Пророк
Кашель мучает меня ночами. Как солнце начинает клониться к горизонту и все живое радуется, предвкушая вечернюю прохладу, я предчувствую, что усталая спина захочет распрямиться, и я прикажу служанке убрать мещок с шерстью, на который опираюсь днем, сидя на своей постели. Ненадолго - за это время и десяти коз не подоишь - сон приносит мне покой и отдых. Потом меня будит хрип и бульканье, исторгаемое из моей груди, и следом неистовая попытка откашляться и вдохнуть. Я вскакиваю - младшая жена, которая спит на низенькой лежанке подле моего ложа, помогает сесть поудобнее, служанка готовит теплое питье - ради него очаг не тушат всю ночь, так что подогреть козье молоко мои женщины могут быстро. В него добавляют теплого вина, или настой трав, или масло, сбитое из коровьих сливок.
Давясь я пью миску за миской эти снадобья, и они успокаивают мое дыхание. Теперь до утра я буду полусидеть в постели, кашляя, задремывая и взывая временами к моему Господу: отпусти меня, владыка, я устал. Обыкновенно Он молчит. Но один раз ответил: "Допиши свою книгу, и будешь свободен"
Утром я завтракаю - свежие лепешки с оливковым маслом, немного маринованного в уксусе лука, горсть маслин. Старшая жена уверена, что мне помогает горячее питье с шалфеем. Вкус противный, но я пью безропотно. Кажется, он действительно помогает от моей сонной одури и немного очищает дыхание.
После завтрака я встаю ненадолго и даже иногда выхожу в сад. В саду, если не жарко, или дома сажусь за свой труд: вначале перечитываю дощечки, написанные в последние дни, а потом беру стилос и пишу дальше, процарапывая на воске историю моей жизни. Осталось совсем немного - свобода уже близка. Я уже просил почтенных людей из колена Завулонова засвидетельствовать, что из моего имущества я оставляю младшим сыновьям, и какую долю молодой жене. Остальное получит старший сын, и мать его будет жить в богатстве и почете, может быть омраченных ее тоской по мне. Не нам решать, когда прервется жизнь любимых людей, а когда наша - Бог играл мной как кошка мышкой, и если он говорил :" Иди направо!", а я шел налево, то загонял меня куда следует железным бичом и ласковой улыбкой.
Я боялся и не хотел идти в Ниневию, обличать язычников за нечестие, но уклониться не сумел. И я пришел в тот жаркий густонаселенный богатый город и бродил по улицам и площадям. Сотни детей и взрослых, одетых в богатые одежды, толпились на рынках и в храмах их нечестивых богов. Что мог я сказать им на моем корявом невразумительном аккадском языке? Но я кричал день и ночь, что они грешат, и Господь по нечестию их погубит Ниневию через сорок дней после моего прибытия. Они не убили меня и даже приносили мне еду и позволяли брать воду из их колодцев. Но я отупел и ослаб от своих пророчеств и не мог ответить улыбкой или благодарностью на их дары. Через тридцать девять дней вся Ниневия постилась и каялась, а я вышел из их проклятых стен, поставил палатку под палящим солнцем и принялся ждать, когда падет огонь небесный и спалит их, как сжег прежде Содом и Гоморру.
Однако дни проходили, а они жили, и пророчество мое оказалось пустой болтовней. Тогда, в гневе, я воззвал к Господу, который привел меня из дома моего через тысячу мучений только затем, чтобы сделать посмешищем в глазах язычников. И господь, сжалившись, явил мне чудо. Из земли явился росток, он стал подниматься, ветвиться, листики раскрывались из почек, птицы слетелись в сень ветвей - и вот - моя палатка стояла в тени огромной смоковницы, и сладкие плоды ее падали мне прямо в руки. Я сидел в прохладной тени, ел спелые фиги и слушал пение птиц. Мир и спокойствие сошли на меня от этой благодати Божьей. Но когда утром я проснулся, дерево стало опадать, листья засохли, плоды скукожились, ветки обломались и весь ствол сгнил и распался на моих глазах. В отчаянье, какого не знал прежде, я воззвал к Богу, и сказал: "Дай мне умереть! Я не могу жить дальше в твоем ужасном мире!"
Бог ответил мне простыми словами на моем родном языке. "Пророк мой, Иона, ты сожалеешь о растении, над которым не трудился, и которого не растил, которое в одну ночь выросло, и в одну же ночь пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой?"
И я вернулся домой.
Теперь я закончил то, что Ты мне завещал сделать и по Слову твоему окончил дни свои. Так что еще одной мучительной ночи не жду. Слава тебе, Господи!
Давясь я пью миску за миской эти снадобья, и они успокаивают мое дыхание. Теперь до утра я буду полусидеть в постели, кашляя, задремывая и взывая временами к моему Господу: отпусти меня, владыка, я устал. Обыкновенно Он молчит. Но один раз ответил: "Допиши свою книгу, и будешь свободен"
Утром я завтракаю - свежие лепешки с оливковым маслом, немного маринованного в уксусе лука, горсть маслин. Старшая жена уверена, что мне помогает горячее питье с шалфеем. Вкус противный, но я пью безропотно. Кажется, он действительно помогает от моей сонной одури и немного очищает дыхание.
После завтрака я встаю ненадолго и даже иногда выхожу в сад. В саду, если не жарко, или дома сажусь за свой труд: вначале перечитываю дощечки, написанные в последние дни, а потом беру стилос и пишу дальше, процарапывая на воске историю моей жизни. Осталось совсем немного - свобода уже близка. Я уже просил почтенных людей из колена Завулонова засвидетельствовать, что из моего имущества я оставляю младшим сыновьям, и какую долю молодой жене. Остальное получит старший сын, и мать его будет жить в богатстве и почете, может быть омраченных ее тоской по мне. Не нам решать, когда прервется жизнь любимых людей, а когда наша - Бог играл мной как кошка мышкой, и если он говорил :" Иди направо!", а я шел налево, то загонял меня куда следует железным бичом и ласковой улыбкой.
Я боялся и не хотел идти в Ниневию, обличать язычников за нечестие, но уклониться не сумел. И я пришел в тот жаркий густонаселенный богатый город и бродил по улицам и площадям. Сотни детей и взрослых, одетых в богатые одежды, толпились на рынках и в храмах их нечестивых богов. Что мог я сказать им на моем корявом невразумительном аккадском языке? Но я кричал день и ночь, что они грешат, и Господь по нечестию их погубит Ниневию через сорок дней после моего прибытия. Они не убили меня и даже приносили мне еду и позволяли брать воду из их колодцев. Но я отупел и ослаб от своих пророчеств и не мог ответить улыбкой или благодарностью на их дары. Через тридцать девять дней вся Ниневия постилась и каялась, а я вышел из их проклятых стен, поставил палатку под палящим солнцем и принялся ждать, когда падет огонь небесный и спалит их, как сжег прежде Содом и Гоморру.
Однако дни проходили, а они жили, и пророчество мое оказалось пустой болтовней. Тогда, в гневе, я воззвал к Господу, который привел меня из дома моего через тысячу мучений только затем, чтобы сделать посмешищем в глазах язычников. И господь, сжалившись, явил мне чудо. Из земли явился росток, он стал подниматься, ветвиться, листики раскрывались из почек, птицы слетелись в сень ветвей - и вот - моя палатка стояла в тени огромной смоковницы, и сладкие плоды ее падали мне прямо в руки. Я сидел в прохладной тени, ел спелые фиги и слушал пение птиц. Мир и спокойствие сошли на меня от этой благодати Божьей. Но когда утром я проснулся, дерево стало опадать, листья засохли, плоды скукожились, ветки обломались и весь ствол сгнил и распался на моих глазах. В отчаянье, какого не знал прежде, я воззвал к Богу, и сказал: "Дай мне умереть! Я не могу жить дальше в твоем ужасном мире!"
Бог ответил мне простыми словами на моем родном языке. "Пророк мой, Иона, ты сожалеешь о растении, над которым не трудился, и которого не растил, которое в одну ночь выросло, и в одну же ночь пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой?"
И я вернулся домой.
Теперь я закончил то, что Ты мне завещал сделать и по Слову твоему окончил дни свои. Так что еще одной мучительной ночи не жду. Слава тебе, Господи!