(no subject)
Здесь не было бурно и в лучшие дни -
сейчас же и вовсе: зловонное русло
почти пересохло, и в мусоре тусклом
лежат бездыханные рыбы одни.
И каждая как ненаписанный стих.
Вот эта, истошная чёрная рыба -
она про сентябрь, неразрывность надрыва
и драйва, и боже спасибо за них.
Другая, с крючком в удивлённой губе,
должна была стать наподобие пьесы:
Он многоголосен, Она бессловесна
и, что бы ни сделала, всем - хоть убей -
Его раздражает: то слишком скучна,
то слишком безумна. При этом понятно,
что стих не про женщин, которых гноят, но
про то, как себе же бываешь тошна.
Ещё одна - та, что с дырявым виском -
была бы про греческий остров, и камни,
и пару, бредущую в них - но куда мне:
есть «Перед полуночью» и «Под песком».
В песок утекают все темы, и вся
хорошая злость, и плохая туда же,
и, самоповтором не брезгуя даже,
о чём, околесицу рыбью неся,
хотела сказать, я не вспомню, увы.
Но выбор, по счастью, до крайности скромный,
и, кроме уже оглашённого стона,
здесь может быть только признанье в любви.
В том фильме о Салли, которая Манн -
уже под конец, когда все постарели,
когда её муж управляется еле
с рукой, пожираемой вирусом - там
есть сцена: она его просто стрижёт -
слегка неуклюже, возможно впервые -
ровняет вихры, совершенно седые,
и выглядит самой счастливой из жён.
И оба смеются, и вроде бы столь
обычны, и будничны, и человечны,
но я бы смотрела на них бесконечно,
рыдая над сценою этой простой,
над близостью зримой, и смелостью стать
родными, когда целый мир перепахан
в четыре руки, и над собственным страхом
ни разу подобного не испытать.
Согрей мою спину своим животом,
услышь в моём ухе морскую пучину
и громче её, терпеливо шепчи на-
распев о далёком и близком, о том,
как много нас ждёт и как многое мы
сумеем - «вдвоём» назови или «рядом».
И в мир, освещённый ночным снегопадом,
влюбись со мной вместе в начале зимы.
сейчас же и вовсе: зловонное русло
почти пересохло, и в мусоре тусклом
лежат бездыханные рыбы одни.
И каждая как ненаписанный стих.
Вот эта, истошная чёрная рыба -
она про сентябрь, неразрывность надрыва
и драйва, и боже спасибо за них.
Другая, с крючком в удивлённой губе,
должна была стать наподобие пьесы:
Он многоголосен, Она бессловесна
и, что бы ни сделала, всем - хоть убей -
Его раздражает: то слишком скучна,
то слишком безумна. При этом понятно,
что стих не про женщин, которых гноят, но
про то, как себе же бываешь тошна.
Ещё одна - та, что с дырявым виском -
была бы про греческий остров, и камни,
и пару, бредущую в них - но куда мне:
есть «Перед полуночью» и «Под песком».
В песок утекают все темы, и вся
хорошая злость, и плохая туда же,
и, самоповтором не брезгуя даже,
о чём, околесицу рыбью неся,
хотела сказать, я не вспомню, увы.
Но выбор, по счастью, до крайности скромный,
и, кроме уже оглашённого стона,
здесь может быть только признанье в любви.
В том фильме о Салли, которая Манн -
уже под конец, когда все постарели,
когда её муж управляется еле
с рукой, пожираемой вирусом - там
есть сцена: она его просто стрижёт -
слегка неуклюже, возможно впервые -
ровняет вихры, совершенно седые,
и выглядит самой счастливой из жён.
И оба смеются, и вроде бы столь
обычны, и будничны, и человечны,
но я бы смотрела на них бесконечно,
рыдая над сценою этой простой,
над близостью зримой, и смелостью стать
родными, когда целый мир перепахан
в четыре руки, и над собственным страхом
ни разу подобного не испытать.
Согрей мою спину своим животом,
услышь в моём ухе морскую пучину
и громче её, терпеливо шепчи на-
распев о далёком и близком, о том,
как много нас ждёт и как многое мы
сумеем - «вдвоём» назови или «рядом».
И в мир, освещённый ночным снегопадом,
влюбись со мной вместе в начале зимы.