Сто дней благодарности . День двадцать восьмой
Сидр от архитектора и кофе с кардамоном и любовью
Если вспомнить, откуда в нас рождается любовь к тем или иным блюдам, винам, историям, местам, можно нырнуть в очень глубокое детство. Я же возвращаюсь в свое отрочество.
Когда-то давно я ходила в музыкальную школу по классу скрипки. Именно ходила, а не училась, потому что было лень. Трудную отроковицу перевоспитывать приходилось всей школе попеременно, потому как моя учительница, Людмила Степановна часто болела. Передавали меня из рук в руки прекрасным преподавателям, Ефиму Израилевичу, ученики которого на выпуском в школе играли ни много ни мало, саму "Чакону" Баха, сложнейшее произведение, и Людмиле Антониевне Гуцалюк, в девичестве Крейчи, в ту пору жене директора школы, благодаря которой я и доучилась, хоть и не стала скрипачкой.
- Деточка, - говорил мне Ефим Израилевич, - если ты хочешь есть хлеб, тебе надо стоять за пюпитром час в день, но если ты хочешь есть хлеб с маслом, то не меньше двух часов.
И тыкал своими скрипичными пальцами в портрет Паганини на стене. А за коном плыли запахи каштанов и в окна прекрасного старинного здания первой школы врывались трели птиц. Какая там учеба!
Людмила Антониевна же меня ни к чему не склоняла.Она назначала мне уроки позже всех детей, а затем мы неспешно шли провожать ее до дома номер *** по улице Пирогова, старого, с закрытым двором, с ухоженными клумбами, начинавшими цвести ранней весной и даже под снегом зеленевшими зимующим плющом и бересклетом.
На первом этаже дома с высокими потолками и прекрасной историей и строгими жильцами, фамилии коих произносились в городе вполголоса была, впрочем, и есть и сейчас их квартира.
Сколько подростковых глупостей и клятв прозвучало на ночной кухне под кофе с кардамоном, сколько любви и поддержки было принято за неизменно аккуратно сервированным семейным столом от прекрасной семьи Крейчи-Гуцалюк.
Антоний Вячеславович - большой и грузный, громогласный и властный всегда сидел во главе стола. Вокруг собиралась небольшая семья, состоящая из жены, дочери с мужем. Иногда оставалась ужинать и я. И тогда Антоний Вячеславович потчевал нас сидром собственного приготовления. Соломенного цвета, в тонкостенных бокалах, легкий и почти не хмельной, выбродивший без сахара и добавок чистый сок яблок сорта Донешта, собранных в саду, где главному архитектору города полагалось 4 сотки на старости лет, мне этот сидр казался напитком богов.
И медленно хмелея под рассказы о городе, о войне, о его улицах и домах, я понимала... бред, я ничего тогда еще не понимала, я была одна большая и жадная до любви и знаний губка, которая впитывала все, без разбору, если оно было приправлено любовью.
А уж любви в том сидре, и в том кофе с кардамоном на кухне после вымытой и сложенной посуды, когда уже очень поздно, но домой идти не хочется - было очень много.
Нет уже давно ни Антония Вячеславовича, ни жены его. С дочерью его,моей самой прекрасной учительницей, мы изредка созваниваемся. И когда я слышу ее низкий грудной голос по телефону, мне снова кажется, что я подросток, который вот-вот произнесет очередную глупую клятву.
И пусть это будет сейчас что-то очень простое - я обещаю собирать за красиво сервированным столом семью и рассказывать им истории, щедро приправленные любовью. И научусь делать сидр. И буду держать дома кардамон к кофе. Потому что однажды в гости может прийти девочка, которой некуда больше идти. И я должна буду помочь ей выйти на дорогу. И пройти ее с любовью до конца.
И пусть я никогда не сыграю "Чакону" Баха - я согласна)
Если вспомнить, откуда в нас рождается любовь к тем или иным блюдам, винам, историям, местам, можно нырнуть в очень глубокое детство. Я же возвращаюсь в свое отрочество.
Когда-то давно я ходила в музыкальную школу по классу скрипки. Именно ходила, а не училась, потому что было лень. Трудную отроковицу перевоспитывать приходилось всей школе попеременно, потому как моя учительница, Людмила Степановна часто болела. Передавали меня из рук в руки прекрасным преподавателям, Ефиму Израилевичу, ученики которого на выпуском в школе играли ни много ни мало, саму "Чакону" Баха, сложнейшее произведение, и Людмиле Антониевне Гуцалюк, в девичестве Крейчи, в ту пору жене директора школы, благодаря которой я и доучилась, хоть и не стала скрипачкой.
- Деточка, - говорил мне Ефим Израилевич, - если ты хочешь есть хлеб, тебе надо стоять за пюпитром час в день, но если ты хочешь есть хлеб с маслом, то не меньше двух часов.
И тыкал своими скрипичными пальцами в портрет Паганини на стене. А за коном плыли запахи каштанов и в окна прекрасного старинного здания первой школы врывались трели птиц. Какая там учеба!
Людмила Антониевна же меня ни к чему не склоняла.Она назначала мне уроки позже всех детей, а затем мы неспешно шли провожать ее до дома номер *** по улице Пирогова, старого, с закрытым двором, с ухоженными клумбами, начинавшими цвести ранней весной и даже под снегом зеленевшими зимующим плющом и бересклетом.
На первом этаже дома с высокими потолками и прекрасной историей и строгими жильцами, фамилии коих произносились в городе вполголоса была, впрочем, и есть и сейчас их квартира.
Сколько подростковых глупостей и клятв прозвучало на ночной кухне под кофе с кардамоном, сколько любви и поддержки было принято за неизменно аккуратно сервированным семейным столом от прекрасной семьи Крейчи-Гуцалюк.
Антоний Вячеславович - большой и грузный, громогласный и властный всегда сидел во главе стола. Вокруг собиралась небольшая семья, состоящая из жены, дочери с мужем. Иногда оставалась ужинать и я. И тогда Антоний Вячеславович потчевал нас сидром собственного приготовления. Соломенного цвета, в тонкостенных бокалах, легкий и почти не хмельной, выбродивший без сахара и добавок чистый сок яблок сорта Донешта, собранных в саду, где главному архитектору города полагалось 4 сотки на старости лет, мне этот сидр казался напитком богов.
И медленно хмелея под рассказы о городе, о войне, о его улицах и домах, я понимала... бред, я ничего тогда еще не понимала, я была одна большая и жадная до любви и знаний губка, которая впитывала все, без разбору, если оно было приправлено любовью.
А уж любви в том сидре, и в том кофе с кардамоном на кухне после вымытой и сложенной посуды, когда уже очень поздно, но домой идти не хочется - было очень много.
Нет уже давно ни Антония Вячеславовича, ни жены его. С дочерью его,моей самой прекрасной учительницей, мы изредка созваниваемся. И когда я слышу ее низкий грудной голос по телефону, мне снова кажется, что я подросток, который вот-вот произнесет очередную глупую клятву.
И пусть это будет сейчас что-то очень простое - я обещаю собирать за красиво сервированным столом семью и рассказывать им истории, щедро приправленные любовью. И научусь делать сидр. И буду держать дома кардамон к кофе. Потому что однажды в гости может прийти девочка, которой некуда больше идти. И я должна буду помочь ей выйти на дорогу. И пройти ее с любовью до конца.
И пусть я никогда не сыграю "Чакону" Баха - я согласна)