ЭкуМЕНЬизм
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА МЕНЯ
Александр Владимирович Мень - это фигура новейшей истории не оставляющая равнодушным никого. Его либо ненавидят, либо боготворят. Он был безумно смелым человеком, в те глухие советские времена он не побоялся бросить вызов всей государственной системе, не побоялся и после противопоставить себя господствующей церковной иерархии. Это человек, который, возможно, более других повлиял на становление постсоветской церкви. Не безосновательно он получил и звание крестного отца интеллигенции.
Именно под его именем сегодня существует главная экуменистическая организация в России - «Фонд Александра Меня». По сути дела в России следовало бы изменить орфографию написания этого слова: экуМЕНЬизм! Ведь именно этот человек был его главным идеологом в русскоязычном пространстве. Именно за это свое убеждение он не сыскал милости, и даже ныне, после мученической смерти, он анафеманствуется славянофильским крылом РПЦ. А храм Космы и Дамиана, с которого во многих отношения многим приходам стоило бы брать пример, носит в народе дурную славу обновленцев.
Сегодня мы хотели бы поговорить немного об учении этого без сомнения выдающегося человека и базе, на которой он его построил.
Свою лекцию, опубликованную в сборнике «Радостная весть» о двух понимания христианства он начинает со сравнения двух типов подвижничества, описанных в романе «Братья Карамазовы»: «Вы разумеется помните поляризацию двух фигур <…> старца Зосимы и его антагониста Ферапонта. Напомню, что старец Зосима написан Достоевским как светлый образ, как носитель широких просветленных взглядов на мир, на человеческую судьбу, на отношение человека к вечности. <…> Но в том же монастыре, который описан в романе, мы видим другого человека - старца Ферапонта, прославленного аскета, могучего старика, который ходил босым в солдатской шинельке, препоясанного, как нищий. Он ненавидел старца Зосиму и даже в день его смерти не постеснялся прийти с обличением к его гробу. <…> В рамках одного православия, одной культуры, одного монастыря сталкиваются две - причем сталкиваются очень резко - две как бы совершенно антагонистические стихии. Вот этот феномен, созданный писателем, и дает нам как бы первый намек на то, что внутри христианской культуры не все однообразно, не все может быть сведено к чему-то единому».
Затем Александр Владимирович, отталкиваясь от намека классика развивает мысль: «Люди, которые недостаточно ясно представляют себе все богатство и глубокую противоречивость христианского феномена, думают, что христиане - это нечто однородное, Церковь - это нечто такое, что имеет свое определенное официальное мнение, имеет определенно разработанную теорией и практикой систему идеологии. И они будут обескуражены, когда увидят, что внутри этого исторического потока есть множество самых различных и противоречивых течений. И это надо учитывать и тем, кто хочет идти по пути христианства, и тем, кто интересуется им просто как феноменом культуры».
А за тем, на нескольких страницах очень убедительно выводится следующее заключение: «Я бы хотел, чтобы после этого маленького экскурса, вы почувствовали, что многообразие, противоречивость в лоне христианской Церкви, тем более противоречивость между различными христианскими вероисповеданиями - протестантами, католиками, православными - что это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти - до глубины. Тогда соединиться то, что нам кажется несоединяемым».
Давайте же попробуем еще раз обратиться к самому Достоевскому и тщательно проанализировать образы двух этих старцев и попытаемся проникнуть в то, что собственно сам автор пытался донести до своего читателя через эти образы.
В романе, очевидно, нащупываются два образа православия, два понимания христианства. Первый - показан в виде старца Зосимы, это образованный и очень лояльный человек, имеющий сан игумена, выходец из дворянской семьи, «носитель широких, просветленных взглядов на мир, на человеческую судьбу, на отношение человека к вечности и к Богу». Второй образ менее приятен интеллигентному взгляду, отец Ферапонт - это обычный монах без всякого сана, выходец из простого люда с крепким здоровьем и мужитской выносливостью ко всем тяготам суровой монастырской жизни, но темный и недалекий человек. В его образе перед нами предстает хмурая заскорузлая догма народной православной традиции, того темного необразованного простого люда, который верит не по разумению, а фанатично придерживается застывших догм, значение которых не понимает и от того абсолютизирует их. Для образованного человека такой «вид» православия не очень симпатичен, но А. Мень никогда не осуждал его и не отказывал ему в праве на существование.
Перед нами предстает два мировоззрения, два понимания православия: одного - для интеллигенции, второе - для простого люда! Звучит это как-то кощунственно, но ведь так оно и есть. И не смотря на всеобщее утверждение, что в православии нет сфер, закрытых от кого-либо, нет кастового деления, простолюдин никогда не сможет подняться до осознания высокого богословия, которое доступно интеллектуалам. И Александр Мень, выступая от лица интеллектуалов, всегда стремился к тому, чтобы просвещенных людей, способных судить о высоком, было как можно больше. А потому для отца Александра Меня старец Зосима с его «широтой взглядов» (просвещения и гуманизма), очевидно, является его идеалом служения.
Но это наш анализ, а сам о. Александр выделяет в своей статье несколько иные типы понимания христианства. Вот что он пишет: «Православная культура опиралась на два источника. Первый источник был изначальный, самый главный. Это Евангелие. Это учение и провозвестие о Богочеловечестве. … Но была и другая традиция. Она родилась еще до христианства - традиция аскетической практики. … И вот, сосредоточившись на Евангельских словах, правда, вырванных из контекста, «не любите того, что в мире», эта тенденция стала заявлять свои права, сначала в монашеских кругах, в особых течениях Церкви, но потом, набирая силу все больше и больше, благодаря своему внутреннему духовному заряду, она незаметно стала господствующей, почти заслоняющей Богочеловеческое начало и источник».
Но постойте, в романе Достоевского оба старца - монахи! Как можно одного причислить к «мирской», а второго, к аскетической традиции? По крайней мере на примере «Братьев Карамазовых» такое деление нам видится неправомерным.
Но действительно ли широта и прогрессивность взглядов отличает этих людей? Не вносим ли мы эти смыслы извне, будучи воспитанными на гуманистических представлениях нового времени? Кто из нас может похвастаться тем, что вырос в православной традиции, и именно она является для него первичной реальностью - эталоном и мерой всех вещей? А между тем, если Достоевский и варился в гуманизме своего времени, он не мог его воспринимать иначе, чем через призму традиционного православного воспитания. Давайте и мы возьмем на себя труд взглянуть на образ отца Ферапонта не своими глазами, а глазами представителя православной традиции, прославленного аскета, современника Ф.М. Достоевского - Игнатия Брянчанинова.
В православном аскетизме есть понятие прелести. Это состояние обольстившегося аскета, принявшего иллюзорное наваждение за божественную благодать, состояние человека в буквальном смысле, перепутавшего Бога с дьяволом. Достоевский, хоть и не называет этого слова, но описывает так: «Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе». Так вот, если святость Зосимы не подлежит сомнению, то «святость» отца Ферапонта не безынтересно рассмотреть через призму православного учения о прелести.
Мы будем рассматривать последовательно симптомы прелести и смотреть, соответствует ли им образ о. Ферапонта. Игнатий Брянчанинов выделяет целую главу учению об этом духовном недуге в своем основном труде «Аскетические опыты». Одним из основных симптомов являются принятие чувственных ощущений и психических, то есть умственных, образов, за Божью благодать. «Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обонянием своим, слышавшие гласы ушами своими». «В противоположность этому, видения святых и их сверхъестественные состояния вполне духовны…» Какими же были видения о. Ферапонта?
«- Правда ли, про вас великая слава идет, даже до отдаленных земель, будто со Святым Духом беспрерывное общение имеете? - спрашивает Ферапонта монах, пришедший к нему в гости.
- Слетает. Бывает, - отвечает о. Ферапонт.
- Как же слетает? В каком же виде?
- Птицею.
- Святый Дух в виде голубине?
- То святый дух, а то Святодух. Святодух иное, тот может и другою птицею снизойти: ино ласточкой, ино щеглом, а ино синицею».
А вот еще одна цитата из романа:
«- Бывает в нощи. Видишь сии два сука? В нощи же и се Христос руце ко мне простирает и руками теми ищет меня, явно вижу и трепещу. Страшно, о, страшно!»
Второй симптом заключается в том, что «человек делается очень способным к усиленному посту и бдению». Хотя этот момент очень тонкий, по этому признаку не отличить подвиг великого святого, от находящегося в прелести.
Пойдем дальше: «Толи дело находящийся в самообольщении! - пишет Игнатий Брянчанинов, - Не ест, не пьет, не спит, зимой ходит в одной рясе, носит вериги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкою наглостию…»
А вот строки из «Братьев Карамазовых»: «Старец этот, отец Ферапонт, был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже упоминали как о противнике старца Зосимы». «Ел он, как говорили (да оно и правда было), всего лишь по два фунта хлеба в три дня, не более». «Приходившие поклонники видели, как он простаивал иногда весь день на молитве, не вставая с колен и не озираясь. Если же и вступал когда с ними в беседу, то был краток, отрывист, странен и всегда почти груб». «Говорили, что носит он на себе под армяком три двадцатифунтовые вериги». Удивительное сходство, не правда ли?!
И последнее: «Непримиримой враждою дышат они против служителей истины, с неистовой ненавистию устремляются на них…» Тут стоило бы вспомнить то, что уже упоминал Александр Мень, когда Ферапонт пришел ко гробу о. Зосимы с гневными обличениями.
Мы здесь лишь вскользь коснулись рассмотрения этого вопроса, но если вы не поленитесь прочитать те несколько страниц, где отец Игнатий излагает учение о прелести, а знать его необходимо каждому православному христианину, и сравните с образом о. Ферапонта, то найдете еще много интересных сходств.
Но после того, как мы уяснили, в чем же именно состояло отличие двух старцев из романа Достоевского, возникает невольный вопрос: почему же отец Александр Мень исходя из антагонизма двух старцев делает вывод о том, «что это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти - до глубины. Тогда соединиться то, что нам кажется несоединяемым»?! Неужели А.Мень не был знаком с православным учением о прелести?! А иначе как он мог не распознать столь явный, буквально, клинический случай?! Неужели отец Александр был настолько слеп, что не мог отличить Бога от дьявола?! Увы, но в таком случае, он сам уничтожил свой авторитет. Как пастырь он дискредитировал себя полностью и явно показал, что был слепым поводырем слепых…
Если же допустить, что он был знаком с этим учением, значит он распознал этот случай и, получается, сознательно вводил нас в заблуж… Нет, нет! Об этом лучше даже не думать!
Да, конечно, в жизни Александра Меня было очень много того, за что его можно, и нужно уважать. Факт его насильственной смерти по дороге в храм создал некоторый мученический ореол вокруг его личности, но, по сути дела, это же не может служить гарантией его непогрешимости, особенно если учесть тот факт, что за благие дела убивают гораздо реже, чем за дурные… Иными словами, не всякая насильственная смерть является мученической.
Александр Мень говорит нам в своей лекции: «Даже писатели-христиане, такие, как Достоевский, плохо уже знали настоящую церковную традицию», - видимо, претендуя на то, что знал ее лучше Достоевского, однако очевидно, что Мень вообще не понимал нечеловеческого происхождения традиции. То, что было очевидным для наших предков, не имеющих ни то, что высшего образования…, увы, не очевидно для нас. Мы, в силу гордости, которая возрастает в нас пропорционально количеству прочитанных книг, считаем, что вправе судить о традиции, что в ней хорошо, а что плохо. Но главная проблема в том, что тем самым мы показываем полное не понимание того, что традиция дана человеку Богом, это вовсе не то, что было придумано людьми.
Часто «православных» интеллигентов, воспитанных на теории эволюции, коробит от застывших догм. Подсознательно или осознанно они стремятся внести в традицию новации, модернизации и рацпредложения, наивно считая, что мир развивается. Им, увы, невдомек, что традиция качественно превосходит все человеческое, что человек попросту не в состоянии что-либо добавить к ней. Лучшее, что мы можем сделать: сохранить ее в неизменном виде, а любое изменение грозит искажением и разрывам связи с высшим принципом.
По поводу же слов Меня о Церкви, что это есть нечто неоднородное, имеющее различные несводимые друг к другу течения… Да, мы безусловно согласны с этим, в церкви действительно есть очень много как заблудших людей, так и откровенных ее врагов. Было бы очень глупо и наивно считать врагов церкви настолько тупыми и бездарными, что они не догадались проникнуть в нее для того, чтобы уничтожить ее изнутри или подменить ее суть.
Александр Владимирович Мень - это фигура новейшей истории не оставляющая равнодушным никого. Его либо ненавидят, либо боготворят. Он был безумно смелым человеком, в те глухие советские времена он не побоялся бросить вызов всей государственной системе, не побоялся и после противопоставить себя господствующей церковной иерархии. Это человек, который, возможно, более других повлиял на становление постсоветской церкви. Не безосновательно он получил и звание крестного отца интеллигенции.
Именно под его именем сегодня существует главная экуменистическая организация в России - «Фонд Александра Меня». По сути дела в России следовало бы изменить орфографию написания этого слова: экуМЕНЬизм! Ведь именно этот человек был его главным идеологом в русскоязычном пространстве. Именно за это свое убеждение он не сыскал милости, и даже ныне, после мученической смерти, он анафеманствуется славянофильским крылом РПЦ. А храм Космы и Дамиана, с которого во многих отношения многим приходам стоило бы брать пример, носит в народе дурную славу обновленцев.
Сегодня мы хотели бы поговорить немного об учении этого без сомнения выдающегося человека и базе, на которой он его построил.
Свою лекцию, опубликованную в сборнике «Радостная весть» о двух понимания христианства он начинает со сравнения двух типов подвижничества, описанных в романе «Братья Карамазовы»: «Вы разумеется помните поляризацию двух фигур <…> старца Зосимы и его антагониста Ферапонта. Напомню, что старец Зосима написан Достоевским как светлый образ, как носитель широких просветленных взглядов на мир, на человеческую судьбу, на отношение человека к вечности. <…> Но в том же монастыре, который описан в романе, мы видим другого человека - старца Ферапонта, прославленного аскета, могучего старика, который ходил босым в солдатской шинельке, препоясанного, как нищий. Он ненавидел старца Зосиму и даже в день его смерти не постеснялся прийти с обличением к его гробу. <…> В рамках одного православия, одной культуры, одного монастыря сталкиваются две - причем сталкиваются очень резко - две как бы совершенно антагонистические стихии. Вот этот феномен, созданный писателем, и дает нам как бы первый намек на то, что внутри христианской культуры не все однообразно, не все может быть сведено к чему-то единому».
Затем Александр Владимирович, отталкиваясь от намека классика развивает мысль: «Люди, которые недостаточно ясно представляют себе все богатство и глубокую противоречивость христианского феномена, думают, что христиане - это нечто однородное, Церковь - это нечто такое, что имеет свое определенное официальное мнение, имеет определенно разработанную теорией и практикой систему идеологии. И они будут обескуражены, когда увидят, что внутри этого исторического потока есть множество самых различных и противоречивых течений. И это надо учитывать и тем, кто хочет идти по пути христианства, и тем, кто интересуется им просто как феноменом культуры».
А за тем, на нескольких страницах очень убедительно выводится следующее заключение: «Я бы хотел, чтобы после этого маленького экскурса, вы почувствовали, что многообразие, противоречивость в лоне христианской Церкви, тем более противоречивость между различными христианскими вероисповеданиями - протестантами, католиками, православными - что это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти - до глубины. Тогда соединиться то, что нам кажется несоединяемым».
Давайте же попробуем еще раз обратиться к самому Достоевскому и тщательно проанализировать образы двух этих старцев и попытаемся проникнуть в то, что собственно сам автор пытался донести до своего читателя через эти образы.
В романе, очевидно, нащупываются два образа православия, два понимания христианства. Первый - показан в виде старца Зосимы, это образованный и очень лояльный человек, имеющий сан игумена, выходец из дворянской семьи, «носитель широких, просветленных взглядов на мир, на человеческую судьбу, на отношение человека к вечности и к Богу». Второй образ менее приятен интеллигентному взгляду, отец Ферапонт - это обычный монах без всякого сана, выходец из простого люда с крепким здоровьем и мужитской выносливостью ко всем тяготам суровой монастырской жизни, но темный и недалекий человек. В его образе перед нами предстает хмурая заскорузлая догма народной православной традиции, того темного необразованного простого люда, который верит не по разумению, а фанатично придерживается застывших догм, значение которых не понимает и от того абсолютизирует их. Для образованного человека такой «вид» православия не очень симпатичен, но А. Мень никогда не осуждал его и не отказывал ему в праве на существование.
Перед нами предстает два мировоззрения, два понимания православия: одного - для интеллигенции, второе - для простого люда! Звучит это как-то кощунственно, но ведь так оно и есть. И не смотря на всеобщее утверждение, что в православии нет сфер, закрытых от кого-либо, нет кастового деления, простолюдин никогда не сможет подняться до осознания высокого богословия, которое доступно интеллектуалам. И Александр Мень, выступая от лица интеллектуалов, всегда стремился к тому, чтобы просвещенных людей, способных судить о высоком, было как можно больше. А потому для отца Александра Меня старец Зосима с его «широтой взглядов» (просвещения и гуманизма), очевидно, является его идеалом служения.
Но это наш анализ, а сам о. Александр выделяет в своей статье несколько иные типы понимания христианства. Вот что он пишет: «Православная культура опиралась на два источника. Первый источник был изначальный, самый главный. Это Евангелие. Это учение и провозвестие о Богочеловечестве. … Но была и другая традиция. Она родилась еще до христианства - традиция аскетической практики. … И вот, сосредоточившись на Евангельских словах, правда, вырванных из контекста, «не любите того, что в мире», эта тенденция стала заявлять свои права, сначала в монашеских кругах, в особых течениях Церкви, но потом, набирая силу все больше и больше, благодаря своему внутреннему духовному заряду, она незаметно стала господствующей, почти заслоняющей Богочеловеческое начало и источник».
Но постойте, в романе Достоевского оба старца - монахи! Как можно одного причислить к «мирской», а второго, к аскетической традиции? По крайней мере на примере «Братьев Карамазовых» такое деление нам видится неправомерным.
Но действительно ли широта и прогрессивность взглядов отличает этих людей? Не вносим ли мы эти смыслы извне, будучи воспитанными на гуманистических представлениях нового времени? Кто из нас может похвастаться тем, что вырос в православной традиции, и именно она является для него первичной реальностью - эталоном и мерой всех вещей? А между тем, если Достоевский и варился в гуманизме своего времени, он не мог его воспринимать иначе, чем через призму традиционного православного воспитания. Давайте и мы возьмем на себя труд взглянуть на образ отца Ферапонта не своими глазами, а глазами представителя православной традиции, прославленного аскета, современника Ф.М. Достоевского - Игнатия Брянчанинова.
В православном аскетизме есть понятие прелести. Это состояние обольстившегося аскета, принявшего иллюзорное наваждение за божественную благодать, состояние человека в буквальном смысле, перепутавшего Бога с дьяволом. Достоевский, хоть и не называет этого слова, но описывает так: «Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе». Так вот, если святость Зосимы не подлежит сомнению, то «святость» отца Ферапонта не безынтересно рассмотреть через призму православного учения о прелести.
Мы будем рассматривать последовательно симптомы прелести и смотреть, соответствует ли им образ о. Ферапонта. Игнатий Брянчанинов выделяет целую главу учению об этом духовном недуге в своем основном труде «Аскетические опыты». Одним из основных симптомов являются принятие чувственных ощущений и психических, то есть умственных, образов, за Божью благодать. «Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обонянием своим, слышавшие гласы ушами своими». «В противоположность этому, видения святых и их сверхъестественные состояния вполне духовны…» Какими же были видения о. Ферапонта?
«- Правда ли, про вас великая слава идет, даже до отдаленных земель, будто со Святым Духом беспрерывное общение имеете? - спрашивает Ферапонта монах, пришедший к нему в гости.
- Слетает. Бывает, - отвечает о. Ферапонт.
- Как же слетает? В каком же виде?
- Птицею.
- Святый Дух в виде голубине?
- То святый дух, а то Святодух. Святодух иное, тот может и другою птицею снизойти: ино ласточкой, ино щеглом, а ино синицею».
А вот еще одна цитата из романа:
«- Бывает в нощи. Видишь сии два сука? В нощи же и се Христос руце ко мне простирает и руками теми ищет меня, явно вижу и трепещу. Страшно, о, страшно!»
Второй симптом заключается в том, что «человек делается очень способным к усиленному посту и бдению». Хотя этот момент очень тонкий, по этому признаку не отличить подвиг великого святого, от находящегося в прелести.
Пойдем дальше: «Толи дело находящийся в самообольщении! - пишет Игнатий Брянчанинов, - Не ест, не пьет, не спит, зимой ходит в одной рясе, носит вериги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкою наглостию…»
А вот строки из «Братьев Карамазовых»: «Старец этот, отец Ферапонт, был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже упоминали как о противнике старца Зосимы». «Ел он, как говорили (да оно и правда было), всего лишь по два фунта хлеба в три дня, не более». «Приходившие поклонники видели, как он простаивал иногда весь день на молитве, не вставая с колен и не озираясь. Если же и вступал когда с ними в беседу, то был краток, отрывист, странен и всегда почти груб». «Говорили, что носит он на себе под армяком три двадцатифунтовые вериги». Удивительное сходство, не правда ли?!
И последнее: «Непримиримой враждою дышат они против служителей истины, с неистовой ненавистию устремляются на них…» Тут стоило бы вспомнить то, что уже упоминал Александр Мень, когда Ферапонт пришел ко гробу о. Зосимы с гневными обличениями.
Мы здесь лишь вскользь коснулись рассмотрения этого вопроса, но если вы не поленитесь прочитать те несколько страниц, где отец Игнатий излагает учение о прелести, а знать его необходимо каждому православному христианину, и сравните с образом о. Ферапонта, то найдете еще много интересных сходств.
Но после того, как мы уяснили, в чем же именно состояло отличие двух старцев из романа Достоевского, возникает невольный вопрос: почему же отец Александр Мень исходя из антагонизма двух старцев делает вывод о том, «что это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти - до глубины. Тогда соединиться то, что нам кажется несоединяемым»?! Неужели А.Мень не был знаком с православным учением о прелести?! А иначе как он мог не распознать столь явный, буквально, клинический случай?! Неужели отец Александр был настолько слеп, что не мог отличить Бога от дьявола?! Увы, но в таком случае, он сам уничтожил свой авторитет. Как пастырь он дискредитировал себя полностью и явно показал, что был слепым поводырем слепых…
Если же допустить, что он был знаком с этим учением, значит он распознал этот случай и, получается, сознательно вводил нас в заблуж… Нет, нет! Об этом лучше даже не думать!
Да, конечно, в жизни Александра Меня было очень много того, за что его можно, и нужно уважать. Факт его насильственной смерти по дороге в храм создал некоторый мученический ореол вокруг его личности, но, по сути дела, это же не может служить гарантией его непогрешимости, особенно если учесть тот факт, что за благие дела убивают гораздо реже, чем за дурные… Иными словами, не всякая насильственная смерть является мученической.
Александр Мень говорит нам в своей лекции: «Даже писатели-христиане, такие, как Достоевский, плохо уже знали настоящую церковную традицию», - видимо, претендуя на то, что знал ее лучше Достоевского, однако очевидно, что Мень вообще не понимал нечеловеческого происхождения традиции. То, что было очевидным для наших предков, не имеющих ни то, что высшего образования…, увы, не очевидно для нас. Мы, в силу гордости, которая возрастает в нас пропорционально количеству прочитанных книг, считаем, что вправе судить о традиции, что в ней хорошо, а что плохо. Но главная проблема в том, что тем самым мы показываем полное не понимание того, что традиция дана человеку Богом, это вовсе не то, что было придумано людьми.
Часто «православных» интеллигентов, воспитанных на теории эволюции, коробит от застывших догм. Подсознательно или осознанно они стремятся внести в традицию новации, модернизации и рацпредложения, наивно считая, что мир развивается. Им, увы, невдомек, что традиция качественно превосходит все человеческое, что человек попросту не в состоянии что-либо добавить к ней. Лучшее, что мы можем сделать: сохранить ее в неизменном виде, а любое изменение грозит искажением и разрывам связи с высшим принципом.
По поводу же слов Меня о Церкви, что это есть нечто неоднородное, имеющее различные несводимые друг к другу течения… Да, мы безусловно согласны с этим, в церкви действительно есть очень много как заблудших людей, так и откровенных ее врагов. Было бы очень глупо и наивно считать врагов церкви настолько тупыми и бездарными, что они не догадались проникнуть в нее для того, чтобы уничтожить ее изнутри или подменить ее суть.