Баба Нина. Продолжение.
Иногда бабе Нине становится горько. И тогда она садится на скамейку перед храмом, под окном церковной лавки, и начинает громко выводить треснутым басом: «Цариииице моя Преблагаааая…». Поет она скорбно, подняв вверх свое маленькое ссохшееся личико, глядя на высокую колокольню, а пропев до конца, не останавливаясь, начинает сначала. На десятом- двадцатом круге из церковной лавки выскакивает разъяренная продавщица и, бурно жестикулируя, возмущенно кричит: «Баб Нин, ну сколько можно?! У меня уже голова ничего не соображает! Выключай радио!». Увидев меня, жалобно говорит уже потише: «Оль, ну представляешь, ну сколько можно, это же 2 часа уже продолжается! И не остановить её никак!»
А и вправду,- баба Нина, ничуть не смущаясь и ни на йоту не сбиваясь, не останавливает свое выступление, даже громче прежнего выводит: «… зриииши мою бяду, зрииииши мойуууу скорбь…». Продавщица, вся красная, чуть не взвившись, стремительно исчезает в своей лавке, громко захлопнув дверь. Я подсаживаюсь к бабе Нине, она спокойно ко мне поворачивается и говорит- Вон как бесы- то скочут, видала? И продолжает, как ни в чем не бывало,- Окорми мя, яко страааанну… Я улыбаюсь. Солнце светит ярко, жарко, мы в тенечке, хорошо…
А и вправду,- баба Нина, ничуть не смущаясь и ни на йоту не сбиваясь, не останавливает свое выступление, даже громче прежнего выводит: «… зриииши мою бяду, зрииииши мойуууу скорбь…». Продавщица, вся красная, чуть не взвившись, стремительно исчезает в своей лавке, громко захлопнув дверь. Я подсаживаюсь к бабе Нине, она спокойно ко мне поворачивается и говорит- Вон как бесы- то скочут, видала? И продолжает, как ни в чем не бывало,- Окорми мя, яко страааанну… Я улыбаюсь. Солнце светит ярко, жарко, мы в тенечке, хорошо…