Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.
.
.
«Позвольте, не беспокойтесь и не кричите: не закабалить народ наш мы хотим, говоря о послушании его, о, конечно нет! не выводите, пожалуйста, этого: мы гуманны, мы европейцы, вы слишком знаете это. Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность уже в иную, какая там сама наступит после образования его.
.
.
Образование же его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое. Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, тотчас же начнем обольщать его Европой, ну хотя бы утонченностью быта, приличий, костюма, напитков, танцев, - словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен, и хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы все-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколь бы вы там ни сердились на это. Одним словом, для доброй цели мы, многочисленнейшими и всякими средствами, подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ - наш. Он застыдится своего прежнего и проклянет его. Кто проклянет свое прежнее, тот уже наш, - вот наша формула! Мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то - "устранить народ". Ибо тогда выставится уже ясно, что народ наш есть только недостойная, варварская масса, которую надо заставить лишь слушаться. Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете. Вот всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаемся при нем. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о таких странных вещах, как le Pravoslavié [1] и какое-то будто бы особое значение его. Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь, когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм, просвещенный и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой» ( полностью )
Это из Дневников Достоевского по поводу откликов на его речь посвящённую Пушкину. Откликов в художественной его форме современных ему западников. Современной ему интеллигенции. Смахивает на смердяковщинку но в более «благопристойно просвещённом стиле» наподобие Ивана Карамазова.
Думается. Отношение к нашей «элите» (её существенной части) мистиков прагматизма американцев - являющихся (несамостоятельным) бревном тарана для ещё остающихся человечности в человечестве - это отношение брезгливости и презрения где то интуитивно у них исходит от такой самооценки/автопортрета её самоё себя в нашей жизни.
В русском смысле САСШ не имеют достойных мыслителей по причине отсутствия самоотверженности/даже самоотречённости которая необходима для уходящего за края/границы мыслящей личности духовного существа. Однако они никак не лишены инстинктивного человеческого оценивания других (хотя до конца и не прочувствования их основы и мотивов). Оценивания позволяющего использовать наиболее тонкие свои наблюдения для удовлетворения своих неглубоких конструктивистских цинических идеалов развития.
Представляется что в лице бжезинских и пр. открыто вещающих то о чём раньше не прилюдно произносили их предшественники - превращающих презрение (по их мнению их ещё и возвышающее над прочим) в песню можно видеть неутешительный портрет воспроизводящейся в поколения у нас даже уже не духовной а интеллектуальной «недостаточности» приводящей часть исторических элит в состояние сродни животного/животной рефлексности. Партиимира с упорной настоятельностью/упорством возникающие в наше исторической жизни не дадут соврать. У всех народов бывают/есть свои болезни. У нашего - эта которую отмечал и Пушкин и Достоевский с Толстым. Да и бжезинские.
.
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.
.
.
«Позвольте, не беспокойтесь и не кричите: не закабалить народ наш мы хотим, говоря о послушании его, о, конечно нет! не выводите, пожалуйста, этого: мы гуманны, мы европейцы, вы слишком знаете это. Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность уже в иную, какая там сама наступит после образования его.
.
.
Образование же его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое. Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, тотчас же начнем обольщать его Европой, ну хотя бы утонченностью быта, приличий, костюма, напитков, танцев, - словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен, и хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы все-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколь бы вы там ни сердились на это. Одним словом, для доброй цели мы, многочисленнейшими и всякими средствами, подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ - наш. Он застыдится своего прежнего и проклянет его. Кто проклянет свое прежнее, тот уже наш, - вот наша формула! Мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то - "устранить народ". Ибо тогда выставится уже ясно, что народ наш есть только недостойная, варварская масса, которую надо заставить лишь слушаться. Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете. Вот всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаемся при нем. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о таких странных вещах, как le Pravoslavié [1] и какое-то будто бы особое значение его. Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь, когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм, просвещенный и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой» ( полностью )
Это из Дневников Достоевского по поводу откликов на его речь посвящённую Пушкину. Откликов в художественной его форме современных ему западников. Современной ему интеллигенции. Смахивает на смердяковщинку но в более «благопристойно просвещённом стиле» наподобие Ивана Карамазова.
Думается. Отношение к нашей «элите» (её существенной части) мистиков прагматизма американцев - являющихся (несамостоятельным) бревном тарана для ещё остающихся человечности в человечестве - это отношение брезгливости и презрения где то интуитивно у них исходит от такой самооценки/автопортрета её самоё себя в нашей жизни.
В русском смысле САСШ не имеют достойных мыслителей по причине отсутствия самоотверженности/даже самоотречённости которая необходима для уходящего за края/границы мыслящей личности духовного существа. Однако они никак не лишены инстинктивного человеческого оценивания других (хотя до конца и не прочувствования их основы и мотивов). Оценивания позволяющего использовать наиболее тонкие свои наблюдения для удовлетворения своих неглубоких конструктивистских цинических идеалов развития.
Представляется что в лице бжезинских и пр. открыто вещающих то о чём раньше не прилюдно произносили их предшественники - превращающих презрение (по их мнению их ещё и возвышающее над прочим) в песню можно видеть неутешительный портрет воспроизводящейся в поколения у нас даже уже не духовной а интеллектуальной «недостаточности» приводящей часть исторических элит в состояние сродни животного/животной рефлексности. Партиимира с упорной настоятельностью/упорством возникающие в наше исторической жизни не дадут соврать. У всех народов бывают/есть свои болезни. У нашего - эта которую отмечал и Пушкин и Достоевский с Толстым. Да и бжезинские.
.