(no subject)
Восьмой интерес - Гаспаров.
За последние несколько лет Гаспаров стал модной фигурой. Благодаря "Записям и выпискам" его стали чтить едва ли не как молодежного филолога и акына. Они написаны так увлекательно, что из них можно легко и с удовольствием набраться общего образования самого высшего сорта.
Но я знала о его существовании задолго до этой книги и валового спроса на его сочинения.
Мой папа, математик, в свое время занимался проблемами стихосложения и близко знал Гаспарова по работе в колмогоровской лаборатории, объеднявшей математиков, лингвистов и литературоведов в 60-е годы. Впоследствии тем же самым - то есть стиховедением - стал заниматься мой муж-филолог. Поэтому имя Гаспарова произносилось в семье с трепетом.
Первое, что помню из личных впечатлений, это открытку, написанную дивным почерком. Такой почерк изобличает тонкого и умного человека, это видно и без графолога. В среде Колмогоровских учеников было принято писать в обращении "Глубокоуважаемый", и я на всю жизнь запомнила, что просто "уважаемый" - это моветон.
Тем же почерком на полях курсовой работы моего тогдашнего супруга, напротив явной описки, типа "в хорее все ударные слоги четные" - было приписано: "м.б. нечетные?" - и было в этой приписке столько и уважения, и заговорщической иронии, и соблюдения личного пространства, что казалось нисколько не обидным, что такая оплошностьдопущена. Потом он был Витиным оппонентом, когда тот защищал кандидатскую.
То, насколько Гаспаров сложен, видно из его автобиографических записей и отдельных реплик. При этом он умеет удивительно просто и ясно излагать сложнейшие вещи. Витя всегда говорил, что прочитанное им в подростковом возрасте предисловие к "Жизни двенадцати цезарей" навсегда осталось для него высшим достижением этого жанра.
Однажды я краем глаза, убегая по какому-то делу, увидела фрагмент передачи, где рассказывалось о Гаспарове. Миловидная журналисточка прощебетала: "К сожалению, сам Михаил Леонович не смог выстуить в нашей передаче - по причинам, о которых вы узнаете в конце передачи!" Поскольку возможности ждать у меня не было, я унесла с собой недоумение, граничащее с ужасом - неужели вот в такой интригующей форме она хочет рассказать, что Гаспаров сильно заикается, и поэтому ни о каком телеинтервью с ним не может быть и речи? (Извечтно, впрочем, что когда он читает лекции, то заикание пропадает начисто - для этого ему достаточно поглядывать в собственные записки).
Есть такая литература - в том числе и научная, которую читаешь и испытываешь огромную нежность к сочинителю. И благодарность, что это вообще написано. Я слышала снобское мнение, что Гаспаров-де допускает неточности в таблицах. Но говорили это люди, в которых сочетается патологическое занудство с агрессивным снобизмом, и я пучок таких не променяю на одного Гаспарова со всеми его несовершенствами. Мой дед всегда говорил, что ученый должен быть как раскрытая ладонь - всегда готов к новым впечатлениям самого разного толка, и в Гаспарове как раз любопытство и незашоренность составляют очень обаятельную черту натуры.
Остается только добавить, что когда мы выбирали имя для младшего сына, тот аргумент, что он будет тезкой Гаспарова, стал для Вити абсолютно неоспоримым. И тут я с ним вполне единодушна.
За последние несколько лет Гаспаров стал модной фигурой. Благодаря "Записям и выпискам" его стали чтить едва ли не как молодежного филолога и акына. Они написаны так увлекательно, что из них можно легко и с удовольствием набраться общего образования самого высшего сорта.
Но я знала о его существовании задолго до этой книги и валового спроса на его сочинения.
Мой папа, математик, в свое время занимался проблемами стихосложения и близко знал Гаспарова по работе в колмогоровской лаборатории, объеднявшей математиков, лингвистов и литературоведов в 60-е годы. Впоследствии тем же самым - то есть стиховедением - стал заниматься мой муж-филолог. Поэтому имя Гаспарова произносилось в семье с трепетом.
Первое, что помню из личных впечатлений, это открытку, написанную дивным почерком. Такой почерк изобличает тонкого и умного человека, это видно и без графолога. В среде Колмогоровских учеников было принято писать в обращении "Глубокоуважаемый", и я на всю жизнь запомнила, что просто "уважаемый" - это моветон.
Тем же почерком на полях курсовой работы моего тогдашнего супруга, напротив явной описки, типа "в хорее все ударные слоги четные" - было приписано: "м.б. нечетные?" - и было в этой приписке столько и уважения, и заговорщической иронии, и соблюдения личного пространства, что казалось нисколько не обидным, что такая оплошностьдопущена. Потом он был Витиным оппонентом, когда тот защищал кандидатскую.
То, насколько Гаспаров сложен, видно из его автобиографических записей и отдельных реплик. При этом он умеет удивительно просто и ясно излагать сложнейшие вещи. Витя всегда говорил, что прочитанное им в подростковом возрасте предисловие к "Жизни двенадцати цезарей" навсегда осталось для него высшим достижением этого жанра.
Однажды я краем глаза, убегая по какому-то делу, увидела фрагмент передачи, где рассказывалось о Гаспарове. Миловидная журналисточка прощебетала: "К сожалению, сам Михаил Леонович не смог выстуить в нашей передаче - по причинам, о которых вы узнаете в конце передачи!" Поскольку возможности ждать у меня не было, я унесла с собой недоумение, граничащее с ужасом - неужели вот в такой интригующей форме она хочет рассказать, что Гаспаров сильно заикается, и поэтому ни о каком телеинтервью с ним не может быть и речи? (Извечтно, впрочем, что когда он читает лекции, то заикание пропадает начисто - для этого ему достаточно поглядывать в собственные записки).
Есть такая литература - в том числе и научная, которую читаешь и испытываешь огромную нежность к сочинителю. И благодарность, что это вообще написано. Я слышала снобское мнение, что Гаспаров-де допускает неточности в таблицах. Но говорили это люди, в которых сочетается патологическое занудство с агрессивным снобизмом, и я пучок таких не променяю на одного Гаспарова со всеми его несовершенствами. Мой дед всегда говорил, что ученый должен быть как раскрытая ладонь - всегда готов к новым впечатлениям самого разного толка, и в Гаспарове как раз любопытство и незашоренность составляют очень обаятельную черту натуры.
Остается только добавить, что когда мы выбирали имя для младшего сына, тот аргумент, что он будет тезкой Гаспарова, стал для Вити абсолютно неоспоримым. И тут я с ним вполне единодушна.