять обряды, так как их пришлось бы исполнять на людях. Влюбленный в величественный образ Шамиля, он чувствовал неприязнь к русским и часто бывал недоволен тем, что между русскими и «кавказцами» не только не делали разницы, но, наоборот, к нам проявлялась со стороны начальства заботливость, а со стороны местного общества - интерес. Мне кажется, он был бы больше доволен, если бы к нему придирались или подчеркивали его нерусское происхождение. Он хотел «доли лютого зверя и героя... так как она полна опасностей, требовала жертв, сил и борьбы».
***
Я имел привычку сохранять всякие «живые документы», т.е. письма, записочки и т.п. За год Шериповских записок у меня накопилось десятка полтора. Некоторые из них содержали в себе стихотворение. Иногда даже не одно.
Вот что с особенным старанием скрывал он от людей... Прослыть поэтом ему - силачу, чеченцу, суровому и недоступному - казалось самооскорблением. Но, видно, натура и ее порывы сильнее даже волевого углушения. И то сказать: что тяжелее - невыплаканные слезы муки или невылившийся восторг творчества?
А Шерипов иногда переполнялся творческим восторгом.
Основной мотив его произведений можно охарактеризовать в двух словах: скованный великан. Эта идея или лучше этот образ преследовал его, угнетал, вызывал гнев, но никогда жалость.
Вместе с орлом, презрительно глядящим на пищу, просовываемую сквозь прутья клетки и не принимающим ее, чтобы умереть с голоду; вместе с Прометеем, изнывающим в цепях... Аслан-Бек тосковал, метался и гневно кричал, суля грозу и смерть, посылая проклятия, но не мольбы.
Вспоминаю его посвящение Казбеку: застывший телом богатырь обладает гордым духом, страдает от сознания своего бессилия и льет слезы (реки), мечущиеся и все сметающие в своем ураганном беге...
Писал он слишком скульптурно, нагромождая образы, рассмотреть которые можно скорее издали, нежели вблизи. Писал он немного и из этого немногого лишь небольшую часть показывал мне.
С большой тревогой ожидал ответ единственного читателя и критика, т.е. мой ответ.
Прозой он почти не писал, а если писал, то только о горах, о клокочущих реках, о живом лесе, а из людей выбирал только сильных, отважных и борющихся.
Повторяю (с его слов): кроме меня, читателей его произведений не было. Бывшие с нами в кадетском корпусе Мусса Дудоров (убит), Дудор Добриев (убит) и другие горцы-мусульмане стояли к нему ближе по природе; но литературными вопросами они интересовались мало.
И в конце концов - ни они, ни я - не состояли в подлинно дружеских отношениях с Шериповым. Больше всего - он был с самим собой.
***
О выходе Шерипова из корпуса я узнал только по возвращении с летних вакаций. Причины ухода объяснялись разно. Сам Аслан-Бек в скорости прислал мне письмо, в котором коротко сообщил: ушел потому, что не мог больше быть.
Переписка наша через непродолжительное время заглохла.
Но мы свиделись еще раз - в 1916 году. Увидел его я очень радостным, полным жизни, веры в себя и решимости.
- Чем ты занят, что делаешь? - спросил я его.
- Многим занят, многое делаю - свое и чужое!
Он смеялся, отшучивался, но, в чем заключалось его «дело», не сказал. О прошлом почти не говорили. Посидели, поговорили и расстались - навсегда.
***
В начале своего очерка я обещал не касаться политических настроений и действий Шерипова. И не коснусь...
Но приведу материал, относящийся к его характеристике как политического деятеля, полученный мною (в 1921 и 1924 годах) от лиц, заслуживающих полного доверия.
В 1918 году наш (то есть Аслан-Бека и мой) однокашник застрял в городе Грозном. Вся власть перешла к Советам. Бежать он не успел. Как офицер, попал в тюрьму... - и в список подлежащих расстрелу.
В момент, когда он готовился к концу земного странствования, подъехал автомобиль. Вылезший оттуда Шерипов накинул на осужденного бурку, вывез его и, снабдив деньгами, отправил в безопасное место.
Другой аналогичный по своей бескорыстности и самоотверженности случай: некто М., бывший соученик Аслан-Бека, был приговорен к смертной казни.
Сестра приговоренного бросилась к чеченскому комиссару, прося спасти брата.
Он спас... Мне говорили, что он многих спасал... Многих, но не спас самого себя.
Печать обреченности всегда лежала на нем. Он искал опасности, он играл неосторожно, находясь под давлением созданных еще в ранней юности грез о героических подвигах.
Аслан-Бек видел в своем народе и «великана в цепях», и друга. И он «звал, искал»...
Но нашел ли?
29 ноября 1924 года. Прага
Константин Чхеидзе
***
Константин Чхеидзе
(1897 - 1974)
Родился 19 сентября (н. ст.) в г. Моздоке тогдашней Терской области на Северном Кавказе. Со стороны матери происходил из русской семьи, со стороны отца - грузин. Мать была православной, отец был католиком, сам К.А. Чхеидзе считал себя православным; по роду военной службы, да и в дальнейшем, он долго находился в мусульманской среде, не испытывая проблем во взаимоотношениях с кавказскими горцами. В 1908 г. поступил в Полтавский кадетский корпус, который окончил в 1916 г. в чине вице-унтер-офицера. В том же году Чхеидзе поступил в Тверское кавалерийское училище, которое окончил 1 октября 1917 г., был выпущен в чине корнета и направлен в Кабардинский конный полк (Дикая дивизия). Находясь в училище, в период «двоевластия» Временного правительства и Советов, являлся представителем войска в Тверском губернском Совете депутатов. После Октябрьской революции во время Гражданской войны воевал на стороне «белых», являясь личным адъютантом начальника Кабардинских частей генерала Заур-Бека Даутокова-Серебрякова (1918-1919), после его смерти был адъютантом начальника Кабардинской конной дивизии и Правителя Кабарды князя В.А. Бековича-Черкасского (1919-1920).
На фото из семейного архива Шериповых запечатлены Асланбек со своей мамой, его младший брат Майербек (возглавивший вместе с Хасаном Исраиловым антисоветское движение в Чечне в конце 30-х годов) и его сестра Аша, впоследствие - жена писателя Халида Ошаева.
ИБРАГИМ ЧУЛИКОВ (15.08.1891-1986): на фото слева, и мой дед ГАМИД ОСМАЕВ, соратник Николая Гикало, управляющий СевКавказСнабСбыт (примерно 1897-1948).
Узун-Хаджи
Счетчик посещений
Однако, мы знаем, что коммунистом Асланбек не был, а вот ислам как раз исповедовал! Видимо, история еще приоткроет завесу тайны, и мы полнее узнаем устремления этого благородного и смелого юноши.
• ШЕРИПОВ Асланбек - один из братьев Шериповых, публицист, переводчик, фольклорист, революционер. Автор статей: «Герои Чечни и Дагестана», «Работа «святых»», «Обращение к грозненской демократии»… Автор книг: «Статьи и речи» (1972), «Статьяш а, къамелаш а» («Статьи и речи») - на чеченском языке (1977), «Статьяши, къамаьлаши» («Статьи и речи») - на ингушском языке (1977)… Перевёл на русский язык чеченские народные песни.
• ШЕРИПОВ Данилбек (Денилбек) - один из братьев Шериповых, драматург, публицист, фольклорист, общественный деятель. Автор пьесы «Алибек-хаджи».
• ШЕРИПОВ Заурбек (Зоврабек) - один из братьев Шериповых, публицист, фольклорист, общественный деятель. Составитель первого русско-чеченского словаря.
• ШЕРИПОВ Назарбек - один из братьев Шериповых, основоположник жанра чеченской национальной драматургии. Автор пьес: «Синкъерамехь» («На вечеринке»), «Ча» («Медведь») (1912)…
Прямой потомок Шериповых, Инал-Бек Шерипов, талантливый режиссер, сценарист, композитор, создатель и теоретик «шахматного кино», в котором действительность отображается через художественные образы и символы, написал мне, что на этой фотографии, которая была переснята с фото из музея г. Нальчик и стояла у мужа в кабинете, пока я не решила поделиться ею с ним, не Асламбек, а Данилбек Шерипов, его прадед, старший брат Асламбека и Майербека Шериповых, один из первых чеченских юристов, который до революции был председателем коллегии адвокатов Чечни. В 1911 году он издавал в Грозном первую ежедневную литературно-общественную газету «Терец» и сам же был её главным редактором. Занимался делом Зелимхана Харачоевского, пытаясь его реабилитировать, чтобы Зелимхан мог вернуться к своей семье - об этом пишет Абузар Айдамиров в «Буре» и Мамакаев в «Зелимхане» (там Данилбек Шерипов становится Данилбеком Шараевым).
Публицистикой и литературой Данилбек Шерипов увлекался параллельно. В 1927 г. в Грозном вышла отдельной книгой его историческая пьеса «Алибек-Хаджи Зандакский». В 1937 году все братья Шериповы были арестованы (об этом пишет Авторханов). Умер Данилбек в пересыльной тюрьме в Казахстане. У его внука, Инал-Бека, в Грозном хранился экземпляр сделанного Данилбеком Шериповым перевода на чеченский язык книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», и составленный им первый русско-чеченский разговорник, но, к несчастью, их дом с библиотекой, архивом, коллекцией картин и всем имуществом был уничтожен в 1995 году прямым попаданием бомбы.
Про Чуликовых Инал сообщил, что они близки Шериповым еще с русско-турецкой войны, так как "Джамалдин Шерипов (отец Данилбека, Асланбека, Майербека, Назарбека, Заурбека и Хайдарбека) был на фронте вместе с офицером царской армии Чуликовым. И если я не ошибаюсь, фамилии Чуликова и Шерипова стоят рядом на мемориальном комплексе на Шипке в Болгарии."
Далее Инал написал: "Асламбек никогда не был членом коммунистической партии, он был верующий человек. Его духовным учителем был Али Митаев. Об этом пишет сам Митаев, но коммунисты после смерти Митаева сделали из Асланбека Шерипова коммуниста.
Если говорить коротко, то Асланбек договорился с большевиками о том, что чеченцы поддержат большевиков, если те признают автономию Чечни и позволят чеченцам жить по своим законам. Ленин и его окружение согласились с условиями Асланбека, и до 1921 года в Чечне были шариатские суды; даже Сталин в своей речи признал право чеченцев жить по шариату. Но после того, как группировка Сталина победила в Кремле, они стали менять свои условия и, убив Али Митаева в 1921 году, ликвидировали шариатские суды и завоеванное право чеченцев жить по своим законам."
Были приложены некоторые материалы об этом, например, письмо шейха Али Митаева к Николаю Гикало, в котором он, пишет о том что помогал Асланбеку (и, выражая лояльность советской власти, открещивается от "контрреволюционеров Чуликова и других")
[Письмо шейха Али Метаева к Н. Гикало]«Тов. Гикало. Наконец, дождавшись ухода Деникинцев и прибытия Красной Армии, как Вам известно, я созвал в с. Автуры 29 марта съезд представителей Чечни и от Узун-Хаджи. Цель созыва съезда была следующая: с окончательным уходом из Чечни Добрармии и в ожидании Советской власти Чечня на короткое время осталась без всякой власти. Я объявил съезду, что добрармия ушла и ожидаем прибытие Советской власти, которую необходимо встретить радушно, по братски и что до полного установления Советской власти необходимо избегать всякого преступления, ибо на этот промежуток времени мы остаемся без хозяина. После этого составился протокол съезда, копию с которого я для сведения послал Вам. Какие-либо другие преступного характера вопросы на съезде не обсуждались. Бывшие на съезде в Грозном 3 апреля Автуринские делегаты возвратясь домой передали мне, что Вы,товарищ, произносили на съезде мое имя с именами контрреволюционеров Чуликова и других, говоря, что в селе Автуры Али Митаев устраивает какие-то съезды (якобы съезд этот вредит Сов. власти). Это явление меня сильно поразило, ибо, Вы, товарищ, лично зная меня, мое стремление и мою радость с прибытием Советской Власти не должны было произносить моего имени с именами наших врагов, да еще среди тех чеченских делегатов, которые также знают мои стремления. Съезд был созван мною в целях выражения радости и добрых пожеланий Советской Власти по случаю ее прибытия и больше ничего. И в будущем рад оказать всякую зависящую от меня услугу Советской Власти, что и докажу, если это потребуется. Хоть за кого бы меня не считали, я есть сторонник свободы. Вам же известно, что мои мюриды сражались с добрармией в Цацан-юрте, Устаргардое, Бердыкеле, Карахановской, Петропавловской и других аулах и какие люди там пали. Также, вероятно, Вам известно, что кто объявлял, собрав в Шали съезд, цель бывшего Терского правительства. Также Вам известно, кто поднял на ноги и в первый раз приводил в Пятигорск на съезд А. Шерипова. Одно только я не сделал, а именно: по примеру других не получал от Вас, якобы для уплаты жалованья Красной Армии и милиции деньги, и не клал их в свой карман. Все остальное я сделал насколько позволяет человеческая совесть. Если Вы всему этому не верите, то прошу даже и проверить все мои действия со дня переворота. После всего этого, когда все дела окончены, и всем надо сплотиться в одно, я совершенно неожиданно услышал произнесение Вами на съезде моего имени с именами наших врагов, что меня велико поразило, и этого я не ожидал от Вас, именно от Вас. Я уже и не знаю, как это назвать. Наконец, скажу Вам одно: Коран дает человеку всякую свободу, хотя наше духовенство это и не оглашает, я, зная это, есть честный последователь свободы, дающей Кораном. Готовый к Вашим услугам и уважающий Вас Али Митаев. 7 августа 1920 года, с. Автуры» .
Инал переслал также очень интересные воспоминания А. Авторханова о том, как Cоветы расправились с Али Митаевым (из книги мемуаров Авторханов А.Г. Франкфурт-на-Майне. 1983)
... На другой день наш старший класс повели на открытие 1-го съезда Советов Чечни. Тогда мы узнали, почему Микоян, Ворошилов и Буденный находились в Чечне. Они вместе с чеченским правительством сидели в Президиуме съезда. Микоян впоследствии писал в своих воспоминаниях как о своем участии на этом съезде, так и о посещении накануне этого съезда самого большого чеченского аула - Урус-Мартана. Там была намечена встреча Микояна, Ворошилова и Буденного с весьма влиятельным национально-политическим лидером Чечни - с Али Митаевым-Автуринским.
Торжества в Урус-Мартане проходили под девизом «братание с чеченским народом» в связи с объявлением чеченской автономии. На самом деле торжества оказались хорошо замаскированной ловушкой против Митаева. В журнале «Юность» Микоян рассказывал, как они боялись этой встречи. Ехать в Урус-Мартан с вооруженным отрядом чекистов считалось нетактичным, хотя точно знали, что сам Али Митаев туда приедет с вооруженными всадниками. Ехать же без вооруженной охраны было рискованно, так как Али, в случае несогласия со статутом объявляемой «автономии» Чечни, может взять их в плен и предъявить Москве какие-нибудь требования. Всегда находчивый Микоян и на этот раз блестяще вышел из положения: делегация забрала с собой целую роту... оркестра. Под музыкантов был замаскирован хорошо вооруженный отряд красной конницы Буденного.
Али Митаев был исключительно популярным деятелем национального движения в Чечне. Он заключил блок с большевиками против Деникина на условиях признания советским правительством шариата как основы будущей чеченской автономии. Это было в 1919 г., когда большевики на Северном Кавказе были загнаны в подполье (Чрезвычайный комиссар на Кавказе от Ленина - Серго Орджоникидзе - скрывался в горах Ингушетии и Чечни), а генерал Деникин от Орла двигался на Тулу и Москву.
Когда Красная армия в марте 1920 г. пришла на Северный Кавказ, Советы действительно признали шариат. На учредительных съездах в 1921 г. Дагестанской советской республики и Горской советской республики Сталин признал не только «сосуществование» между советами и шариатом, но и право горцев жить по шариату. Поэтому советское правительство объявило ряд привилегий для ислама и его духовных учреждений, ввело арабский алфавит и даже народные суды были объявлены шариатскими.
Через года два-три все это было ликвидировано. Сторонники Али Митаева считали, что их обманули. Отсюда большое, но мирное движение чеченцев во главе с Митаевым за восстановление прежнего положения. Москва учуяла здесь опасность взрыва, тем более, что в соседней Грузии тоже росло движение за восстановление независимости. Поэтому было решено ликвидировать Али Митаева, но так, чтобы не было никакого шума, и без массовых арестов среди его сторонников. Эта миссия и была возложена на Микояна, Ворошилова и Буденного.
Заманить Митаева в Грозный оказалось невозможным, но в ауле он был фактическим хозяином. Вот под предлогом проведения торжеств по поводу создания чеченской автономии в Урус-Мартан и приглашаются все видные представители Чечни. Приезжает сюда со своим вооруженным конным отрядом и Али Митаев. На личном свидании с делегацией Микояна Али повторяет свое требование: основой «автономии» должен быть шариат. Микоян и его спутники заявляют, что они согласны с требованием Али Митаева, но для окончательного решения вопроса они должны поговорить с Москвой по прямому проводу из Грозного. Микоян и его спутники предложили и самому Митаеву участвовать в этих переговорах. Митаев согласился при условии, что его будет сопровождать собственная конная охрана. Микоян условие принял. Все вместе они прибыли на станцию в Грозный. Поднялись в салон-вагон правительственного поезда, чтобы начать переговоры по прямому проводу с Москвой. Но поезд тотчас же двинулся на Ростов. Конной охране сообщили вежливо и торжественно, что Митаев поехал в Москву, чтобы встретиться с самим Лениным. На самом же деле через несколько часов Али очутился в одиночной камере Ростовского краевого ГПУ с обвинением: «Митаев готовил вместе с грузинскими националистами совместное чечено-грузинское вооруженное восстание».
Я живо помню сцену на 1-м съезде советов Чечни, где вопрос о судьбе Митаева стал главной темой. Об этом съезде рассказывает и Микоян, но только по-своему. Съезд происходил в большом зале бывшего реального училища. Зал был набит людьми до отказа. Многие стояли в проходах у стен. В Президиуме находились Эльдарханов, его заместители Заурбек Шерипов и Махмуд Хамзатов, Микоян, Ворошилов, Буденный и другие. Первый ряд занимали почетные старики, среди которых много седобородых хаджей, шейхов и мулл из «советских шариатистов». Едва Эльдарханов объявил об открытии съезда, - на сцену выходит в траурном платье высокая худая старая чеченка, вдруг скидывает с головы длинный черный платок и с обнаженной седой головой бросается к ногам Микояна со словами:
«Мой любимый сын, вождь Чечни, Асланбек Шерипов отдал жизнь в боях за Советскую власть, его присяжного брата Али Митаева без вины арестовала советская власть. Я не встану и не уйду отсюда, пока вы не дадите слова, что его освободят!»
Эльдарханов тут же переводит Микояну ее просьбу. Весь зал встает и бурно аплодирует, возгласы и крики в поддержку просьбы нарастают с такой силой, что в зале воцаряется на время необузданный и дикий шум. Микоян старается поднять просительницу, что ему явно не удается, а крики и шум еще больше усиливаются. Микоян догадывается, почему кричат делегаты, но их слов не понимает. Не понимает он и того, что, по чеченским законам, просительница должна стоять на коленях, пока ее просьба не будет принята к рассмотрению, а зал будет шуметь, пока Микоян не попросит слова. На помощь пришел тот же Эльдарханов. Он что-то сказал Микояну и потом предоставил ему слово. В зале водворяется напряженная тишина. Кратко перекинувшись словами со своими спутниками, Микоян выходит на трибуну и говорит: «Али Митаев скоро будет освобожден!»
Шквалом восторгов и ликования приветствует зал великодушие советской власти. Кругом кричат: «Инш-Аллах, инш-Аллах!» («Волей Аллаха, волей Аллаха!»).
Микоян вернулся в Ростов. Шли недели, месяцы, а Али Митаева нет и нет. Делегация за делегацией посещают Ростов с просьбой выполнить требование 1-го съезда Советов Чечни, но безрезультатно. Микояну все это тоже начинает, видимо, надоедать. Он обращается к Сталину, как быть? Чеченскому правительству скоро стал известен совет, который дал изобретательный Сталин Микояну: «Если ты хочешь, чтобы чеченцы тебя оставили в покое, то отдай им труп Митаева!» Сталин хорошо знал и это имя, и роль Митаева в Чечне. Микоян так и поступил. Ростовские чекисты, чтобы на теле не оставить следов пулевых ран, задушили Митаева и чеченцам вернули его труп, высказав сожаление, что накануне освобождения Митаев «внезапно скончался от разрыва сердца...»
Далее следуют также присланные Иналом уникальные воспоминания друга Асланбека Шерипова по полтавскому кадетскому корпусу А. Чхеидзе, представителя известной грузинской дворянской фамилии.
Аслан-Бек Шерипов. Глава из книги «Страна Прометея» «Но и закаленное сердце Гехи жаждало человеческой ласки. И в порыве тоски искал Геха товарища-друга, кто бы мог облегчить ему минуты страданий и черных дум... Искал - и не находил.» «Абрек Геха» Аслан-Бек Шерипов Кавказский горец. 1934. №1.С34 Горькую истину о себе заключил в этих немногих словах покойный Аслан-Бек Шерипов... Вообще надо сказать - вся небольшая вещица «Абрек Геха» как нельзя лучше отражает порывистую, жаждущую подвига душу ее автора. От первого слова и до последней мысли - предчувствия: «...победитель тот, кто в жертву борьбе на верную смерть без раздумья бросает душу и тело свое...» Всюду трепещет и перебегает от переживания к переживанию один мотив - мучительная жажда подвига. Я не стану здесь говорить о Шерипове как о политическом деятеле. Да если бы и хотел об этом писать - задача была бы трудно исполнима: он не успел выявить себя до конца, не успел сформироваться в определенную политическую личность. Аслан-Бек митингов, речей, политики... словом, Аслан-Бек революции мне и непонятен и неизвестен. Но Аслан-Бек «страданий и черных дум», замкнувшийся в мучительной одинокой тревоге; Аслан-Бек страстного горения, надежд, хотений и муки - этот Аслан-Бек, как живой, и сейчас стоит около меня. Я был старше Аслан-Бека годом или двумя, и мы встретились впервые, будучи я в пятом, а он в четвертом классе кадетского корпуса (в Полтаве). Уроженцев Кавказа самых разных «племен и наречий» было здесь довольно много, но все мы были разбросаны по разным классам (и ротам). Встречались сравнительно редко, главным образом, на рождественских и пасхальных каникулах, так как за дальностью расстояния домой не ездили. Однако и при таком малом общении заметна была тяга Аслан-Бека к одиночеству. Узами тесной дружбы ни с одним из нас он связан не был. Редко присоединялся он к нашим затеям, не говоря уже о шалостях. Какая-то скорбная дума владела им. Всегда медлительный, молчаливый и грустный, он не располагал к себе, да и не искал ничьего расположения. Ему грезились бури, сдвиги, усилия; он мечтал о подвигах в то время, как огромное большинство окружающих предавалось ежедневной «суете мирской». Будучи одним из лучших (кажется, первым) учеников в классе, пунктуально следуя предписаниям дисциплины, он считался образцовым кадетом. От всего «может уйти человек, но нельзя ему уйти от самого себя от того разлада, тех противоречий, которые составляют существо его духа», и вот в отношении духа, действительно, было неблагополучно - Аслан-Бек определенно страдал...
***
Наше сближение произошло на почве любви к книге. Я был заведующим библиотекой, а он - один из усерднейших читателей ее книг. Часто в мои руки попадали книги из так называемой фундаментальной библиотеки, особенно интересные и трудно доставаемые. Читали мы их вместе. От книги беседа переходила к Кавказу, от Кавказа к его народам, к чеченцам в частности, и, наконец, к единственному их представителю, т.е. к самому Аслан-Беку... - Ты не можешь себе представить, - глухо говорил он, - до какой степени мне тяжело быть в этой клетке. Я ежеминутно чувствую ее прутья и мечтаю только о том, чтобы свободно вздохнуть... Клянусь тебе Аллахом, я предпочел бы быть сейчас пастухом, чем зубрить французские глаголы или дежурить по классу… Для меня до сих пор неясно, каким образом Шерипов попал в кадетский корпус - да еще в Полтаву. Никогда ни слова не говорил он об этом. А я не спрашивал. Точно так же не могу дать себе отчета и в том, при каких условиях и в силу каких обстоятельств он вышел из корпуса, поступил в Грозненское реальное училище. Религиозный до фанатизма, он стыдился исполнять обряды, так как их пришлось бы исполнять на людях. Влюбленный в величественный образ Шамиля, он чувствовал неприязнь к русским и часто бывал недоволен тем, что между русскими и «кавказцами» не только не делали разницы, но, наоборот, к нам проявлялась со стороны начальства заботливость, а со стороны местного общества - интерес. Мне кажется, он был бы больше доволен, если бы к нему придирались или подчеркивали его нерусское происхождение. Он хотел «доли лютого зверя и героя... так как она полна опасностей, требовала жертв, сил и борьбы».
***
Я имел привычку сохранять всякие «живые документы», т.е. письма, записочки и т.п. За год Шериповских записок у меня накопилось десятка полтора. Некоторые из них содержали в себе стихотворение. Иногда даже не одно.
Вот что с особенным старанием скрывал он от людей... Прослыть поэтом ему - силачу, чеченцу, суровому и недоступному - казалось самооскорблением. Но, видно, натура и ее порывы сильнее даже волевого углушения. И то сказать: что тяжелее - невыплаканные слезы муки или невылившийся восторг творчества?
А Шерипов иногда переполнялся творческим восторгом.
Основной мотив его произведений можно охарактеризовать в двух словах: скованный великан. Эта идея или лучше этот образ преследовал его, угнетал, вызывал гнев, но никогда жалость.
Вместе с орлом, презрительно глядящим на пищу, просовываемую сквозь прутья клетки и не принимающим ее, чтобы умереть с голоду; вместе с Прометеем, изнывающим в цепях... Аслан-Бек тосковал, метался и гневно кричал, суля грозу и смерть, посылая проклятия, но не мольбы.
Вспоминаю его посвящение Казбеку: застывший телом богатырь обладает гордым духом, страдает от сознания своего бессилия и льет слезы (реки), мечущиеся и все сметающие в своем ураганном беге...
Писал он слишком скульптурно, нагромождая образы, рассмотреть которые можно скорее издали, нежели вблизи. Писал он немного и из этого немногого лишь небольшую часть показывал мне.
С большой тревогой ожидал ответ единственного читателя и критика, т.е. мой ответ.
Прозой он почти не писал, а если писал, то только о горах, о клокочущих реках, о живом лесе, а из людей выбирал только сильных, отважных и борющихся.
Повторяю (с его слов): кроме меня, читателей его произведений не было. Бывшие с нами в кадетском корпусе Мусса Дудоров (убит), Дудор Добриев (убит) и другие горцы-мусульмане стояли к нему ближе по природе; но литературными вопросами они интересовались мало.
И в конце концов - ни они, ни я - не состояли в подлинно дружеских отношениях с Шериповым. Больше всего - он был с самим собой.
***
О выходе Шерипова из корпуса я узнал только по возвращении с летних вакаций. Причины ухода объяснялись разно. Сам Аслан-Бек в скорости прислал мне письмо, в котором коротко сообщил: ушел потому, что не мог больше быть.
Переписка наша через непродолжительное время заглохла.
Но мы свиделись еще раз - в 1916 году. Увидел его я очень радостным, полным жизни, веры в себя и решимости.
- Чем ты занят, что делаешь? - спросил я его.
- Многим занят, многое делаю - свое и чужое!
Он смеялся, отшучивался, но, в чем заключалось его «дело», не сказал. О прошлом почти не говорили. Посидели, поговорили и расстались - навсегда.
***
В начале своего очерка я обещал не касаться политических настроений и действий Шерипова. И не коснусь...
Но приведу материал, относящийся к его характеристике как политического деятеля, полученный мною (в 1921 и 1924 годах) от лиц, заслуживающих полного доверия.
В 1918 году наш (то есть Аслан-Бека и мой) однокашник застрял в городе Грозном. Вся власть перешла к Советам. Бежать он не успел. Как офицер, попал в тюрьму... - и в список подлежащих расстрелу.
В момент, когда он готовился к концу земного странствования, подъехал автомобиль. Вылезший оттуда Шерипов накинул на осужденного бурку, вывез его и, снабдив деньгами, отправил в безопасное место.
Другой аналогичный по своей бескорыстности и самоотверженности случай: некто М., бывший соученик Аслан-Бека, был приговорен к смертной казни.
Сестра приговоренного бросилась к чеченскому комиссару, прося спасти брата.
Он спас... Мне говорили, что он многих спасал... Многих, но не спас самого себя.
Печать обреченности всегда лежала на нем. Он искал опасности, он играл неосторожно, находясь под давлением созданных еще в ранней юности грез о героических подвигах.
Аслан-Бек видел в своем народе и «великана в цепях», и друга. И он «звал, искал»...
Но нашел ли?
29 ноября 1924 года. Прага
Константин Чхеидзе
***
Константин Чхеидзе
(1897 - 1974)
Родился 19 сентября (н. ст.) в г. Моздоке тогдашней Терской области на Северном Кавказе. Со стороны матери происходил из русской семьи, со стороны отца - грузин. Мать была православной, отец был католиком, сам К.А. Чхеидзе считал себя православным; по роду военной службы, да и в дальнейшем, он долго находился в мусульманской среде, не испытывая проблем во взаимоотношениях с кавказскими горцами. В 1908 г. поступил в Полтавский кадетский корпус, который окончил в 1916 г. в чине вице-унтер-офицера. В том же году Чхеидзе поступил в Тверское кавалерийское училище, которое окончил 1 октября 1917 г., был выпущен в чине корнета и направлен в Кабардинский конный полк (Дикая дивизия). Находясь в училище, в период «двоевластия» Временного правительства и Советов, являлся представителем войска в Тверском губернском Совете депутатов. После Октябрьской революции во время Гражданской войны воевал на стороне «белых», являясь личным адъютантом начальника Кабардинских частей генерала Заур-Бека Даутокова-Серебрякова (1918-1919), после его смерти был адъютантом начальника Кабардинской конной дивизии и Правителя Кабарды князя В.А. Бековича-Черкасского (1919-1920).
На фото из семейного архива Шериповых запечатлены Асланбек со своей мамой, его младший брат Майербек (возглавивший вместе с Хасаном Исраиловым антисоветское движение в Чечне в конце 30-х годов) и его сестра Аша, впоследствие - жена писателя Халида Ошаева.
ИБРАГИМ ЧУЛИКОВ (15.08.1891-1986): на фото слева, и мой дед ГАМИД ОСМАЕВ, соратник Николая Гикало, управляющий СевКавказСнабСбыт (примерно 1897-1948).
Узун-Хаджи
Счетчик посещений