мир весь напополам
Фестиваль завершал Дельфин. Те, кто хотел подпевать и притопывать, сейчас строчат отзывы об ошибке организаторов. Те, кто, как я, хотел катарсиса, своё получил.
Какой-то гипноз. Стоишь, не можешь пошевелиться и только слёзы смаргиваешь. От чего слёзы, так сразу и не скажешь. От воспоминаний юности и запертости в них. От благодарности за безужимочность, с которой он поёт меланхолию и тень, и за саму эту тень, в которой у твоего способа существования есть право на существование. От чистой физики звука и света, льющихся со сцены. Только они не льются, а что? Катятся и наступают? Все слова какие-то не те, журналистские. Звук и свет растворяют толпу. Толпы нет. Каждый стоит отдельно в этом шквале, на своей тёмной стороне.
Остановка и перезапуск сердца. Тахикардия и экстрасистолы. Сердце бьётся в грудную клетку снаружи. Спереди и со всех сторон. Ты внутри сердца. Сердца человека на сцене. Оно колотится сумасшедше. Это не сердце, а молотилка, фабрика по перерабатыванию боли, которая всё идёт и идёт, и эти дицебелы и неистовость нужны, чтобы конвейер двигался, работал не только на вход, но и на выход. Предельная отстранённость, недушевность, чтобы никакая сентиментальность не просочилась в ответ. Чтобы если контакт, то без братания и похлопывания по плечу. И понимаешь, что даже «спасибо» было бы не к месту, потому что фабрика работает не для тебя, а для того, чтобы человека не разорвало и не захлестнуло.
А небо такое звёздное и близкое, что даже летящая в лицо голубая планета, наверно, не удивила бы.