Послание.
2010 год встретил меня сильной болью, разочарованиями, непониманием и неДОпониманием. Он сломил меня. От меня ничего почти не осталось - это случается, когда ставишь абсолютно всё на кон - себя всю, свою жизнь, свою гордость, свое здоровье, свои силы, свою веру...
Сейчас я сижу, и вроде ничего - просто ужасно горько, но ничего... Но только тронешь, только скажешь слово, только услышишь слово - и всё, рана воспаляется, и не остановить кровоточину...
Я просто не умный, не рациональный человек. Я не умею ни просчитывать людей, ни выводить человеческие формулы. Я могу либо просто всю себя отдать целиком, всю свою душу, либо спрятаться. Хотя, спрятаться всё же реже...
Но всё равно что-то да остается. Искусство. Музыка. Природа. Сегодня Рождество. Светлый, добрый праздник.
Не важно, что было вокруг, и не важно, о чем там пурга завывала протяжно, что тесно им было в пастушьей квартире, что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе, и главное, было, что их было трое, и всё, что творилось, варилось, дарилось отныне, как минимум, на три делилось. Морозное небо над ихним привалом с привычкой большого склоняться над малым сверкало звездою - и некуда деться ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось; все спали. Звезда от других отличалась сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним, способностью дальнего смешивать с ближним. (Иосиф Бродский).
Сейчас я сижу, и вроде ничего - просто ужасно горько, но ничего... Но только тронешь, только скажешь слово, только услышишь слово - и всё, рана воспаляется, и не остановить кровоточину...
Я просто не умный, не рациональный человек. Я не умею ни просчитывать людей, ни выводить человеческие формулы. Я могу либо просто всю себя отдать целиком, всю свою душу, либо спрятаться. Хотя, спрятаться всё же реже...
Но всё равно что-то да остается. Искусство. Музыка. Природа. Сегодня Рождество. Светлый, добрый праздник.
Не важно, что было вокруг, и не важно, о чем там пурга завывала протяжно, что тесно им было в пастушьей квартире, что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе, и главное, было, что их было трое, и всё, что творилось, варилось, дарилось отныне, как минимум, на три делилось. Морозное небо над ихним привалом с привычкой большого склоняться над малым сверкало звездою - и некуда деться ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось; все спали. Звезда от других отличалась сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним, способностью дальнего смешивать с ближним. (Иосиф Бродский).