Записки провинциала
У меня две подруги - специалисты в теории музыки. Настоящие, с дипломами. И еще один товарищ знаток музыки, но без удостоверения. Они сами про себя знают. Так вот, я надеюсь, они этого читать не будут. И даже прошу. Потому что не смогу писать откровенно и по-простому, зная, что это попадется им на глаза.
А для остальных расскажу, как ходила в Большой на Богему, сами понимаете, Пуччини. Оперу давали на Новой сцене, но мне хватило. Настоящий маленький оперный театрик с хрустальными люстрами, отраженными в зеркалах, лепниной и позолотой, меандрами на карнизах, бархатом удобных кресел, пилястрами и пилонами, и оркестровой ямой, отвечающей всем запросам моих детских воспоминаний. Арфа и арфистка - обе прекрасные, как на картинке. Флейта пиккола самая крошечная из всех, с какими я встречалась. Восхитительный гомон настраиваемых инструментов и плафон -ах! Потрясающий плафон работы Бакста. Не хуже того Шагала в Гранд Опера!
Ну ладно! Не будьте занудами! Это здание действительно построили через много лет после смерти Бакста. Однако плафон - по эскизам Бакста. Если уж на то пошло, то под редакцией Зураба Церетели. И что? Восхитительный плафон!
Я глазела, как и подобает провинциалу, оказавшемуся в величественной и роскошной столице.
Увертюры Богеме не полагается. Занавес раздвинулся и французские художник, поэт, философ и музыкант, ютящиеся в холодной мансарде, спели по итальянски, как они голодны и замерзли, но веселы и увлечены своими искусствами. Потом судьба одарила их деньгами и трое ушли кутить, пока четвертый затеял стремительный роман с цветочницей-сопрано. Все пели свое хорошо, но оркестр играл еще лучше, и поэтому певцов почти не было слышно. Однако на экранах по сторонам сцены и над ней светился текст, да еще и в переводе на русский, так что зал ничего особенного не упустил. Болезненная крошка-цветочница, которая оказалась пышущей здоровьем корпулентной молодой дамой, немедленно страстно влюбилась в нищего поэта и пожелала вместе с ним следовать за его друзьями на рождественский бал-маскарад.
Следующая картина поразила мое воображение. Кажется, на сцене был весь Париж: аристократы, студенты, кокотки, трубочисты, коммерсанты, солдаты, дети, торговцы, официанты, дворники, садовники, полицейские и даже большой белый живой пудель, толпились на сцене. Пудель вызвал напряженное внимание зала. Вопреки нашим нетерпеливым ожиданиям, он вел себя очень хорошо и ничем не досадил ни хору, ни оркестру, ни, тем более, солистам.
В следующей сцене цветочница, горько рыдая, жалуется, что поэт к ней охладел. Мы думаем, что это от ветрености, но нет! Наоборот! Поэт признается другу, что он страстно любит свою крошку Мими, но она умирает от чахотки, и его терзает совесть, что они живут в нищете. Поэтому вместо того, чтобы устроиться грузчиком и обеспечить любимой ежедневную вязанку дров и булочку, он бросает ее в надежде, что она заведет роман с богачом, который непонятно отчего польстится на умирающую нищенку. И что вы думаете? Таки нашелся виконт, разодевший ее в шелка и недолго катавший в своем ландо.
Но, верная оперному канону Мими, бросила его, вернулась в мансарду, где в той же бедности живут те же студенты, хрустальным голоском спела очаровательную прощальную арию, страстно поцеловала своего любовника, вызывая ужас у всех зрителей, знакомых с эпидемиологией, и умерла к общему сожалению.
Зал вежливо аплодировал. Некоторым солистам друзья принесли букет. У других в зале не оказалось друзей. Это было двести пятьдесят шестое представление Богемы на сцене Большого.
Уверяю вас - каждый оперный спектакль абсурден. Только чудо заставляет нас иногда слушать оперу, задыхаясь от восторга. Вызывать на бис, отбивая ладони и идти домой в прекрасном настроении, напевая какую-нибудь каватину. Собственно, это чудо и называется искусством.
А для остальных расскажу, как ходила в Большой на Богему, сами понимаете, Пуччини. Оперу давали на Новой сцене, но мне хватило. Настоящий маленький оперный театрик с хрустальными люстрами, отраженными в зеркалах, лепниной и позолотой, меандрами на карнизах, бархатом удобных кресел, пилястрами и пилонами, и оркестровой ямой, отвечающей всем запросам моих детских воспоминаний. Арфа и арфистка - обе прекрасные, как на картинке. Флейта пиккола самая крошечная из всех, с какими я встречалась. Восхитительный гомон настраиваемых инструментов и плафон -ах! Потрясающий плафон работы Бакста. Не хуже того Шагала в Гранд Опера!
Ну ладно! Не будьте занудами! Это здание действительно построили через много лет после смерти Бакста. Однако плафон - по эскизам Бакста. Если уж на то пошло, то под редакцией Зураба Церетели. И что? Восхитительный плафон!
Я глазела, как и подобает провинциалу, оказавшемуся в величественной и роскошной столице.
Увертюры Богеме не полагается. Занавес раздвинулся и французские художник, поэт, философ и музыкант, ютящиеся в холодной мансарде, спели по итальянски, как они голодны и замерзли, но веселы и увлечены своими искусствами. Потом судьба одарила их деньгами и трое ушли кутить, пока четвертый затеял стремительный роман с цветочницей-сопрано. Все пели свое хорошо, но оркестр играл еще лучше, и поэтому певцов почти не было слышно. Однако на экранах по сторонам сцены и над ней светился текст, да еще и в переводе на русский, так что зал ничего особенного не упустил. Болезненная крошка-цветочница, которая оказалась пышущей здоровьем корпулентной молодой дамой, немедленно страстно влюбилась в нищего поэта и пожелала вместе с ним следовать за его друзьями на рождественский бал-маскарад.
Следующая картина поразила мое воображение. Кажется, на сцене был весь Париж: аристократы, студенты, кокотки, трубочисты, коммерсанты, солдаты, дети, торговцы, официанты, дворники, садовники, полицейские и даже большой белый живой пудель, толпились на сцене. Пудель вызвал напряженное внимание зала. Вопреки нашим нетерпеливым ожиданиям, он вел себя очень хорошо и ничем не досадил ни хору, ни оркестру, ни, тем более, солистам.
В следующей сцене цветочница, горько рыдая, жалуется, что поэт к ней охладел. Мы думаем, что это от ветрености, но нет! Наоборот! Поэт признается другу, что он страстно любит свою крошку Мими, но она умирает от чахотки, и его терзает совесть, что они живут в нищете. Поэтому вместо того, чтобы устроиться грузчиком и обеспечить любимой ежедневную вязанку дров и булочку, он бросает ее в надежде, что она заведет роман с богачом, который непонятно отчего польстится на умирающую нищенку. И что вы думаете? Таки нашелся виконт, разодевший ее в шелка и недолго катавший в своем ландо.
Но, верная оперному канону Мими, бросила его, вернулась в мансарду, где в той же бедности живут те же студенты, хрустальным голоском спела очаровательную прощальную арию, страстно поцеловала своего любовника, вызывая ужас у всех зрителей, знакомых с эпидемиологией, и умерла к общему сожалению.
Зал вежливо аплодировал. Некоторым солистам друзья принесли букет. У других в зале не оказалось друзей. Это было двести пятьдесят шестое представление Богемы на сцене Большого.
Уверяю вас - каждый оперный спектакль абсурден. Только чудо заставляет нас иногда слушать оперу, задыхаясь от восторга. Вызывать на бис, отбивая ладони и идти домой в прекрасном настроении, напевая какую-нибудь каватину. Собственно, это чудо и называется искусством.