"Все это давно вопиет о живом, понятном для всех языке в богослужении"
В эти дни, погрузившись в работу над одним докладом, продолжаю читать "Кишиневские епархиальные ведомости" с 1867 по 1917 годы. Отсюда и все "заметки на полях", которыми хочется поделиться. Эта статья свящ. Николая Пономарева "О церковно-богослужебном языке" (Самарские епархиальные ведомости, 1912 год, №23, с.692-696) уже публиковалась на страницах журнала "Православная община". Сегодня она мне встретилась и в "Кишиневских епархиальных ведомостях" столетней давности, за 1913 год.
К слову говоря, в самом Кишиневе всего два храма, где служат на церковнославянском. На всех остальных приходах богослужение совершается на понятном всем молдавском языке.
"В Самарских Епархиальных Ведомостях помещена весьма интересная статья священника Николая Пономарева "О церковно-богослужебном языке". Мысли о. Пономарева очень оригинальны. Мы приводим статью почти полностью. "Каждому иерею, пишет автор, с живой душой, с первых дней поступления в приход приходится замечать, что церковнославянский язык своей непонянтностью народным массам мертвит богослужение, ведет к рассеянности и образованию у некоторых своих молитв, состоящих из набора слов, непонятных для богомольца, кои и шепчутся последними, независимо от совершаемого богослужения.
Желая избежать подобных дефектов и достигнуть того, чтобы прихожане «едиными устами и единым сердцем» славили Бога, я рискнул на всенощном богослужении завести чтение на русском языке: псалма 33-го - «Благословлю Господа на всякое время», шестопсалмия, кафизм, канона, первого часа, апостола на Литургии. Делал сначала так: одну всенощную псалмы читали на русском языке девочки церковно-приходской школы, другую по-церковнославянски ученики земской школы. Прислушался, что говорят прихожане. Заговорили так: «Как девочки хорошо, внятно и понятно читают, сразу видно, что в церковной школе учат хорошо, а у земских учеников ничего не поймешь, зачем их батюшка заставляет читать». Оказалось, народ не понял того, что девочки читают по-русски, оттого все им внятно и понятно, а мальчики по-церковнославянски, оттого им и невразумительно.
Когда я объяснил причину разности чтения, крестьяне крайне удивлялись и заявили: «Чего же ранее-то нам не читали по-русски, а держали в темноте?»
Ни волнений, ни одного голоса в защиту церковнославянского языка. Отсюда - пугание новым расколом, - излишние рассуждения. А русское чтение производило неотразимое впечатление и возбуждало религиозное воодушевление. Как-то невольно отдаешься молитве. Молитвенное настроение народа не оставляло желать лучшего, особенно оно достигало своей высоты, когда о. диакон выходил на средину церкви и около Евангелия начинал речитативом читать канон по-русски. Волны молящегося народа сильно действовали на чтеца, он возбуждался еще более, чтение становилось задушевнее, а это все передавалось невольно молящимся, и чувствовалось, что вот когда церковь едиными устами и сердцем славит Бога. Многие из прихожан и даже заезжих интеллигентов наивно заявляли: «А мы и не знали, что псалмы и вообще церковные чтения хороши».
В селе проживает престарелая псаломщическая вдова. О чтении церковном выражается она так: «Прежде чтение, бывало, не поймешь, а ныне все до одного слова понимаю и даже на старости лет заучила некоторые псалмы наизусть». И действительно, придя от всенощной, вперед пред зажженной лампадой прочитает по-русски псалом 100-й: «Милость и суд буду петь», а потом уже раздевается. Ранее она шептала свои особенные молитвы, а ныне молится общею церковной молитвой.
Как-то к нам ко всенощной попал везде бывалый и довольно развитой подрядчик - строитель церквей. Приехав после в то село, где он строил церковь, заявил священнику: «Ну, батюшка, был я в селе N у всенощной, так там хорошо читают и поют, что насильно заставляют молиться, - вот бы и нам так устроить службу». Священник немедленно приехал ко мне, спрашивает: Как достигли того, что молящиеся в восторге от службы?» Я объяснил: благодаря чтению на русском языке, понятном для богомольцев. Но этому священнику я не советовал вводить русский язык в богослужение, так как я сам лишь делал опыт и разрешения от Епархиальной власти на это не получал.
Многие священники побывали у меня за всенощной, и все в один голос говорили о прекрасном и неотразимом влиянии русского чтения, как на них самих, так и на богомольцев. Но я все-таки совершал дело, неразрешенное Епархиальным начальством, в душе тяготился невыясненностью положения и искал случая объясниться с Преосвященным.
Случай представился. 1911 года 8 сентября Преосвященный Константин недалеко от моего села совершал освящение храма в инородческом (чувашском) селе. Пели три хора: два инородческих - по-чувашски и один - по-церковнославянски, а один диакон инородец говорил некоторые ектении на инородческом наречии. После литургии, за беседой, сопровождавший владыку ключарь собора заметил, что как только диакон инородец начинает говорить ектении на инородческом языке, а инородческий хор поет, то довольно заметно усиливается молитвенное настроение богомольцев и часто кладется крестное знамение. Владыка подтвердил.
Этим обстоятельством я воспользовался и стал говорить: «Раз на инородцев их родной язык в богослужении производит такое неотразимое влияние, то точно так же и русский язык с таким же успехом будет влиять на русский народ». И добавил: «я, Владыко, в некотором роде пред Вами преступник, ибо без Вашего разрешения завел у себя в храме чтения на русском языке». Преосвященный сначала удивился моему заявлению и высказался, что лучше объяснять и переводить прихожанам непонятные слова, чем читать на русском языке. Мною было указано, что трудно и прямо невозможно, особенно при малоразвитости и безграмотности многих прихожан, научить всех церковнославянскому языку, да еще при обилии богослужебного материала. Приведен был в пример один священник, который каждый год переводит для себя слова: «чермнует бо ся дряселуя небо» и обязательно через год забывает этот перевод, а между тем русский язык благотворно действует, как на прихожан, так и всех сторонних, побывавших в храме. Тогда Преосвященный Константин в ответ на мои речи произнес: «Раз вашим прихожанам нравится русский язык в богослужении, вы признаете его полезность, так с Богом, и служите на нем».
Как камень с плеч моих свалились неопределенность и боязнь за введение русского языка в богослужение, и я ныне, к радости прихожан, славлю Бога на родном языке.
Вот живая картина с натуры. Слышали русское чтение в моем храме люди интеллигентные и простой народ, никому оно ухо не резало и не казалось странным, но все свидетельствовали о его необходимости и благотворности. И это при русском переводе с греческими оборотами, со своеобразными расстановками элементов предложения, свойственных византийскому стилю.
А разве не может быть выработан особый церковно-богослужебный стиль в русской речи?! Пора, пора серьезно подумать о назревшей нужде - замене церковнославянского богослужебного языка русским. Сама жизнь, потребность в религиозной осмысленности, необходимость сознательного в молитве общения с Богом - все это давно вопиет о живом, понятном для всех языке в богослужении. Я только при наличности русского языка в богослужении увидел, что наше православное богослужение есть самая лучшая проповедь о всем деле нашего спасения. Оно одно способно и умудрить, и наставить человека на пути к Царствию Божию. В эту великую сокровищницу все великие и святые мужи вкладывали все то, что «к животу и благочестию», и затемнять это, предлагать в неясном и непонятном виде, есть большая и вредная ошибка".
(Самарские Епархиальные Ведомости, 1912, №23, с.692-696. Цит. по: Кишиневские епархиальные ведомости, 1913, № 14, с. 726 - 729)