Великая стена и похищение Европы
Пришло время обратить внимание на ещё один относительно распространённый мифологический сюжет, получивший своеобразное подкрепление благодаря политическим событиям последних лет и заигравший в этом свете новыми красками, стремительно разливаясь волнами цунами по всей культуре сегодняшнего дня.
Я буду обозначать этот обобщённый сюжет по одному из его классических примеров - "похищению Европы". В этой конкретной реализации сюжета Зевс в обличье быка похищает благородную барышню по имени Европа (дочь финикийского царя, но это не точно), увозит её на Крит, где насилует, после чего она приносит ему троих детей.
Разумеется, для нашего уха имя "Европа" отсылает к чему-то значительно большему, нежели просто какая-то там женщина, и я эту ассоциацию с удовольствием эксплуатирую далее.
Итак, если свести этот сюжет к нескольким простым схематическим тезисам, увидим примерно следующее: 1) существует некая переполняемая силой "дикая" стихия (в данном случае - любвеобильный Зевс); 2) существует некая особо оберегаемая ценность (в данном случае - благородная невинная девушка); 3) стихия преступает через все преграды и приличия, захватывая (обесценивая, уничтожая и т.п.) ценность к своей радости и неудовольствию её прежних владельцев или попечителей. На языке D&D можно описать это и как "наступление сил хаоса на силы порядка", - только не абы какого хаоса, а такого, который чего-то желает; и не абы какого порядка, а такого, который кем-то ценится.
Вот тут, конечно, сразу в полный рост и встаёт вся метафоричность имени "Европа" - по крайней мере для людей, воспитанных в культуре эпохи Просвещения и более поздних её воплощений. Ибо континент Европа, мыслимый (в рамках этой культуры) как обитель разума и цивилизации, некой интеллектуальной и эстетической дисциплины, безусловно является оберегаемой ценностью. Европа как обитель свободных творческих людей и гармоничных отношений между ними и т.п.
Насколько это верно само по себе - вопрос в данном случае глубоко вторичный. Речь идёт о мире идей, образов и представлений (причём, подчеркну, современных), пропаганды, если угодно, - а для культуры всё это, может быть, даже важнее, чем какие-то унылые фактологические частности. Именно в этом ключе я и буду рассматривать данный феномен далее.
В контексте описанного выше мифа становится просто неизбежным возникновение определённого противопоставления: если нечто (как европейская культура) высоко ценится и оберегается, по необходимости возникнет и по крайней мере образ того, кто ценит или уважает это в меньшей степени, и против которого это сокровище придётся оборонять (образ врага, злодея), - та самая "стихия", угрожающая угнать всех европейских женщин и надругаться над приобретениями европейской цивилизации.
Возможно, первым случаем попытки подобного "изнасилования", "похищения" Европы, мыслимого как таковое, было персидское вторжение. (Я бы даже рискнул предположить, что к этому времени относится и распространение самого мифа, - например, Эсхил и Геродот пишут и о том, и о другом; но сути дела это не меняет в любом случае).
По всей видимости, греческие полисы, пытаясь сохраниться перед лицом внешней угрозы, именно в это время дали старт мифической традиции "спасения похищаемой Европы", которая затем будет то и дело возникать в самых разных вариациях и обстоятельствах. Легенда о 300 спартанцах, например, относится к тому же времени, и очень полезна прежде всего в силу своей гиперболичности, будто бы демонстрируя героические попытки единиц свободных разумных людей справиться с несметными полчищами глупых, жестоких и бессовестных варваров, пытающихся проникнуть в самое сердце Европы и попрать все тамошние ценности.
Троянская война, начавшаяся из-за похищения другой женщины - Елены - также весьма характерна в этом отношении. Несмотря на то, что Трою нельзя было назвать "варварским" городом в сравнении с остальным Средиземноморьем, в современной культуре сложился именно такой её образ, - образ сообщества негодяев, которым противостоят героические и благородные ахейцы, защищающие свои ценности в прямом и переносном смысле.
После заката Греции роль центра цивилизованной Европы потихоньку принял на себя Рим, - и отныне "похищение Европы" стало и его постоянным бичом. Думаю, не стоит напоминать про его постоянную борьбу с варварами, приведшую в конце концов к разрушению под их натиском. Можно упомянуть и идеологию позднейших крестовых походов (включая сюда и Реконкисту и тому подобные инициативы), в ходе которых точно так же пытались "вернуть из рук варваров" свои святыни люди, считавшие себя более цивилизованными. "Грязные варвары и неверные захватили божественные артефакты и святые места, и нужно их во что бы то ни стало вернуть в лоно цивилизованного европейского мира", - отныне нечто подобное и понимается в обобщённом смысле под "крестовым походом" (тут есть прямая связь и с покаянным мышлением, описанным мною ранее, - налицо попытка "исправления имевших место злодеяний").
Естественно, в восточноевропейских землях подобная мифология также распространена, и связана с борьбой европеизированных (в той или иной степени) обществ с восточными кочевниками (хазары, монголы и т.п.), которые точно так же представляются в виде "насильников", "слепой стихии", которая пытается "похитить Европу" и таким образом разрушить местную цивилизацию, насадив всюду свою волю и установив свои богопротивные порядки.
Более того: похоже, аналогичного сорта мифология проникла и дальше на восток, и формирование, например, китайского национального мифа также в значительной степени отталкивается от неё. Китай, мыслящий себя как центр цивилизации, точно так же формирует образ своей "Европы" и точно так же выдумывает для себя внешнюю "стихию", которая пытается эту Европу похитить, уничтожив местную культуру. Её роль опять-таки играют самые разнообразные "грязные и бесчеловечные варвары": хунну, монголы Хубилая, маньчжуры и т.п. У китайцев есть даже свой символ для обороны от этой "стихии" - имеется в виду, естественно, Великая стена.
Ещё раз оговорюсь, что оставляю за скобками вопросы "исторической истины" подобных концепций. Будучи чрезвычайно скептически настроен по отношению к датировкам (а заодно и проблематике истинности в науке вообще), в том числе и в Европе, я говорю лишь о мифологической составляющей; о том, как все эти события воспринимаются, глядя через многослойный пирог существующих интерпретаций и пропаганды в интересах самых разных исторических и современных акторов.
В общем, на мой взгляд, без мифа о "похищении Европы" в той или иной редакции не было бы и мифа о "Великой стене", - она просто не была бы нужна как таковая. Она представляет собою своеобразную скорлупу, которой китайцы окружают своего птенца, свою "многотысячелетнюю" цивилизацию и культуру, которая нуждается в защите. Это полнейший аналог 300 спартанцев, только в более пассивной и обезличенной форме, - любопытно, кстати, что аналогичного сорта обезличенные явления типа римских лимесов особого культурного веса в западном обществе не приобрели. (В связи со спартанцами вспоминается, конечно, и мифология "28 панфиловцев" и тому подобного, - собственно, как уже упоминалось, эти идеи давно вышли в широкие массы, и подобные повторения не просто не удивительны, а неизбежны).
Хотелось бы упомянуть и относительно недавние фильмы с одноимёнными названиями: и "300" Снайдера, и "Великую стену" Имоу. Для них характерна нарочитая гротескность, гиперболизация и схематизация указанной мною тенденции, - это как раз свидетельствует о "меметичности" мифа о похищении Европы и его глубоком проникновении в самые отдалённые культурные уголки.
В первом фильме персы показаны как раз как куча разложившихся во всех смыслах господ, беспрестанно предающихся пороку, уродливых и ужасных, и при этом же сверхмногочисленных и т.п., - в общем, как та самая "стихия". А спартанцы наоборот представляют собой "суровых нордических" парней а ля Лени Рифеншталь. Эта суровость и нордичность, перенесённая (вместе с очень мрачной цветовой гаммой и музыкой) в сангвинические реалии южной Европы, создаёт очень странное впечатление, - но тем более явно и констрастно на этом фоне проступает основная мысль автора. (Любопытно, что Ксенофонт в своей "Киропедии" даёт почти прямо противоположное описание персов, наоборот приписывая им "спартанские" качества).
В фильме "Великая стена" авторы идут ещё дальше по этому пути: зачем показывать в качестве "стихии" реальных людей, пребывающих в глубоком варварстве и дикости, если можно вместо них нарисовать вообще полнейшую фэнтэзийную абстракцию? Хотите увидеть стихию, которая наступает на цивилизацию? - Ну вот и получайте полчища безумных и кровожадных зергов. Хотите героической обороны стены и стоящей за ней великой китайской цивилизации? - Ну вот и получайте отряды расцвеченных под power rangers легендарных борцов, обвешанных по последнему слову бутафорией и эксплуатирующих все великие китайские изобретения (и ещё кое-что).
Вероятно, это уже некоторый предел прорисовки данного мифа, - дальше его упрощать и дистиллировать уже просто некуда.
Вместе с тем отмечу, что тут любопытен кивок в сторону Китая как "такой же, как и у нас, Европы", - а может, даже и "более лучшей". Ведь это оборванные негодяи-европейцы приходят туда за порохом и встречают богатые хоромы, разодетых манерных аристократов и т.п., а не наоборот. У меня есть подозрение, что это как раз всплывает пласт пропаганды эпохи колонизации и формирования китайского государства (т.е. примерно XVI-XVIII веков), но это уже разговор отдельный, как я отмечал выше, не имеющий отношения к данной заметке.
Между делом вспомнился ещё один своеобразный кинематографический пример обыгрывания этого мифа - "Район №9" Бломкампа. Там таким же преувеличенным иносказанием (выдумывая уродливых, больных, грязных и глупых пришельцев) автор пытается передать свои чувства по поводу "похищения Европы", имевшего место не так давно в Йоханнесбурге - по мнению некоторых, "городе победившего зомби-апокалипсиса". То есть тут налицо та же самая "стихия", пришедшая на недавно ещё цивилизованные вполне европейского вида пейзажи и превратившая их в варварскую помойку.
Но вернёмся собственно в Европу. По мере всё большего погружения Европейского союза в этатистское и социалистическое безумие, всё большего регулирования рынка труда и расширения социальных гарантий и выплат для бездельников, туда всё более интенсивно прибывают соответствующим образом настроенные граждане. Не удивительно, что и здесь начинается мощный ренессанс описанного мифа и тоска по "похищенной Европе", характеризуемая чувством глубокой несправедливости, почти что лицезрения святотатства. При этом отдельные категории граждан продолжают каяться, воспринимая это как "расплату за грехи" европейской цивилизации перед остальным миром, - наверное, для Германии с их весёлым политическим прошлым это характерно вдвойне.
Так или иначе, всё это создаёт благоприятный фон для появления ряда популистов, предлагающих возвести "Великую стену" (иногда даже в прямом смысле), чтобы защитить остатки цивилизации от разрушительной стихии (в США и некоторых других странах наблюдается аналогичная тенденция, - наверное, только ленивый ещё не шутил про "Великую стену Трампа" на границе с Мексикой).
То есть сперва внутри Союза под флагом этатизма и социализма силами национальных правительств и евробюрократии творится одна несправедливость, создающая пагубные условия, поощряющая паразитическое и антисоциальное поведение, а затем предлагается бороться с нею другой несправедливостью, ограничивая перемещение граждан, а может быть, заодно ещё и товаров и капитала, и в конечном итоге делая всех участников этого процесса беднее - через ограничение конкуренции и снижение глубины разделения труда. В общем, типичный рисунок происходящего на "дороге к рабству".
Ну а для нас в данном случае любопытно то, что всё это укрепляется очередным воскрешением мифа о похищенной Европе. Что же касается возведения пресловутой стены, то это можно воспринимать как ещё один укол для той же Германии, ассоциирующей со стенами собственный болезненный символизм.
Упомяну ещё некоторые разрозненные меньших масштабов сюжеты, которые могут восходить к описанному мифу.
Во-первых, напрашивается отсылка к Зевсу как сыну Кроноса, место которого в качестве воплощённого мужского начала он позже занял, - опять же припомню другую свою недавнюю заметку, в которой писал о важности этого сюжета (отец/сын) для культуры в целом.
Во-вторых, можно заметить, что многочисленные любовные похождения Зевса как бы раз за разом проигрывают этот же сценарий "похищения". Здесь налицо и вполне естественное восприятие мужского начала в качестве полной энергии "стихии", ну а женского - в качестве носителя порядка, разума и ценностей. Любопытно, что Зевс и сам был рождён на Крите, куда впоследствии и увёз Европу. Вообще Крит в таком свете выглядит как бы вместилищем всего ненормального, местом, куда греки любили помещать многие подобные "тёмные" (бессознательные?) явления, - быть может, виной тому явно присутствующее там египетское влияние.
Но всё же самое Ненормальное, пожалуй, явление, которое также стоит упомянуть, произошло не там, а на континенте (в Фивах и около того). Имеется в виду, естественно, история Эдипа. История спасения Эдипа от отца вполне аналогична истории спасения Зевса. И оба они в итоге убили своих отцов. Но, в отличие от Зевса, Эдипу удалось "похитить" не просто "Европу", а собственную мать. Я уже упоминал о религиозном значении подобного символизма, и теперь отдельно хочу подчеркнуть чувство "разрыва", "греха", связанного с историей Эдипа, - оно вполне соразмерно с чувством разрыва, характерным для пресловутого покаянного мышления. Эдип, как мы помним, также сожалеет о произошедшем и испытывает своеобразный протохристианский катарсис, растворяясь в небытие в роще фурий.
Думаю, чувство этого разрыва было тесно связано с появлением сократической моралистической философии, по-видимому, встающей в полный рост в это самое время. Рационализация и морализм Сократа как нельзя лучше подходили к пафосу обвинения - и покаяния как его обратной стороны. В общем-то, любая нравственная философия в том или ином виде обвиняет и наставляет, т.е. призывает к покаянию и исправлению. Софокл воплотил в своих пьесах этот болезненный переход к сократизму, явившись в итоге и вершиной греческой драматургии.
Ещё большему влиянию Сократа был подвержен Еврипид, в трудах которого греческая трагедия вообще перестаёт существовать, перетекая в комедию и замещаясь целиком "рациональными" сюжетными линиями и разного рода аффектирующей бутафорией.
Возвращаясь к упомянутому выше Ксенофонту: он-то ведь тоже является продолжением этой сократической волны и потому неспроста героизирует персов. Он именно приводит их как пример (в пику демонизации персов в легенде о 300 спартанцах), которому должна следовать современная ему "разложившаяся греческая молодёжь". Та же моралистическая нотка прослеживается и в его "Домострое".
Предположу, что характерный для "похищения Европы" взгляд на мужчину как "стихийное" начало и женщину как "разумное" во многом породил и европейскую (и ближневосточную?) культуру романтической любви, возникшей, судя по всему, где-то в Средневековье и худо-бедно здравствующей до сих пор. В рамках этой культуры мужчина должен "добиваться" интересующей его женщины, а она до поры до времени должна держать оборону, усиливая обоюдную страсть и поднимая собственную ценность и т.п. Ну а где-то, как, например, на Кавказе и в Средней Азии, жён принято похищать и в самом буквальном смысле.
В скобках отмечу, что какое-то время назад появилась книга "Мужчины с Марса, женщины с Венеры", в которой педалируется этот укоренившийся в европейской культуре образ "активного мужчины" и "пассивной женщины". Ну а ещё чуть позже аналогичная модель даже была применена к европейско-американским отношениям.
Есть ещё много аспектов культуры и современного мировосприятия, которые были затронуты рисунками мышления, характерными для данного мифа (например, см. отношение к нацистским и советским войскам в Европе, - да даже и убийство Франца Фердинанда и казнь Николая II и т.п. есть некий аналог "похищения Европы"), но, кажется, здесь уже и так написано предостаточно, а посему закругляюсь.
Я буду обозначать этот обобщённый сюжет по одному из его классических примеров - "похищению Европы". В этой конкретной реализации сюжета Зевс в обличье быка похищает благородную барышню по имени Европа (дочь финикийского царя, но это не точно), увозит её на Крит, где насилует, после чего она приносит ему троих детей.
Разумеется, для нашего уха имя "Европа" отсылает к чему-то значительно большему, нежели просто какая-то там женщина, и я эту ассоциацию с удовольствием эксплуатирую далее.
Итак, если свести этот сюжет к нескольким простым схематическим тезисам, увидим примерно следующее: 1) существует некая переполняемая силой "дикая" стихия (в данном случае - любвеобильный Зевс); 2) существует некая особо оберегаемая ценность (в данном случае - благородная невинная девушка); 3) стихия преступает через все преграды и приличия, захватывая (обесценивая, уничтожая и т.п.) ценность к своей радости и неудовольствию её прежних владельцев или попечителей. На языке D&D можно описать это и как "наступление сил хаоса на силы порядка", - только не абы какого хаоса, а такого, который чего-то желает; и не абы какого порядка, а такого, который кем-то ценится.
Вот тут, конечно, сразу в полный рост и встаёт вся метафоричность имени "Европа" - по крайней мере для людей, воспитанных в культуре эпохи Просвещения и более поздних её воплощений. Ибо континент Европа, мыслимый (в рамках этой культуры) как обитель разума и цивилизации, некой интеллектуальной и эстетической дисциплины, безусловно является оберегаемой ценностью. Европа как обитель свободных творческих людей и гармоничных отношений между ними и т.п.
Насколько это верно само по себе - вопрос в данном случае глубоко вторичный. Речь идёт о мире идей, образов и представлений (причём, подчеркну, современных), пропаганды, если угодно, - а для культуры всё это, может быть, даже важнее, чем какие-то унылые фактологические частности. Именно в этом ключе я и буду рассматривать данный феномен далее.
В контексте описанного выше мифа становится просто неизбежным возникновение определённого противопоставления: если нечто (как европейская культура) высоко ценится и оберегается, по необходимости возникнет и по крайней мере образ того, кто ценит или уважает это в меньшей степени, и против которого это сокровище придётся оборонять (образ врага, злодея), - та самая "стихия", угрожающая угнать всех европейских женщин и надругаться над приобретениями европейской цивилизации.
Возможно, первым случаем попытки подобного "изнасилования", "похищения" Европы, мыслимого как таковое, было персидское вторжение. (Я бы даже рискнул предположить, что к этому времени относится и распространение самого мифа, - например, Эсхил и Геродот пишут и о том, и о другом; но сути дела это не меняет в любом случае).
По всей видимости, греческие полисы, пытаясь сохраниться перед лицом внешней угрозы, именно в это время дали старт мифической традиции "спасения похищаемой Европы", которая затем будет то и дело возникать в самых разных вариациях и обстоятельствах. Легенда о 300 спартанцах, например, относится к тому же времени, и очень полезна прежде всего в силу своей гиперболичности, будто бы демонстрируя героические попытки единиц свободных разумных людей справиться с несметными полчищами глупых, жестоких и бессовестных варваров, пытающихся проникнуть в самое сердце Европы и попрать все тамошние ценности.
Троянская война, начавшаяся из-за похищения другой женщины - Елены - также весьма характерна в этом отношении. Несмотря на то, что Трою нельзя было назвать "варварским" городом в сравнении с остальным Средиземноморьем, в современной культуре сложился именно такой её образ, - образ сообщества негодяев, которым противостоят героические и благородные ахейцы, защищающие свои ценности в прямом и переносном смысле.
После заката Греции роль центра цивилизованной Европы потихоньку принял на себя Рим, - и отныне "похищение Европы" стало и его постоянным бичом. Думаю, не стоит напоминать про его постоянную борьбу с варварами, приведшую в конце концов к разрушению под их натиском. Можно упомянуть и идеологию позднейших крестовых походов (включая сюда и Реконкисту и тому подобные инициативы), в ходе которых точно так же пытались "вернуть из рук варваров" свои святыни люди, считавшие себя более цивилизованными. "Грязные варвары и неверные захватили божественные артефакты и святые места, и нужно их во что бы то ни стало вернуть в лоно цивилизованного европейского мира", - отныне нечто подобное и понимается в обобщённом смысле под "крестовым походом" (тут есть прямая связь и с покаянным мышлением, описанным мною ранее, - налицо попытка "исправления имевших место злодеяний").
Естественно, в восточноевропейских землях подобная мифология также распространена, и связана с борьбой европеизированных (в той или иной степени) обществ с восточными кочевниками (хазары, монголы и т.п.), которые точно так же представляются в виде "насильников", "слепой стихии", которая пытается "похитить Европу" и таким образом разрушить местную цивилизацию, насадив всюду свою волю и установив свои богопротивные порядки.
Более того: похоже, аналогичного сорта мифология проникла и дальше на восток, и формирование, например, китайского национального мифа также в значительной степени отталкивается от неё. Китай, мыслящий себя как центр цивилизации, точно так же формирует образ своей "Европы" и точно так же выдумывает для себя внешнюю "стихию", которая пытается эту Европу похитить, уничтожив местную культуру. Её роль опять-таки играют самые разнообразные "грязные и бесчеловечные варвары": хунну, монголы Хубилая, маньчжуры и т.п. У китайцев есть даже свой символ для обороны от этой "стихии" - имеется в виду, естественно, Великая стена.
Ещё раз оговорюсь, что оставляю за скобками вопросы "исторической истины" подобных концепций. Будучи чрезвычайно скептически настроен по отношению к датировкам (а заодно и проблематике истинности в науке вообще), в том числе и в Европе, я говорю лишь о мифологической составляющей; о том, как все эти события воспринимаются, глядя через многослойный пирог существующих интерпретаций и пропаганды в интересах самых разных исторических и современных акторов.
В общем, на мой взгляд, без мифа о "похищении Европы" в той или иной редакции не было бы и мифа о "Великой стене", - она просто не была бы нужна как таковая. Она представляет собою своеобразную скорлупу, которой китайцы окружают своего птенца, свою "многотысячелетнюю" цивилизацию и культуру, которая нуждается в защите. Это полнейший аналог 300 спартанцев, только в более пассивной и обезличенной форме, - любопытно, кстати, что аналогичного сорта обезличенные явления типа римских лимесов особого культурного веса в западном обществе не приобрели. (В связи со спартанцами вспоминается, конечно, и мифология "28 панфиловцев" и тому подобного, - собственно, как уже упоминалось, эти идеи давно вышли в широкие массы, и подобные повторения не просто не удивительны, а неизбежны).
Хотелось бы упомянуть и относительно недавние фильмы с одноимёнными названиями: и "300" Снайдера, и "Великую стену" Имоу. Для них характерна нарочитая гротескность, гиперболизация и схематизация указанной мною тенденции, - это как раз свидетельствует о "меметичности" мифа о похищении Европы и его глубоком проникновении в самые отдалённые культурные уголки.
В первом фильме персы показаны как раз как куча разложившихся во всех смыслах господ, беспрестанно предающихся пороку, уродливых и ужасных, и при этом же сверхмногочисленных и т.п., - в общем, как та самая "стихия". А спартанцы наоборот представляют собой "суровых нордических" парней а ля Лени Рифеншталь. Эта суровость и нордичность, перенесённая (вместе с очень мрачной цветовой гаммой и музыкой) в сангвинические реалии южной Европы, создаёт очень странное впечатление, - но тем более явно и констрастно на этом фоне проступает основная мысль автора. (Любопытно, что Ксенофонт в своей "Киропедии" даёт почти прямо противоположное описание персов, наоборот приписывая им "спартанские" качества).
В фильме "Великая стена" авторы идут ещё дальше по этому пути: зачем показывать в качестве "стихии" реальных людей, пребывающих в глубоком варварстве и дикости, если можно вместо них нарисовать вообще полнейшую фэнтэзийную абстракцию? Хотите увидеть стихию, которая наступает на цивилизацию? - Ну вот и получайте полчища безумных и кровожадных зергов. Хотите героической обороны стены и стоящей за ней великой китайской цивилизации? - Ну вот и получайте отряды расцвеченных под power rangers легендарных борцов, обвешанных по последнему слову бутафорией и эксплуатирующих все великие китайские изобретения (и ещё кое-что).
Вероятно, это уже некоторый предел прорисовки данного мифа, - дальше его упрощать и дистиллировать уже просто некуда.
Вместе с тем отмечу, что тут любопытен кивок в сторону Китая как "такой же, как и у нас, Европы", - а может, даже и "более лучшей". Ведь это оборванные негодяи-европейцы приходят туда за порохом и встречают богатые хоромы, разодетых манерных аристократов и т.п., а не наоборот. У меня есть подозрение, что это как раз всплывает пласт пропаганды эпохи колонизации и формирования китайского государства (т.е. примерно XVI-XVIII веков), но это уже разговор отдельный, как я отмечал выше, не имеющий отношения к данной заметке.
Между делом вспомнился ещё один своеобразный кинематографический пример обыгрывания этого мифа - "Район №9" Бломкампа. Там таким же преувеличенным иносказанием (выдумывая уродливых, больных, грязных и глупых пришельцев) автор пытается передать свои чувства по поводу "похищения Европы", имевшего место не так давно в Йоханнесбурге - по мнению некоторых, "городе победившего зомби-апокалипсиса". То есть тут налицо та же самая "стихия", пришедшая на недавно ещё цивилизованные вполне европейского вида пейзажи и превратившая их в варварскую помойку.
Но вернёмся собственно в Европу. По мере всё большего погружения Европейского союза в этатистское и социалистическое безумие, всё большего регулирования рынка труда и расширения социальных гарантий и выплат для бездельников, туда всё более интенсивно прибывают соответствующим образом настроенные граждане. Не удивительно, что и здесь начинается мощный ренессанс описанного мифа и тоска по "похищенной Европе", характеризуемая чувством глубокой несправедливости, почти что лицезрения святотатства. При этом отдельные категории граждан продолжают каяться, воспринимая это как "расплату за грехи" европейской цивилизации перед остальным миром, - наверное, для Германии с их весёлым политическим прошлым это характерно вдвойне.
Так или иначе, всё это создаёт благоприятный фон для появления ряда популистов, предлагающих возвести "Великую стену" (иногда даже в прямом смысле), чтобы защитить остатки цивилизации от разрушительной стихии (в США и некоторых других странах наблюдается аналогичная тенденция, - наверное, только ленивый ещё не шутил про "Великую стену Трампа" на границе с Мексикой).
То есть сперва внутри Союза под флагом этатизма и социализма силами национальных правительств и евробюрократии творится одна несправедливость, создающая пагубные условия, поощряющая паразитическое и антисоциальное поведение, а затем предлагается бороться с нею другой несправедливостью, ограничивая перемещение граждан, а может быть, заодно ещё и товаров и капитала, и в конечном итоге делая всех участников этого процесса беднее - через ограничение конкуренции и снижение глубины разделения труда. В общем, типичный рисунок происходящего на "дороге к рабству".
Ну а для нас в данном случае любопытно то, что всё это укрепляется очередным воскрешением мифа о похищенной Европе. Что же касается возведения пресловутой стены, то это можно воспринимать как ещё один укол для той же Германии, ассоциирующей со стенами собственный болезненный символизм.
Упомяну ещё некоторые разрозненные меньших масштабов сюжеты, которые могут восходить к описанному мифу.
Во-первых, напрашивается отсылка к Зевсу как сыну Кроноса, место которого в качестве воплощённого мужского начала он позже занял, - опять же припомню другую свою недавнюю заметку, в которой писал о важности этого сюжета (отец/сын) для культуры в целом.
Во-вторых, можно заметить, что многочисленные любовные похождения Зевса как бы раз за разом проигрывают этот же сценарий "похищения". Здесь налицо и вполне естественное восприятие мужского начала в качестве полной энергии "стихии", ну а женского - в качестве носителя порядка, разума и ценностей. Любопытно, что Зевс и сам был рождён на Крите, куда впоследствии и увёз Европу. Вообще Крит в таком свете выглядит как бы вместилищем всего ненормального, местом, куда греки любили помещать многие подобные "тёмные" (бессознательные?) явления, - быть может, виной тому явно присутствующее там египетское влияние.
Но всё же самое Ненормальное, пожалуй, явление, которое также стоит упомянуть, произошло не там, а на континенте (в Фивах и около того). Имеется в виду, естественно, история Эдипа. История спасения Эдипа от отца вполне аналогична истории спасения Зевса. И оба они в итоге убили своих отцов. Но, в отличие от Зевса, Эдипу удалось "похитить" не просто "Европу", а собственную мать. Я уже упоминал о религиозном значении подобного символизма, и теперь отдельно хочу подчеркнуть чувство "разрыва", "греха", связанного с историей Эдипа, - оно вполне соразмерно с чувством разрыва, характерным для пресловутого покаянного мышления. Эдип, как мы помним, также сожалеет о произошедшем и испытывает своеобразный протохристианский катарсис, растворяясь в небытие в роще фурий.
Думаю, чувство этого разрыва было тесно связано с появлением сократической моралистической философии, по-видимому, встающей в полный рост в это самое время. Рационализация и морализм Сократа как нельзя лучше подходили к пафосу обвинения - и покаяния как его обратной стороны. В общем-то, любая нравственная философия в том или ином виде обвиняет и наставляет, т.е. призывает к покаянию и исправлению. Софокл воплотил в своих пьесах этот болезненный переход к сократизму, явившись в итоге и вершиной греческой драматургии.
Ещё большему влиянию Сократа был подвержен Еврипид, в трудах которого греческая трагедия вообще перестаёт существовать, перетекая в комедию и замещаясь целиком "рациональными" сюжетными линиями и разного рода аффектирующей бутафорией.
Возвращаясь к упомянутому выше Ксенофонту: он-то ведь тоже является продолжением этой сократической волны и потому неспроста героизирует персов. Он именно приводит их как пример (в пику демонизации персов в легенде о 300 спартанцах), которому должна следовать современная ему "разложившаяся греческая молодёжь". Та же моралистическая нотка прослеживается и в его "Домострое".
Предположу, что характерный для "похищения Европы" взгляд на мужчину как "стихийное" начало и женщину как "разумное" во многом породил и европейскую (и ближневосточную?) культуру романтической любви, возникшей, судя по всему, где-то в Средневековье и худо-бедно здравствующей до сих пор. В рамках этой культуры мужчина должен "добиваться" интересующей его женщины, а она до поры до времени должна держать оборону, усиливая обоюдную страсть и поднимая собственную ценность и т.п. Ну а где-то, как, например, на Кавказе и в Средней Азии, жён принято похищать и в самом буквальном смысле.
В скобках отмечу, что какое-то время назад появилась книга "Мужчины с Марса, женщины с Венеры", в которой педалируется этот укоренившийся в европейской культуре образ "активного мужчины" и "пассивной женщины". Ну а ещё чуть позже аналогичная модель даже была применена к европейско-американским отношениям.
Есть ещё много аспектов культуры и современного мировосприятия, которые были затронуты рисунками мышления, характерными для данного мифа (например, см. отношение к нацистским и советским войскам в Европе, - да даже и убийство Франца Фердинанда и казнь Николая II и т.п. есть некий аналог "похищения Европы"), но, кажется, здесь уже и так написано предостаточно, а посему закругляюсь.