Плохой конец
В своей речи 2010 года Сид Мейер говорит о том, что концовка в игре или фильме, по большому счёту, всегда хорошая: ситуация разрешается, Рэмбо убивает всех плохих парней, а Шерлок Холмс разгадывает все тайны и находит злодея.
Можно трактовать это утверждение наивно: что для осуществления должного эффекта на зрителя/читателя/слушателя концовка пьесы всегда должна быть положительной (примерно так, как описано выше), и тогда, конечно же, оно не будет верным, - ведь мы по опыту знаем большое количество очень сильных произведений с "плохим концом" (более того: древнейшим театральным жанром является именно трагедия). Ниже я ещё затрону тему такого наивного "плохого конца".
Однако можно рассмотреть это утверждение и в более широком смысле: каков бы ни был конец (даже если "все умирают"), он хорош. Именно потому, что логичен и "механистичен". То есть задача автора, по большому счёту, сводится к этой самой "инженерии душ" и ситуаций, к созданию правдоподобного (даже если очень маловероятного) течения событий и доставке "положения вещей" наиболее простым и единственно верным путём (прямо по принципу Гамильтона) из начальной точки в конечную; автор должен предоставить: "... логику в страсти, кратчайшую линию, суровую необходимость", - как говорил Ницше о "Кармен" Мериме.
Эта внутренняя логика является невидимым мотором ситуации, бестелесной её формой, и совершенно не удивительно, что часто она присутствует где-то по соседству с божественным вмешательством (но совершенно не сводится к нему и ему не тождественна!). Как тут не вспомнить про случай пресловутого Эдипа: оракул ему рассказал о конечном пункте его пути (это и было вмешательство), а вот привела его туда именно эта самая невидимая механика. Это очень контрастным образом позволило её, механику, оттенить и показать во всей красе. И в определённой степени, как ни странно, это утешает.
Именно в этом и заключается смысл этого сюжета: в своеобразном фатализме, в вере в наличие законов, которые даже сами боги не могут изменить, - они могут разве что сообщить об их наличии и о выводах, которые из них следуют. Эдип был мудрейшим из людей, и именно ему выпало понять и прочувствовать это на собственной шкуре. По существу, именно отсюда и берёт начало наука (логика как яркий пример): она верит, что эта механика существует, что её можно познать и таким образом стать равным богам (и мы, и они подвластны року, но мы повинуемся ему слепо, а боги о нём осведомлены). Это придаёт силы, это оптимизм чистой воды. На подобном оптимизме и логике, по-видимому, основан и буддизм, - хотя он делает из него свои выводы.
Итак, конец произведения, дабы производить впечатление, должен лежать на этой "механической" траектории, не предающей логику развития событий и представляющей собой на каждом своём отрезке кратчайший путь. Но ведь его можно разместить на этой траектории в любом месте, - тогда где же ему быть?
Здесь уже вступают в игру, во-первых, более "математические" соображения, подразумевая под этим, в первую очередь, длительность пьесы и её отдельных частей относительно характерного временного масштаба демонстрируемых событий, ну и заодно жанровых ограничений (а также физиологии зрителя), - мало кто станет смотреть десятичасовой фильм, например; по поводу пропорций - есть, конечно, гипотезы о магической силе всяких "золотых сечений" (см. Эйзенштейн) и т.п., и с этим тоже можно поиграться, но подозреваю, что на универсальность они не тянут, и уж лучше будет исказить соотношение в угоду конкретной ситуации.
Во-вторых, играет роль содержательная сторона. Например, смерть главного героя может быть логическим завершением, после которого продолжение пьесы бессмысленно. Хотя в определённых ситуациях можно завершить её и до этой самой смерти, если понятно, что она наступит скоро и с неизбежностью (второе-то для всех людей справедливо, поэтому этого мало).
Заметка на полях: вот Еврипид по праву может считаться убийцей греческой трагедии. И совершенно не удивительно, что вместо описанной выше внутренней механики он (видимо, какой-то своей гениальной интуицией) перешёл к механике внешней - которая уже была механикой в вульгарнейшем (и, по иронии, отнюдь не "божественном") смысле этого слова: имею в виду deus ex machina, конечно же.
В целом можно сказать, что когда нам рассказывают любую, даже самую ужасную историю, мы всё равно чувствуем себя гораздо лучше и защищённее, поскольку смотрим на неё из будущего (ведь рассказ всегда происходит о прошлом), ну или просто осознаём, что это вымысел, - тем временем мы, слушая её, живы и вроде бы здравствуем; то есть что бы там дальше по ходу дела ни произошло, мы от этого ущерб не понесли. Наблюдаем как бы из-за стекла.
Поэтому даже страшные и очень грустные истории не так страшны и грустны, как могли бы быть - во-первых, потому что они именно истории (как ни парадоксально, даже если они основаны на реальных событиях, которые были переработаны в историю), а во-вторых, потому что они имеют конец ("страшный конец" против "бесконечного страха" Шиллера). Конец как бы выводит нас из любых ужасов, последняя страница книги является непреодолимым препятствием для любых чудовищ, которые после её переворота навсегда остаются запечатанными внутри. Кроме того, как отмечал Ницше, по ходу дела мы ещё чувствуем прилив сил, ощущая присутствие автора, создавшего этих чудовищ (даже если формально он просто "пересказал" их наличие) и сумевшего перед ними выстоять. Это совсем не то же самое, что быть погружённым в жизнь, где кроме тебя самого некому тебе помочь (нет "автора"), и даже рассказать часто некому, и выйти "на свежий воздух" некуда (в каком-то смысле у жизни нет конца: она либо есть, либо её нет; и потому она ужасна).
Теперь вернёмся к наивному "плохому концу" уже безотносительно более широких толкований: ситуации, когда плохие парни побеждают, всё как-то неожиданно и очень плохо и т.п. Насколько я вижу, есть два рода людей (они могут в каких-то пропорциях сочетаться даже в рамках одного человека, так что это условность), которым такое может понравиться.
Во-первых, человек может быть весьма несчастлив в своей собственной жизни, и "плохой конец" может вызвать у него злорадство: мол, нате, подонки, раз не цените меня в жизни (не даёте мне любви/ласки/внимания и т.п.), так хоть в фильме/игре/ещё где-нибудь будете за это несчастны и погибнете. Такой своеобразный люмпен-пролетариатский подход к искусству: "смерть подлым буржуям" (в т.ч. и "эмоциональным буржуям", - т.е. любым людям, живущим более счастливой жизнью). Естественно, это может не осознаваться - и скорее всего и не будет осознаваться, - но такая реакция у некоторых возможна; подозреваю даже, что в той или иной степени у многих, ибо нельзя сказать, чтобы большинство людей были счастливы.
Второй типаж любителей пессимистических концовок - это мазохист. Тут всё несколько сложнее простой зависти/мести, которую мы имели в предыдущем случае, но суть из названия вроде бы более-менее понятна. Человек получает какое-то особое удовольствие от вида разрушений, которые он осознаёт именно как разрушения, ущерб (и именно - в какой-то степени - ущерб самому себе; например, гибель прекрасного города или умного/красивого человека, который ему нравился и т.п.), а не "очистительный огонь справедливости против негодяев" (как в "пролетарском" случае). Во многом это тоже связано с трагическим искусством как таковым, но может появляться не только там.
Смысл мазохистического удовольствия заключается именно в осознании собственной мощи. По-моему, "что меня не убивает, то делает сильнее", - это как раз роскошная мантра, которая бы подошла любому мазохисту. Её часто приводят в "утешительном" ключе (мол, ну, не страшно, переживём как-нибудь), но при этом совершенно теряется её колоссальный положительный смысл - а он именно мазохистский. "Причините мне любой ущерб, - как бы вы ни старались, для меня это только щекотка, и вы все ничтожества по сравнению со мной; любое увечье лишь ещё больше обнажает мою мощь", - вот что скрывается за мазохистским удовольствием; это именно глубочайшее удовлетворение от собственной силы при виде собственных разрушений, - и часто чем больше разрушения, тем больше удовлетворение. "Я всё это вынесу, и даже ещё больше". Конечно, это непосредственно связано с сексуальностью, и там в явном виде часто и проявляется. Но в более сублимированных формах мы это видим в удовлетворении от пессимистических сценариев, в радостной грусти от уничтожения прекрасного.
"Большая гора должна разрушиться, сильное течение должно пресечься, мудрый человек должен завянуть, как растение" (Конфуций).
Кстати, пресловутый "Бойцовский клуб" сочетает в себе оба этих подхода: там есть и мазохистское саморазрушение, и "смерть буржуям".
Любопытно, что, похоже, культуры и цивилизации в целом могут быть подвержены таким чертам поведения. Они могут, например, умышленно прививать себе яды или наносить разрушения (отчего-то вспомнилось модернистское сбрасывание Пушкина с парохода современности, но речь не только об этом). Могут позволять и делать нормой типы поведения, которые потенциально ведут их к гибели (пресловутая пропаганда гомосексуализма и т.п.). Это тоже можно воспринимать в мазохистском ключе: мы чувствуем себя настолько сильными, что не боимся этого, и даже наоборот, воспринимаем как "приправу", а не яд. Насколько это так по факту (сможем ли мы это пережить и в каком виде и т.п.) - вопрос дискуссионный.
Кстати, говоря о явлениях чуть меньшего масштаба, приходит на ум ещё и музыка, например, где уже давно не считается зазорным заканчивать произведение каким-нибудь диссонансом или просто не в тонике (если тональность вообще была). Это тоже своеобразная "приправа". Слушатель знает, что хочет услышать тонику, и уже даже сам готов её спеть (как Бах, который доигрывал за своими сыновьями), но соглашается этого не делать - ради этого самого мазохистического томления. Он терпит ужасные звуки целотонных гамм и атонических произведений, потому что он уже достаточно сильный для этого. Он делает это осознанно, он экспериментирует.
Я подозреваю, что современная эстетика отвратительного и уродского вообще имеет под собой ту же основу (хотя признаюсь, что мне это не близко, потому ручаться не могу). Может быть, для кого-то увлечение всякими тошнотворными образами и уродованием собственного тела может служить своеобразным средством удовлетворения стыдливости (или страха?). Отпугивание других людей, дабы самим других людей не бояться, иными словами.
В целом же, по-моему, отказ от "традиционных ценностей", - это как раз и есть путь Эдипа, путь науки и философии. "Философия это знание о том, как обстоят дела на самом деле", - как говорит Галковский. Это раскрытие внутренней механики происходящего, о которой и говорилось выше.
Начали с Мейера, им и закончим: "Если наше общество выглядит более нигилистичным, чем общества предыдущих эпох, возможно, это лишь признак нашего взросления как разумного вида. По мере того как наше коллективное сознание расширяется за пределы некой критической отметки, мы наконец оказываемся готовы принять фундаментальную истину жизни: что единственная цель жизни - это сама жизнь".
Можно трактовать это утверждение наивно: что для осуществления должного эффекта на зрителя/читателя/слушателя концовка пьесы всегда должна быть положительной (примерно так, как описано выше), и тогда, конечно же, оно не будет верным, - ведь мы по опыту знаем большое количество очень сильных произведений с "плохим концом" (более того: древнейшим театральным жанром является именно трагедия). Ниже я ещё затрону тему такого наивного "плохого конца".
Однако можно рассмотреть это утверждение и в более широком смысле: каков бы ни был конец (даже если "все умирают"), он хорош. Именно потому, что логичен и "механистичен". То есть задача автора, по большому счёту, сводится к этой самой "инженерии душ" и ситуаций, к созданию правдоподобного (даже если очень маловероятного) течения событий и доставке "положения вещей" наиболее простым и единственно верным путём (прямо по принципу Гамильтона) из начальной точки в конечную; автор должен предоставить: "... логику в страсти, кратчайшую линию, суровую необходимость", - как говорил Ницше о "Кармен" Мериме.
Эта внутренняя логика является невидимым мотором ситуации, бестелесной её формой, и совершенно не удивительно, что часто она присутствует где-то по соседству с божественным вмешательством (но совершенно не сводится к нему и ему не тождественна!). Как тут не вспомнить про случай пресловутого Эдипа: оракул ему рассказал о конечном пункте его пути (это и было вмешательство), а вот привела его туда именно эта самая невидимая механика. Это очень контрастным образом позволило её, механику, оттенить и показать во всей красе. И в определённой степени, как ни странно, это утешает.
Именно в этом и заключается смысл этого сюжета: в своеобразном фатализме, в вере в наличие законов, которые даже сами боги не могут изменить, - они могут разве что сообщить об их наличии и о выводах, которые из них следуют. Эдип был мудрейшим из людей, и именно ему выпало понять и прочувствовать это на собственной шкуре. По существу, именно отсюда и берёт начало наука (логика как яркий пример): она верит, что эта механика существует, что её можно познать и таким образом стать равным богам (и мы, и они подвластны року, но мы повинуемся ему слепо, а боги о нём осведомлены). Это придаёт силы, это оптимизм чистой воды. На подобном оптимизме и логике, по-видимому, основан и буддизм, - хотя он делает из него свои выводы.
Итак, конец произведения, дабы производить впечатление, должен лежать на этой "механической" траектории, не предающей логику развития событий и представляющей собой на каждом своём отрезке кратчайший путь. Но ведь его можно разместить на этой траектории в любом месте, - тогда где же ему быть?
Здесь уже вступают в игру, во-первых, более "математические" соображения, подразумевая под этим, в первую очередь, длительность пьесы и её отдельных частей относительно характерного временного масштаба демонстрируемых событий, ну и заодно жанровых ограничений (а также физиологии зрителя), - мало кто станет смотреть десятичасовой фильм, например; по поводу пропорций - есть, конечно, гипотезы о магической силе всяких "золотых сечений" (см. Эйзенштейн) и т.п., и с этим тоже можно поиграться, но подозреваю, что на универсальность они не тянут, и уж лучше будет исказить соотношение в угоду конкретной ситуации.
Во-вторых, играет роль содержательная сторона. Например, смерть главного героя может быть логическим завершением, после которого продолжение пьесы бессмысленно. Хотя в определённых ситуациях можно завершить её и до этой самой смерти, если понятно, что она наступит скоро и с неизбежностью (второе-то для всех людей справедливо, поэтому этого мало).
Заметка на полях: вот Еврипид по праву может считаться убийцей греческой трагедии. И совершенно не удивительно, что вместо описанной выше внутренней механики он (видимо, какой-то своей гениальной интуицией) перешёл к механике внешней - которая уже была механикой в вульгарнейшем (и, по иронии, отнюдь не "божественном") смысле этого слова: имею в виду deus ex machina, конечно же.
В целом можно сказать, что когда нам рассказывают любую, даже самую ужасную историю, мы всё равно чувствуем себя гораздо лучше и защищённее, поскольку смотрим на неё из будущего (ведь рассказ всегда происходит о прошлом), ну или просто осознаём, что это вымысел, - тем временем мы, слушая её, живы и вроде бы здравствуем; то есть что бы там дальше по ходу дела ни произошло, мы от этого ущерб не понесли. Наблюдаем как бы из-за стекла.
Поэтому даже страшные и очень грустные истории не так страшны и грустны, как могли бы быть - во-первых, потому что они именно истории (как ни парадоксально, даже если они основаны на реальных событиях, которые были переработаны в историю), а во-вторых, потому что они имеют конец ("страшный конец" против "бесконечного страха" Шиллера). Конец как бы выводит нас из любых ужасов, последняя страница книги является непреодолимым препятствием для любых чудовищ, которые после её переворота навсегда остаются запечатанными внутри. Кроме того, как отмечал Ницше, по ходу дела мы ещё чувствуем прилив сил, ощущая присутствие автора, создавшего этих чудовищ (даже если формально он просто "пересказал" их наличие) и сумевшего перед ними выстоять. Это совсем не то же самое, что быть погружённым в жизнь, где кроме тебя самого некому тебе помочь (нет "автора"), и даже рассказать часто некому, и выйти "на свежий воздух" некуда (в каком-то смысле у жизни нет конца: она либо есть, либо её нет; и потому она ужасна).
Теперь вернёмся к наивному "плохому концу" уже безотносительно более широких толкований: ситуации, когда плохие парни побеждают, всё как-то неожиданно и очень плохо и т.п. Насколько я вижу, есть два рода людей (они могут в каких-то пропорциях сочетаться даже в рамках одного человека, так что это условность), которым такое может понравиться.
Во-первых, человек может быть весьма несчастлив в своей собственной жизни, и "плохой конец" может вызвать у него злорадство: мол, нате, подонки, раз не цените меня в жизни (не даёте мне любви/ласки/внимания и т.п.), так хоть в фильме/игре/ещё где-нибудь будете за это несчастны и погибнете. Такой своеобразный люмпен-пролетариатский подход к искусству: "смерть подлым буржуям" (в т.ч. и "эмоциональным буржуям", - т.е. любым людям, живущим более счастливой жизнью). Естественно, это может не осознаваться - и скорее всего и не будет осознаваться, - но такая реакция у некоторых возможна; подозреваю даже, что в той или иной степени у многих, ибо нельзя сказать, чтобы большинство людей были счастливы.
Второй типаж любителей пессимистических концовок - это мазохист. Тут всё несколько сложнее простой зависти/мести, которую мы имели в предыдущем случае, но суть из названия вроде бы более-менее понятна. Человек получает какое-то особое удовольствие от вида разрушений, которые он осознаёт именно как разрушения, ущерб (и именно - в какой-то степени - ущерб самому себе; например, гибель прекрасного города или умного/красивого человека, который ему нравился и т.п.), а не "очистительный огонь справедливости против негодяев" (как в "пролетарском" случае). Во многом это тоже связано с трагическим искусством как таковым, но может появляться не только там.
Смысл мазохистического удовольствия заключается именно в осознании собственной мощи. По-моему, "что меня не убивает, то делает сильнее", - это как раз роскошная мантра, которая бы подошла любому мазохисту. Её часто приводят в "утешительном" ключе (мол, ну, не страшно, переживём как-нибудь), но при этом совершенно теряется её колоссальный положительный смысл - а он именно мазохистский. "Причините мне любой ущерб, - как бы вы ни старались, для меня это только щекотка, и вы все ничтожества по сравнению со мной; любое увечье лишь ещё больше обнажает мою мощь", - вот что скрывается за мазохистским удовольствием; это именно глубочайшее удовлетворение от собственной силы при виде собственных разрушений, - и часто чем больше разрушения, тем больше удовлетворение. "Я всё это вынесу, и даже ещё больше". Конечно, это непосредственно связано с сексуальностью, и там в явном виде часто и проявляется. Но в более сублимированных формах мы это видим в удовлетворении от пессимистических сценариев, в радостной грусти от уничтожения прекрасного.
"Большая гора должна разрушиться, сильное течение должно пресечься, мудрый человек должен завянуть, как растение" (Конфуций).
Кстати, пресловутый "Бойцовский клуб" сочетает в себе оба этих подхода: там есть и мазохистское саморазрушение, и "смерть буржуям".
Любопытно, что, похоже, культуры и цивилизации в целом могут быть подвержены таким чертам поведения. Они могут, например, умышленно прививать себе яды или наносить разрушения (отчего-то вспомнилось модернистское сбрасывание Пушкина с парохода современности, но речь не только об этом). Могут позволять и делать нормой типы поведения, которые потенциально ведут их к гибели (пресловутая пропаганда гомосексуализма и т.п.). Это тоже можно воспринимать в мазохистском ключе: мы чувствуем себя настолько сильными, что не боимся этого, и даже наоборот, воспринимаем как "приправу", а не яд. Насколько это так по факту (сможем ли мы это пережить и в каком виде и т.п.) - вопрос дискуссионный.
Кстати, говоря о явлениях чуть меньшего масштаба, приходит на ум ещё и музыка, например, где уже давно не считается зазорным заканчивать произведение каким-нибудь диссонансом или просто не в тонике (если тональность вообще была). Это тоже своеобразная "приправа". Слушатель знает, что хочет услышать тонику, и уже даже сам готов её спеть (как Бах, который доигрывал за своими сыновьями), но соглашается этого не делать - ради этого самого мазохистического томления. Он терпит ужасные звуки целотонных гамм и атонических произведений, потому что он уже достаточно сильный для этого. Он делает это осознанно, он экспериментирует.
Я подозреваю, что современная эстетика отвратительного и уродского вообще имеет под собой ту же основу (хотя признаюсь, что мне это не близко, потому ручаться не могу). Может быть, для кого-то увлечение всякими тошнотворными образами и уродованием собственного тела может служить своеобразным средством удовлетворения стыдливости (или страха?). Отпугивание других людей, дабы самим других людей не бояться, иными словами.
В целом же, по-моему, отказ от "традиционных ценностей", - это как раз и есть путь Эдипа, путь науки и философии. "Философия это знание о том, как обстоят дела на самом деле", - как говорит Галковский. Это раскрытие внутренней механики происходящего, о которой и говорилось выше.
Начали с Мейера, им и закончим: "Если наше общество выглядит более нигилистичным, чем общества предыдущих эпох, возможно, это лишь признак нашего взросления как разумного вида. По мере того как наше коллективное сознание расширяется за пределы некой критической отметки, мы наконец оказываемся готовы принять фундаментальную истину жизни: что единственная цель жизни - это сама жизнь".