Несколько замечаний по поводу диалектики большевизма и «большевизма»
Важным орудием манипуляции является смешение понятий.
Одна из форм такого смешения - использование одного и того же термина для обозначения разных или даже противоположных понятий.
Ярким примером являются термины: «большевики» и «большевизм».
Это смешение в понятийной системе антисоветских сил отразилось и в мемуарах, и в программных документах. (А уж «нынешние» этого «фокуса» не различают в принципе.)
Смешение понятий здесь началось сразу в 1917 году и имело, видимо, сознательно-подсознательный характер. Лучше всего у людей получается обманывать самих себя.
Для начала покажем живой пример рассматриваемого феномена на избитой цитате.
А. Деникин. Выступление на совещании в Ставке с участием правительства 16 июля 1917 года. «Очерки…».
«Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.
Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования».
В этом коротком тексте первый раз слово «большевики» упоминается в качестве обозначения конкретной политической силы - РСДРП(б). Армию развалили не большевики, а те «честные и идейные» политики кадетского толка, кому армейские начальники вроде Алексеева-Корнилова-Лукомского-Деникина помогли свергнуть монархию и прийти к власти весной 1917 года.
А второй раз - слово «большевики» употребляется для обозначения открытого проявления антисоциального поведения в армии. Деникин употребляет глагол возвратного вида «завелись», то есть эти «большевики» плоть от плоти самой армии - это определенная часть ее солдат-бузотеров, до марта 1917 года и слухом не слыхивавших о большевиках, как политической силе. Здесь понятие «большевизм» употребляется для обозначения социального разложения (применительно к низам - народного бунта), вызванного стремительным и всеобъемлющим крушением дореволюционного общества.
В мемуарах эмигрантов можно встретить и понятие «белого большевизма». Так, например, митрополит Вениамин, наблюдавший пьяных разнузданных юнкеров, записал: «Мы белые большевики. Мы проиграем». Генерал А. Будберг, в своих дневниках называет «белыми большевиками» офицерские криминальные сообщества. Где-то даже мелькало - «большевизм контрразведок».
Но, как правило, говоря о всесословном моральном разложении общества, антисоветски настроенные авторы употребляют слово «большевизм» без всяких уточнений. Делается это по причинам понятным, не важно, сознательно или бессознательно.
Пример. Деникин. «Очерки…»
«Развал так называемого «тыла» (белого тыла- otshelnik_1) - понятие, обнимающее, в сущности, народ, общество, все не воюющее население - становился поистине грозным. Слишком узко и элементарно было бы приписывать «грехам системы» все те явления, которые, вытекая из исконных черт нации, из войны, революции, безначалия, большевизма, составляли непроницаемую преграду, о которую не раз разбивалась “система”».
Здесь под «большевизмом» понимается не наличие большевиков как политической силы, а общесословное моральное разложение, прежде всего, самого белого тыла. Но при этом терминологически все скверное и погибельное, имманентно присущее самому белому движению, от него, как бы, отчуждается и ассоциативно переносится на большевиков.
А сами белые, должны выглядеть белыми и пушистыми - они только за все хорошее и против всего плохого, «благородные рыцари». Просто «прекрасной» деникинской «системе» не повезло с народом. Для англомана Деникина «исконные черты нации» оказались «не той системы».
Речь идет не о казуистике. Это крайне важный момент, игнорируя который невозможно противостоять исторической лжи, да и понять до конца саму логику истории тоже нельзя.
Тот же Деникин все же не был слабоумным, и рассматриваемые понятия прекрасно различал (хотя различать их ему, как правило, было крайне невыгодно):
«…Та "расплавленная стихия", которая с необычайной легкостью сдунула Керенского, попала в железные тиски Ленина-Бронштейна, и вот уже более трех лет не может вырваться из большевистского застенка.
Если бы такая жестокая сила, но одухотворенная разумом, и истинным желанием народоправства, взяла власть и, подавив своеволие, в которое обратилась свобода, донесла бы эту власть до Учредительного собрания, то русский народ не осудил бы ее, а благословил…»
Конечно, не «Деникиным» выражать чаяния русского народа, и уж точно не им оценивать степень «одухотворенности разумом» кого бы то ни было.
Речь о другом. Не столько большевики свергли Керенского, сколько его «с необычайной легкостью» сдунула народная «расплавленная стихия», то есть русский бунт, который являлся простонародной составляющей «большевизма» (в терминологии «Деникиных»). Но при этом «Деникины» прекрасно понимали, что большевизм, как политическое движение, то есть «железные тиски Ленина-Бронштейна» - это нечто иное, в известном смысле прямо противоположное «большевизму».
Из дневника барона А. Будберга.
«3 Декабря (1917 года)…
«В Петроградском гарнизоне началось антибольшевистское движение. Поздненько спохватились товарищи присяжные охранители завоеваний революции! …Комиссары отлично учли ту опасность, которую представляли эти распустившиеся и привыкшие свергать правительства войсковые части; они ввели в Петроград латышские полки и после этого начали понемногу гнуть товарищей». АРР. Т12. С.258
Товарищи начали гнуть «товарищей»…
* * * * *
«Русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»
Нужно сразу оговорить, что нерусский бунт ничем не лучше русского. Это можно увидеть даже сегодня, наблюдая за действиями «желтых жилетов». А что творилось во Франции в революционную эпоху, в ее «бунташный век»?
Из письма Энгельса Марксу (т. XXI, с. 312).
«Ничего нельзя было ожидать от этой варварской расы (имеются в виду французы - otshelnik_1). Их нисколько не интересуют формы правительства и т. д., и, прежде всего, они стремятся разрушить дом сборщика податей и нотариуса, изнасиловать его жену, а его самого избить до смерти, если удастся изловить».
Не нужно считать Энгельса каким-то особым франкофобом, например, немецких крестьян он мог именовать «верхне-германским мужичьем».
Достоевский в свое время писал студентам, обидевшимся на мужиков (те их побили), что народ всегда выражает свое возмущение крайне грубо; любой народ, английский, французский, немецкий. Это естественно. Плохо то, что народ уже идентифицировал вас как «чужих».
Вспомним советскую киноклассику (Пал Андреич, Вы шпион?»).
- Вместе со всеми этот садовник спалил наш дом! Вы хотите ему помочь? Помогите ему, помогите…
- Ты его прости, Юра…
- Простить?
- Да, прости… Потому что он сделал это по глупости… От злобы на вас…
- Но мы ему ничего плохого не сделали…
- Подожди, подожди… Если б это было все так просто…
Русский бунт: святой и грешный…
Как правило, святой по своим основаниям.
Он взрывается тогда, когда лопается знаменитое, казалось бы, безграничное русское терпение. Будь русское терпение не таким глубоким, возможно, и бунты были бы не столь разрушительными.
Но по форме выражения бунт всегда сопровождается отвратительными и зачастую несправедливыми действиями по отношению ко многим конкретным его жертвам, ибо бунт предполагает коллективную сословно-классовую ответственность («Но мы же ему ничего не сделали…»).
Бунт не имеет какой-то оформленной политической программы, и в этом смысле он «бессмысленный». Единственная его «программа» - это эмоционально накаленное отрицание постылой действительности, на которую и направлен практически весь его разрушительный пафос.
Как там у Энгельса?
«Их нисколько не интересуют формы правительства и т. д.»
В. Кожинов в свое время отметил одну немаловажную черту русского бунта. Его главная цель - снятие с себя «тягла», как правило, действительно неимоверного, или в глазах бунтующих - бессмысленного (как, например, тяготы ПМВ).
Но при этом русский бунт доходит до отрицания всяких тягот, в том числе и абсолютно необходимых для поддержания государственности и элементарных общественных норм поведения. Из царства «сверхнеобходимости», прямиком - в царство «абсолютной свободы», минуя стадию естественного бремени, жизненно необходимого не только для сохранения государства, но и для элементарного функционирования общества.
Кожинов цитирует одного из эмигрантов (его воспоминания есть и в «Архиве…)
«Мужик снял маску… «Богоносец» заявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается.
Виноваты все мы - сам-то народ меньше всех».
Цитируемый автор не первым «развенчивает» представление о русском народе как о «богоносце». Можно привести множество примеров такого «развенчания», одно из самых ярких - бунинские «Окаянные дни».
На это тот же Кожинов возражает: вопрос на самом деле не так прост. Тот, кто не признает никакой ЗЕМНОЙ власти, открыт тем самым для власти Бога.
И с Кожиновым трудно не согласиться. В психологии русского бунта, безусловно, присутствует исступленность особого рода, свойственная отнюдь не только простонародью.
«Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет сто́ить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих усилий, суда над жизнью». Л.Толстой. Война и мир.
Совершение безумных дел (причем «в пошлом смысле»), может быть (в том числе) выражением неудержимого стремления выйти за рамки низкой обыденности, выйти здесь и сейчас, и заявить о существовании высшей правды, заявить средствами неистовыми, доступными сию минуту (и потому, как правило, «пошлыми»).
Самое безобидное: двумя руками за ворот гимнастерки - и с треском до пупа:
«ПОпили нашей кровушки!»
Менее безобидное тоже хорошо известно. Если бы не большевики, то «расплавленная стихия», то есть «большевиствующие» мужики сожгли бы все помещичьи усадьбы вместе с их библиотеками и картинными галереями.
Русский бунт, как правило, свят по своим основаниям и при этом во многом грешен и даже преступен (как всякий бунт) по формам своего выражения.
Состояние бунта начало стремительно охватывать всю страну сразу, начиная с весны 1917 года. Конечно, это состояние было свойственно разным слоям населения в разной степени, но оно, тем не менее, диффузно пронизывало все общество. Добавьте сюда человеческую порочность и откровенный криминал, а также тот факт, что в подобные переломные периоды со дна поднимается вся муть, и вы получите «картину маслом».
Внешне все это очень легко было представить «в одном флаконе»: криминал, человеческая порочность, бунт (причем не только русский) и… собственно большевики. Хотя на самом деле ситуация, в которую оказались погружены сами большевики, вовсе не была продуктом их деятельности. Да что там «легко представить», в глазах заинтересованных лиц, имевших как раз непосредственное отношение к катастрофе, оно само собой так и «представлялось».
Сложившаяся ситуация была продуктом русской истории и во многом продуктом актуальной политической деятельности самих белых-февралистов, которые и до февральского переворота были частью элиты Российской империи.
Эмигрант, цитированный выше, развенчивая (как ему казалось) русского «мужика-богоносца», объяснял, кто именно виноват в мужицком огульном отрицании власти:
«Виноваты все мы - сам-то народ меньше всех. Виновата династия, которая наиболее ей, казалось бы, дорогой монархический принцип позволила вывалять в навозе, виновата бюрократия, рабствовавшая и продажная, духовенство, забывшее Христа и обратившееся в рясоформенных жандармов, школа, оскоплявшая молодые души, развращавшая детей, интеллигенция, оплевывавшая родину…»
И, конечно же, виноваты те, кто весной 1917 года в этом далеко не лучшем и предельно кризисном состоянии общества и в период большой мировой войны полностью разрушили все привычные и как-то еще державшиеся общественные основы.
Сложилась уникальная ситуация.
Бунты типа разинского или пугачевского носили локальный характер, и в целом они не затрагивали армию. Смута начала XVII века была всеобщей, но фундаментальные основы общества в целом сомнению не подвергались.
Весной 1917 года в России разразился всеобщий бунт, который захватил, прежде всего, вооруженную до зубов армию, численность которой была неслыханной для всей российской истории - 11 млн. человек! По сути дела речь следует вести о вооруженном народе.
При этом все неразрешенные социальные противоречия, которые накапливались десятилетиями (если не веками), сложились в ситуацию «идеального шторма». В частности уже летом 1917 года аграрными беспорядками было охвачено более 90% уездов (у Министерства земледелия Временного правительства были свои «Декларации прав солдата и гражданина»).
Но самое страшное заключалось в том, что все формы дореволюционного общественного и государственного бытия исчерпали себя полностью и уже не могли быть восстановлены. А зачатки новых форм в недрах старого общества не сложились. Подавляющее большинство населения страны решительно отторгало все, что было связанно с «прежним режимом». Пропасть между «обществом» и народом, о существовании которой в фоновом режиме до революции не говорил только ленивый, неожиданно материализовалась в общероссийском масштабе.
Представители высших сословий, носители сложного управленческого опыта, специальных знаний и высоких форм национальной культуры оказались в целом по одну сторону пропасти (а они еще и саботаж объявили), а широкие народные массы - по другую. «Интерфейс» взаимоотношений между ними был разрушен.
При этом большей частью народа выполнение даже элементарных государственных повинностей или хотя бы общественных установлений рассматривалось как ограничение их «свободы». По выражению Деникина это стесняло их «свободную волю».
Не «свободу».
И даже не «волю».
А именно «свободную волю»!
Причем даже «стеснений» этой воли «расплавленная стихия» зачастую не терпела.
«Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода».
Но ведь эту ситуацию вовсе не большевики сотворили!
Даже у Деникина это понимание порой наблюдается. Вспомним его описание посещения Сурамского полка в начале лета 1917-го (остальные полки, если и были лучше, то не намного).
Он увидел предельно опустившихся людей, безоружных (!), в каком-то рванье, форма была продана и пропита.
«Пробыл в толпе около часу. Боже мой, что сделалось с людьми, с разумной Божьей тварью, с русским пахарем... Одержимые или бесноватые, с помутневшим разумом, с упрямой, лишенной всякой логики и здравого смысла речью, с истерическими криками, изрыгающие хулу и тяжелые, гнусные ругательства… Помню, что во мне, мало-помалу, возмущенное чувство старого солдата уходило куда-то на задний план, и становилось только бесконечно жаль этих грязных, темных русских людей, которым слишком мало было дано и мало поэтому с них взыщется...
…Дайте народу грамоту и облик человеческий…»
Эти солдаты, с одной стороны, были продуктом системы, а, с другой стороны, они были продуктом ее краха. И то и другое - это ответственность элиты РИ. И в этой сцене даже Деникин понимает, что взыскивать с солдат нельзя!
А вот насчет того, что «мало взыщется» в будущем, генерал ошибся. «Темные русских люди, которым слишком мало было дано» до революции, совершили величайший подвиг-рывок. Они в считанные годы восстановили страну, разрушенную такими, как генерал, и вместе со своими детьми возвели Россию на невиданную в ее истории ступень величия. Страна Юрия Гагарина стала сверхдержавой и одной из самых образованных стран мира.
И что же?
Многие внуки и правнуки тогдашних «темных русских людей», будучи воспитанными уже в безмятежном лоне позднего СССР, сытые и обеспеченные, получив бесплатное среднее или высшее образование, вознамерились обменять 1000-летний русский проект на «джинсы и жвачку» (ну, кто-то на дворцы и яхты), предав Россию в руки ее извечного исторического противника - Запада.
Это, если не деликатничать.
А в качестве «идеологического обеспечения» этого предательства они решили по полной «взыскать со своих дедов и прадедов», которые, мол, сбили страну с ее истинного пути и с панталыку. Дескать, «иуды большевики», опираясь на «взбунтовавшегося Хама», надолго лишили нас, таких «национальных», таких «православных», таких «высокодуховных», нашего светлого будущего - жвачки, джинсов и баварского, а также стрип-клубов и эскорта…
В антисоветизме не только «либероидов», но и наших «бело-православно-монархистов», на самом деле больше ничего нет, как бы сильно они не выпрыгивали из штанов. Их внешняя идеологическая накаленность-неистовость только подчеркивает внутреннюю, духовную пустоту.
Даже Деникин способен был в определенные моменты снять свои претензии «возмущенного старого солдата», и даже он порой понимал, что «массам» до революции «слишком мало было дано», и взыскивать с них нужно соответсвенно.
Полагаю, это еще одна причина, по которой генерал должен в гробу переворачиваться, когда «нынешние» к его могиле цветочки возлагают…
* * * * *
Кто мог умиротворить этот всеобщий бунт?
Во-первых, только тот, кто признавал его историческую моральную обоснованность, его «социальную правду».
Во-вторых, тот, кто, признавая эту обоснованность бунта, тем, не менее, по мере сил своих способен был решительно противостоять разрушительным антисоциальным его проявлениям, как словом, так и делом - посредством жестких репрессий.
Белые-кадеты в массе своей историческую обоснованность бунта не признавали, для них это просто взбунтовавшаяся чернь временно вырвалась на свободу, и ее нужно силой снова загнать в стойло
При таком подходе даже справедливые требования порядка со стороны белых воспринимались народом, как ничем не обоснованный произвол.
Известно, что добрым словом можно сделать многое, но добрым словом и кольтом можно сделать намного больше. У большевиков в арсенале было и то, и другое.
А вот белые могли действовать только «кольтом», однако в условиях общероссийского бунта - это был абсолютно контрпродуктивно.
Дело советовал своему бывшему командиру полковнику Рощину его бывший вестовой Алексей Красильников: «Не ездите на юг, Вадим Петрович. С народом Вам все равно не справиться».
Да что там литературный персонаж…
Тот же самый генерал Денисов, командующий Донской армией при атамане Краснове пытался втолковать Деникину, что даже казаков тот не сможет поломать об колено:
«…Я никак не могу согласиться с признанием верховного главенства Добровольческой армии… В этом весьма деликатном вопросе вы нисколько не считаетесь ни с народом (казаками), ни с территорией. Не забывайте о том, что мы сильны народом, а вы офицерами, и в случае, если будет брошен этот опасный лозунг, эти страшные слова о белых погонах, об офицерской палке, вам несдобровать, потому что народ сильнее офицеров».
АРР. Т. 5. С. 287.
Но главное, конечно, заключалось в том, что у большевиков был ПРОЕКТ, в который они смогли постепенно канализировать разрушительную энергию бунта. А у белых такого проекта не было. Учредительное собрание? Да оно на хрен никому не сдалось…
* * * * *
У Александра Блока мужики библиотеку сожгли и не только ее.
Но он написал поэму «Двенадцать», по поводу которой многие и, прежде всего И. Бунин, буквально из штанов выпрыгивали. Блок воспевает большевизм!
Между прочим, самого Бунина, жившего в очень небольшом оазисе благополучия РИ, в эпоху военного коммунизма всего лишь погрузили в ту жизнь, которой и до революции жила весьма изрядная часть населения страны.
Бунин, как и практически все его единомышленники, ничуть не склонен был различать «большевизм» и большевизм. Для него вся мерзость, которую он наблюдал, была следствием деятельности партии большевиков.
Блок тоже не склонен был различать два большевизма. Но его оценка «суммарного» явления была совсем другой, он видел впереди двенадцати красногвардейцев, людей весьма несовершенных (мягко говоря), Иисуса Христа. (Поэт настаивал на том, что это не «политические стихи», это не «пропаганда и агитация», а его поэтическое видение).
Между тем, как отмечал Кожинов, отношение к поэме Блока в руководстве партии было «неоднозначным». Именно это неразличение «большевизма» и большевизма было основной причиной претензий. По свидетельству самого Блока, жена Каменева (сестра Троцкого), после Октября руководившая театрами, заявила жене поэта, актрисе Л.Д.Блок, которая тогда читала «Двенадцать» с эстрады, что поэма - произведение гениальное, но читать его вслух не надо, потому что в нем восхваляется то, чего мы, старые большевики, боимся больше всего.
Поэма воспевала «расплавленную стихию». И хотя красногвардейцы сами требуют друг от друга «держать над собой контроль», Кожинов не без иронии замечает, что этого от них, строго говоря, требовали другие.
Большевики, конечно, опирались на массы, но между «большевизмом» («расплавленной стихией») и большевизмом были очевидные противоречия, которые часто разрешались весьма тригически.
Русский бунт это явление стихийное и направленное в основном на архаизацию социальной жизни.
В то время как большевизм - это модернизационный социальный проект, предполагавший жесткую государственную и общественную организацию.
* * * * *
Часто звучало и продолжает звучать обвинение большевиков в том, что они использовали русский бунт, «расплавленную стихию» или «большевизм» для того, чтобы прийти к власти.
Обвинение странное.
Во-первых, и отдельные люди, и целые политические движения попросту не могут не использовать обстоятельств, в которые они оказываются погружены. Мы все, каждый на своем уровне, вынуждены делать подобное ежедневно, просто не замечая этого.
А, во-вторых, «расплавленная стихия», которая, по выражению Деникина, «с легкостью смахнула Керенского», особо и не спрашивала у большевиков: хотят они или не хотят возглавить страну.
Стремительное полевение власти от кадетов до большевиков происходило неуклонно, начиная с марта 1917-го.
И по свидетельству видного кадета, члена ЦК кадетской партии А. Изгоева, на каждом этапе этого полевения каждому очередному претенденту на власть,
«поднося к его носу кулак, рабочий большевик кричал: “Принимай, сукин сын, власть, когда дают…”»
«Зиновьева, как и Луначарского, солдаты штыками заставили взять обратно свою отставку. Зиновьеву, как и множеству других, пришлось повторить знаменитые слова: я их вождь и должен следовать за ними. Другое дело - Ленин. Этот смотрел в одну точку и видел яснее…»
АРР. Т.10. С.13
По свидетельству Изгоева, ситуация в момент «захвата» власти большевиками была такой:
«Многие из захватчиков сами были насмерть перепуганы тем, что сделали. Зиновьев, Луначарский, Рыков, Милютин и др. пользовались первым попавшимся случаем, чтобы ссылаясь на разногласие с большинством своего ЦК, уклониться от власти и ответственности…»
Почти все в окружении Изгоева давали большевистской власти, максимум, несколько недель.
«Я не разделял всеобщего оптимизма, так как давно считал неизбежным пришествие большевиков. В первые же дни, помню, обратил внимание на то, что большевикам удалось охранить общественный порядок и обеспечить снабжение горожан хлебом. Они беспощадно расстреливали пьяных и мародеров, героически уничтожали склады водки и вин и добились того, что октябрьские события вначале не сопровождались в городе какими-либо чрезвычайными бесчинствами, грабежами и убийствами…»
АРР. Т.10. С.21
«Я ценил шансы большевиков с первых же дней гораздо выше, чем даже они сами. Почти все революционеры проповедовали большевизм, не решаясь осуществить его. Было ясно, что те большевики, которые на это решатся, окажутся сильнее всех».
АРР. Т.10. С.13
То есть сильнее всех окажутся те, кто возглавят «расплавленную стихию», те, кто снизойдут до бунтующего народа и примут его таким, каков он есть здесь и сейчас, но действовать будут из расчета на то, каким он должен быть.
* * * * *
Безусловно, бунт несет в себе очевидные суицидальное содержание.
И. Бунин:
«Всякий русский бунт (и особенно нынешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси, и сколь она жаждет прежде всего бесформенности».
Бесформенность.
Все живое отличается от мертвого знанием своей формы.
Форма и образ в противоположность бесформенности и безобразию.
Но почему же по Бунину Россия жаждет, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, бесформенности и безобразия?
Периодически - да, подобное происходит, но почему же - «прежде всего»?
Воля к смерти, как и воля к жизни, присуща как отдельному человеку, так и обществу в целом. Иначе невозможна реализация самой свободы воли.
К. Леонтьев за три десятилетия до революции предвидел подобный послефевральский вариант развития событий.
«…Если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!»
По его собственной воле!
Хотя и «тиски Ленина-Бронштейна», как выражался Деникин, честно признаем, имели место. И «тиски» эти были нехилые.
Впрочем, с «расплавленной стихией» ничего нельзя было бы сделать извне, даже самыми жестокими репрессиями, если бы в недрах ее коллективного сознания не было государственнического инстинкта, не было понимания того, что бунт - это преходяще, бунтом жить нельзя. Погуляли, и хватит…
Обратите внимание на точность предвидения Леонтьева.
Все имело место. «Преступные замыслы», осуществленные «в подражание Западу», и «мягкосердечное потворство» - полное разрушение всей вертикали и горизонтали власти, в том числе и с целью «подкупа» народа новыми «властями» (Комитетом Государственной думы и Временным правительством). Речь, конечно, шла не столько о «мягкосердечии», сколько о полной национальной несостоятельности новых властей.
Так что не «расплавленная стихия» предала Россию, она стала следствием и жертвой предательства.
«А народ, на семьдесят процентов неграмотный, не знает, что ему делать с его ненавистью, мечется, - в крови, в ужасе… "Продали, говорит, нас, пропили! Бей зеркала, ломай все под корень!" И в нашей интеллигенции нашлась одна только кучечка, коммунисты… И народ сразу звериным чутьем почуял: это свои, не господа, эти рыдать не станут, у этих счет короткий…»
А. Толстой. Хождение по мукам.
* * * * *
Морозным осенним днем 1922 года Александр Изгоев последний раз шел по Петрограду, направляясь к своему «философскому» пароходу и жадно всматривался во все, что его окружало .
«Идет отряд пехоты. Красноармейцы в новой форме… Оркестр играет старый русский марш. Когда он смолкает, красноармейцы поют на мотив старой солдатской песни. С особой любовью и душевным благожелательством всматривался я в их лица. В последний раз, надолго, может и навсегда, вижу я этот зародыш новой старой армии… Да будут благословенны русские солдаты. Пусть растут, крепнут, множатся… Идут в ногу, стройно, твердо. Заметна дисциплина и выучка. Лица молодые, здоровые, свежие. Ни угнетенности, ни злобы не видать. Глядят ясно, непринужденно. Помогай им Бог!»
АРР. Т.10. С.6
Но при этом у изгоя-философа все время звучит мысль-надежда, что именно эти солдаты обретут истинных вождей и возродят «великую Россию» Изгоевых-Ильиных-Деникиных.
А с какого перепугу они будут это делать?
«Лица молодые, здоровые, свежие. Ни угнетенности, ни злобы не видать. Глядят ясно, непринужденно».
Это их власть, и они у себя дома.
В отличие от вас…
Одна из форм такого смешения - использование одного и того же термина для обозначения разных или даже противоположных понятий.
Ярким примером являются термины: «большевики» и «большевизм».
Это смешение в понятийной системе антисоветских сил отразилось и в мемуарах, и в программных документах. (А уж «нынешние» этого «фокуса» не различают в принципе.)
Смешение понятий здесь началось сразу в 1917 году и имело, видимо, сознательно-подсознательный характер. Лучше всего у людей получается обманывать самих себя.
Для начала покажем живой пример рассматриваемого феномена на избитой цитате.
А. Деникин. Выступление на совещании в Ставке с участием правительства 16 июля 1917 года. «Очерки…».
«Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.
Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования».
В этом коротком тексте первый раз слово «большевики» упоминается в качестве обозначения конкретной политической силы - РСДРП(б). Армию развалили не большевики, а те «честные и идейные» политики кадетского толка, кому армейские начальники вроде Алексеева-Корнилова-Лукомского-Деникина помогли свергнуть монархию и прийти к власти весной 1917 года.
А второй раз - слово «большевики» употребляется для обозначения открытого проявления антисоциального поведения в армии. Деникин употребляет глагол возвратного вида «завелись», то есть эти «большевики» плоть от плоти самой армии - это определенная часть ее солдат-бузотеров, до марта 1917 года и слухом не слыхивавших о большевиках, как политической силе. Здесь понятие «большевизм» употребляется для обозначения социального разложения (применительно к низам - народного бунта), вызванного стремительным и всеобъемлющим крушением дореволюционного общества.
В мемуарах эмигрантов можно встретить и понятие «белого большевизма». Так, например, митрополит Вениамин, наблюдавший пьяных разнузданных юнкеров, записал: «Мы белые большевики. Мы проиграем». Генерал А. Будберг, в своих дневниках называет «белыми большевиками» офицерские криминальные сообщества. Где-то даже мелькало - «большевизм контрразведок».
Но, как правило, говоря о всесословном моральном разложении общества, антисоветски настроенные авторы употребляют слово «большевизм» без всяких уточнений. Делается это по причинам понятным, не важно, сознательно или бессознательно.
Пример. Деникин. «Очерки…»
«Развал так называемого «тыла» (белого тыла- otshelnik_1) - понятие, обнимающее, в сущности, народ, общество, все не воюющее население - становился поистине грозным. Слишком узко и элементарно было бы приписывать «грехам системы» все те явления, которые, вытекая из исконных черт нации, из войны, революции, безначалия, большевизма, составляли непроницаемую преграду, о которую не раз разбивалась “система”».
Здесь под «большевизмом» понимается не наличие большевиков как политической силы, а общесословное моральное разложение, прежде всего, самого белого тыла. Но при этом терминологически все скверное и погибельное, имманентно присущее самому белому движению, от него, как бы, отчуждается и ассоциативно переносится на большевиков.
А сами белые, должны выглядеть белыми и пушистыми - они только за все хорошее и против всего плохого, «благородные рыцари». Просто «прекрасной» деникинской «системе» не повезло с народом. Для англомана Деникина «исконные черты нации» оказались «не той системы».
Речь идет не о казуистике. Это крайне важный момент, игнорируя который невозможно противостоять исторической лжи, да и понять до конца саму логику истории тоже нельзя.
Тот же Деникин все же не был слабоумным, и рассматриваемые понятия прекрасно различал (хотя различать их ему, как правило, было крайне невыгодно):
«…Та "расплавленная стихия", которая с необычайной легкостью сдунула Керенского, попала в железные тиски Ленина-Бронштейна, и вот уже более трех лет не может вырваться из большевистского застенка.
Если бы такая жестокая сила, но одухотворенная разумом, и истинным желанием народоправства, взяла власть и, подавив своеволие, в которое обратилась свобода, донесла бы эту власть до Учредительного собрания, то русский народ не осудил бы ее, а благословил…»
Конечно, не «Деникиным» выражать чаяния русского народа, и уж точно не им оценивать степень «одухотворенности разумом» кого бы то ни было.
Речь о другом. Не столько большевики свергли Керенского, сколько его «с необычайной легкостью» сдунула народная «расплавленная стихия», то есть русский бунт, который являлся простонародной составляющей «большевизма» (в терминологии «Деникиных»). Но при этом «Деникины» прекрасно понимали, что большевизм, как политическое движение, то есть «железные тиски Ленина-Бронштейна» - это нечто иное, в известном смысле прямо противоположное «большевизму».
Из дневника барона А. Будберга.
«3 Декабря (1917 года)…
«В Петроградском гарнизоне началось антибольшевистское движение. Поздненько спохватились товарищи присяжные охранители завоеваний революции! …Комиссары отлично учли ту опасность, которую представляли эти распустившиеся и привыкшие свергать правительства войсковые части; они ввели в Петроград латышские полки и после этого начали понемногу гнуть товарищей». АРР. Т12. С.258
Товарищи начали гнуть «товарищей»…
* * * * *
«Русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»
Нужно сразу оговорить, что нерусский бунт ничем не лучше русского. Это можно увидеть даже сегодня, наблюдая за действиями «желтых жилетов». А что творилось во Франции в революционную эпоху, в ее «бунташный век»?
Из письма Энгельса Марксу (т. XXI, с. 312).
«Ничего нельзя было ожидать от этой варварской расы (имеются в виду французы - otshelnik_1). Их нисколько не интересуют формы правительства и т. д., и, прежде всего, они стремятся разрушить дом сборщика податей и нотариуса, изнасиловать его жену, а его самого избить до смерти, если удастся изловить».
Не нужно считать Энгельса каким-то особым франкофобом, например, немецких крестьян он мог именовать «верхне-германским мужичьем».
Достоевский в свое время писал студентам, обидевшимся на мужиков (те их побили), что народ всегда выражает свое возмущение крайне грубо; любой народ, английский, французский, немецкий. Это естественно. Плохо то, что народ уже идентифицировал вас как «чужих».
Вспомним советскую киноклассику (Пал Андреич, Вы шпион?»).
- Вместе со всеми этот садовник спалил наш дом! Вы хотите ему помочь? Помогите ему, помогите…
- Ты его прости, Юра…
- Простить?
- Да, прости… Потому что он сделал это по глупости… От злобы на вас…
- Но мы ему ничего плохого не сделали…
- Подожди, подожди… Если б это было все так просто…
Русский бунт: святой и грешный…
Как правило, святой по своим основаниям.
Он взрывается тогда, когда лопается знаменитое, казалось бы, безграничное русское терпение. Будь русское терпение не таким глубоким, возможно, и бунты были бы не столь разрушительными.
Но по форме выражения бунт всегда сопровождается отвратительными и зачастую несправедливыми действиями по отношению ко многим конкретным его жертвам, ибо бунт предполагает коллективную сословно-классовую ответственность («Но мы же ему ничего не сделали…»).
Бунт не имеет какой-то оформленной политической программы, и в этом смысле он «бессмысленный». Единственная его «программа» - это эмоционально накаленное отрицание постылой действительности, на которую и направлен практически весь его разрушительный пафос.
Как там у Энгельса?
«Их нисколько не интересуют формы правительства и т. д.»
В. Кожинов в свое время отметил одну немаловажную черту русского бунта. Его главная цель - снятие с себя «тягла», как правило, действительно неимоверного, или в глазах бунтующих - бессмысленного (как, например, тяготы ПМВ).
Но при этом русский бунт доходит до отрицания всяких тягот, в том числе и абсолютно необходимых для поддержания государственности и элементарных общественных норм поведения. Из царства «сверхнеобходимости», прямиком - в царство «абсолютной свободы», минуя стадию естественного бремени, жизненно необходимого не только для сохранения государства, но и для элементарного функционирования общества.
Кожинов цитирует одного из эмигрантов (его воспоминания есть и в «Архиве…)
«Мужик снял маску… «Богоносец» заявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается.
Виноваты все мы - сам-то народ меньше всех».
Цитируемый автор не первым «развенчивает» представление о русском народе как о «богоносце». Можно привести множество примеров такого «развенчания», одно из самых ярких - бунинские «Окаянные дни».
На это тот же Кожинов возражает: вопрос на самом деле не так прост. Тот, кто не признает никакой ЗЕМНОЙ власти, открыт тем самым для власти Бога.
И с Кожиновым трудно не согласиться. В психологии русского бунта, безусловно, присутствует исступленность особого рода, свойственная отнюдь не только простонародью.
«Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет сто́ить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих усилий, суда над жизнью». Л.Толстой. Война и мир.
Совершение безумных дел (причем «в пошлом смысле»), может быть (в том числе) выражением неудержимого стремления выйти за рамки низкой обыденности, выйти здесь и сейчас, и заявить о существовании высшей правды, заявить средствами неистовыми, доступными сию минуту (и потому, как правило, «пошлыми»).
Самое безобидное: двумя руками за ворот гимнастерки - и с треском до пупа:
«ПОпили нашей кровушки!»
Менее безобидное тоже хорошо известно. Если бы не большевики, то «расплавленная стихия», то есть «большевиствующие» мужики сожгли бы все помещичьи усадьбы вместе с их библиотеками и картинными галереями.
Русский бунт, как правило, свят по своим основаниям и при этом во многом грешен и даже преступен (как всякий бунт) по формам своего выражения.
Состояние бунта начало стремительно охватывать всю страну сразу, начиная с весны 1917 года. Конечно, это состояние было свойственно разным слоям населения в разной степени, но оно, тем не менее, диффузно пронизывало все общество. Добавьте сюда человеческую порочность и откровенный криминал, а также тот факт, что в подобные переломные периоды со дна поднимается вся муть, и вы получите «картину маслом».
Внешне все это очень легко было представить «в одном флаконе»: криминал, человеческая порочность, бунт (причем не только русский) и… собственно большевики. Хотя на самом деле ситуация, в которую оказались погружены сами большевики, вовсе не была продуктом их деятельности. Да что там «легко представить», в глазах заинтересованных лиц, имевших как раз непосредственное отношение к катастрофе, оно само собой так и «представлялось».
Сложившаяся ситуация была продуктом русской истории и во многом продуктом актуальной политической деятельности самих белых-февралистов, которые и до февральского переворота были частью элиты Российской империи.
Эмигрант, цитированный выше, развенчивая (как ему казалось) русского «мужика-богоносца», объяснял, кто именно виноват в мужицком огульном отрицании власти:
«Виноваты все мы - сам-то народ меньше всех. Виновата династия, которая наиболее ей, казалось бы, дорогой монархический принцип позволила вывалять в навозе, виновата бюрократия, рабствовавшая и продажная, духовенство, забывшее Христа и обратившееся в рясоформенных жандармов, школа, оскоплявшая молодые души, развращавшая детей, интеллигенция, оплевывавшая родину…»
И, конечно же, виноваты те, кто весной 1917 года в этом далеко не лучшем и предельно кризисном состоянии общества и в период большой мировой войны полностью разрушили все привычные и как-то еще державшиеся общественные основы.
Сложилась уникальная ситуация.
Бунты типа разинского или пугачевского носили локальный характер, и в целом они не затрагивали армию. Смута начала XVII века была всеобщей, но фундаментальные основы общества в целом сомнению не подвергались.
Весной 1917 года в России разразился всеобщий бунт, который захватил, прежде всего, вооруженную до зубов армию, численность которой была неслыханной для всей российской истории - 11 млн. человек! По сути дела речь следует вести о вооруженном народе.
При этом все неразрешенные социальные противоречия, которые накапливались десятилетиями (если не веками), сложились в ситуацию «идеального шторма». В частности уже летом 1917 года аграрными беспорядками было охвачено более 90% уездов (у Министерства земледелия Временного правительства были свои «Декларации прав солдата и гражданина»).
Но самое страшное заключалось в том, что все формы дореволюционного общественного и государственного бытия исчерпали себя полностью и уже не могли быть восстановлены. А зачатки новых форм в недрах старого общества не сложились. Подавляющее большинство населения страны решительно отторгало все, что было связанно с «прежним режимом». Пропасть между «обществом» и народом, о существовании которой в фоновом режиме до революции не говорил только ленивый, неожиданно материализовалась в общероссийском масштабе.
Представители высших сословий, носители сложного управленческого опыта, специальных знаний и высоких форм национальной культуры оказались в целом по одну сторону пропасти (а они еще и саботаж объявили), а широкие народные массы - по другую. «Интерфейс» взаимоотношений между ними был разрушен.
При этом большей частью народа выполнение даже элементарных государственных повинностей или хотя бы общественных установлений рассматривалось как ограничение их «свободы». По выражению Деникина это стесняло их «свободную волю».
Не «свободу».
И даже не «волю».
А именно «свободную волю»!
Причем даже «стеснений» этой воли «расплавленная стихия» зачастую не терпела.
«Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода».
Но ведь эту ситуацию вовсе не большевики сотворили!
Даже у Деникина это понимание порой наблюдается. Вспомним его описание посещения Сурамского полка в начале лета 1917-го (остальные полки, если и были лучше, то не намного).
Он увидел предельно опустившихся людей, безоружных (!), в каком-то рванье, форма была продана и пропита.
«Пробыл в толпе около часу. Боже мой, что сделалось с людьми, с разумной Божьей тварью, с русским пахарем... Одержимые или бесноватые, с помутневшим разумом, с упрямой, лишенной всякой логики и здравого смысла речью, с истерическими криками, изрыгающие хулу и тяжелые, гнусные ругательства… Помню, что во мне, мало-помалу, возмущенное чувство старого солдата уходило куда-то на задний план, и становилось только бесконечно жаль этих грязных, темных русских людей, которым слишком мало было дано и мало поэтому с них взыщется...
…Дайте народу грамоту и облик человеческий…»
Эти солдаты, с одной стороны, были продуктом системы, а, с другой стороны, они были продуктом ее краха. И то и другое - это ответственность элиты РИ. И в этой сцене даже Деникин понимает, что взыскивать с солдат нельзя!
А вот насчет того, что «мало взыщется» в будущем, генерал ошибся. «Темные русских люди, которым слишком мало было дано» до революции, совершили величайший подвиг-рывок. Они в считанные годы восстановили страну, разрушенную такими, как генерал, и вместе со своими детьми возвели Россию на невиданную в ее истории ступень величия. Страна Юрия Гагарина стала сверхдержавой и одной из самых образованных стран мира.
И что же?
Многие внуки и правнуки тогдашних «темных русских людей», будучи воспитанными уже в безмятежном лоне позднего СССР, сытые и обеспеченные, получив бесплатное среднее или высшее образование, вознамерились обменять 1000-летний русский проект на «джинсы и жвачку» (ну, кто-то на дворцы и яхты), предав Россию в руки ее извечного исторического противника - Запада.
Это, если не деликатничать.
А в качестве «идеологического обеспечения» этого предательства они решили по полной «взыскать со своих дедов и прадедов», которые, мол, сбили страну с ее истинного пути и с панталыку. Дескать, «иуды большевики», опираясь на «взбунтовавшегося Хама», надолго лишили нас, таких «национальных», таких «православных», таких «высокодуховных», нашего светлого будущего - жвачки, джинсов и баварского, а также стрип-клубов и эскорта…
В антисоветизме не только «либероидов», но и наших «бело-православно-монархистов», на самом деле больше ничего нет, как бы сильно они не выпрыгивали из штанов. Их внешняя идеологическая накаленность-неистовость только подчеркивает внутреннюю, духовную пустоту.
Даже Деникин способен был в определенные моменты снять свои претензии «возмущенного старого солдата», и даже он порой понимал, что «массам» до революции «слишком мало было дано», и взыскивать с них нужно соответсвенно.
Полагаю, это еще одна причина, по которой генерал должен в гробу переворачиваться, когда «нынешние» к его могиле цветочки возлагают…
* * * * *
Кто мог умиротворить этот всеобщий бунт?
Во-первых, только тот, кто признавал его историческую моральную обоснованность, его «социальную правду».
Во-вторых, тот, кто, признавая эту обоснованность бунта, тем, не менее, по мере сил своих способен был решительно противостоять разрушительным антисоциальным его проявлениям, как словом, так и делом - посредством жестких репрессий.
Белые-кадеты в массе своей историческую обоснованность бунта не признавали, для них это просто взбунтовавшаяся чернь временно вырвалась на свободу, и ее нужно силой снова загнать в стойло
При таком подходе даже справедливые требования порядка со стороны белых воспринимались народом, как ничем не обоснованный произвол.
Известно, что добрым словом можно сделать многое, но добрым словом и кольтом можно сделать намного больше. У большевиков в арсенале было и то, и другое.
А вот белые могли действовать только «кольтом», однако в условиях общероссийского бунта - это был абсолютно контрпродуктивно.
Дело советовал своему бывшему командиру полковнику Рощину его бывший вестовой Алексей Красильников: «Не ездите на юг, Вадим Петрович. С народом Вам все равно не справиться».
Да что там литературный персонаж…
Тот же самый генерал Денисов, командующий Донской армией при атамане Краснове пытался втолковать Деникину, что даже казаков тот не сможет поломать об колено:
«…Я никак не могу согласиться с признанием верховного главенства Добровольческой армии… В этом весьма деликатном вопросе вы нисколько не считаетесь ни с народом (казаками), ни с территорией. Не забывайте о том, что мы сильны народом, а вы офицерами, и в случае, если будет брошен этот опасный лозунг, эти страшные слова о белых погонах, об офицерской палке, вам несдобровать, потому что народ сильнее офицеров».
АРР. Т. 5. С. 287.
Но главное, конечно, заключалось в том, что у большевиков был ПРОЕКТ, в который они смогли постепенно канализировать разрушительную энергию бунта. А у белых такого проекта не было. Учредительное собрание? Да оно на хрен никому не сдалось…
* * * * *
У Александра Блока мужики библиотеку сожгли и не только ее.
Но он написал поэму «Двенадцать», по поводу которой многие и, прежде всего И. Бунин, буквально из штанов выпрыгивали. Блок воспевает большевизм!
Между прочим, самого Бунина, жившего в очень небольшом оазисе благополучия РИ, в эпоху военного коммунизма всего лишь погрузили в ту жизнь, которой и до революции жила весьма изрядная часть населения страны.
Бунин, как и практически все его единомышленники, ничуть не склонен был различать «большевизм» и большевизм. Для него вся мерзость, которую он наблюдал, была следствием деятельности партии большевиков.
Блок тоже не склонен был различать два большевизма. Но его оценка «суммарного» явления была совсем другой, он видел впереди двенадцати красногвардейцев, людей весьма несовершенных (мягко говоря), Иисуса Христа. (Поэт настаивал на том, что это не «политические стихи», это не «пропаганда и агитация», а его поэтическое видение).
Между тем, как отмечал Кожинов, отношение к поэме Блока в руководстве партии было «неоднозначным». Именно это неразличение «большевизма» и большевизма было основной причиной претензий. По свидетельству самого Блока, жена Каменева (сестра Троцкого), после Октября руководившая театрами, заявила жене поэта, актрисе Л.Д.Блок, которая тогда читала «Двенадцать» с эстрады, что поэма - произведение гениальное, но читать его вслух не надо, потому что в нем восхваляется то, чего мы, старые большевики, боимся больше всего.
Поэма воспевала «расплавленную стихию». И хотя красногвардейцы сами требуют друг от друга «держать над собой контроль», Кожинов не без иронии замечает, что этого от них, строго говоря, требовали другие.
Большевики, конечно, опирались на массы, но между «большевизмом» («расплавленной стихией») и большевизмом были очевидные противоречия, которые часто разрешались весьма тригически.
Русский бунт это явление стихийное и направленное в основном на архаизацию социальной жизни.
В то время как большевизм - это модернизационный социальный проект, предполагавший жесткую государственную и общественную организацию.
* * * * *
Часто звучало и продолжает звучать обвинение большевиков в том, что они использовали русский бунт, «расплавленную стихию» или «большевизм» для того, чтобы прийти к власти.
Обвинение странное.
Во-первых, и отдельные люди, и целые политические движения попросту не могут не использовать обстоятельств, в которые они оказываются погружены. Мы все, каждый на своем уровне, вынуждены делать подобное ежедневно, просто не замечая этого.
А, во-вторых, «расплавленная стихия», которая, по выражению Деникина, «с легкостью смахнула Керенского», особо и не спрашивала у большевиков: хотят они или не хотят возглавить страну.
Стремительное полевение власти от кадетов до большевиков происходило неуклонно, начиная с марта 1917-го.
И по свидетельству видного кадета, члена ЦК кадетской партии А. Изгоева, на каждом этапе этого полевения каждому очередному претенденту на власть,
«поднося к его носу кулак, рабочий большевик кричал: “Принимай, сукин сын, власть, когда дают…”»
«Зиновьева, как и Луначарского, солдаты штыками заставили взять обратно свою отставку. Зиновьеву, как и множеству других, пришлось повторить знаменитые слова: я их вождь и должен следовать за ними. Другое дело - Ленин. Этот смотрел в одну точку и видел яснее…»
АРР. Т.10. С.13
По свидетельству Изгоева, ситуация в момент «захвата» власти большевиками была такой:
«Многие из захватчиков сами были насмерть перепуганы тем, что сделали. Зиновьев, Луначарский, Рыков, Милютин и др. пользовались первым попавшимся случаем, чтобы ссылаясь на разногласие с большинством своего ЦК, уклониться от власти и ответственности…»
Почти все в окружении Изгоева давали большевистской власти, максимум, несколько недель.
«Я не разделял всеобщего оптимизма, так как давно считал неизбежным пришествие большевиков. В первые же дни, помню, обратил внимание на то, что большевикам удалось охранить общественный порядок и обеспечить снабжение горожан хлебом. Они беспощадно расстреливали пьяных и мародеров, героически уничтожали склады водки и вин и добились того, что октябрьские события вначале не сопровождались в городе какими-либо чрезвычайными бесчинствами, грабежами и убийствами…»
АРР. Т.10. С.21
«Я ценил шансы большевиков с первых же дней гораздо выше, чем даже они сами. Почти все революционеры проповедовали большевизм, не решаясь осуществить его. Было ясно, что те большевики, которые на это решатся, окажутся сильнее всех».
АРР. Т.10. С.13
То есть сильнее всех окажутся те, кто возглавят «расплавленную стихию», те, кто снизойдут до бунтующего народа и примут его таким, каков он есть здесь и сейчас, но действовать будут из расчета на то, каким он должен быть.
* * * * *
Безусловно, бунт несет в себе очевидные суицидальное содержание.
И. Бунин:
«Всякий русский бунт (и особенно нынешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси, и сколь она жаждет прежде всего бесформенности».
Бесформенность.
Все живое отличается от мертвого знанием своей формы.
Форма и образ в противоположность бесформенности и безобразию.
Но почему же по Бунину Россия жаждет, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, бесформенности и безобразия?
Периодически - да, подобное происходит, но почему же - «прежде всего»?
Воля к смерти, как и воля к жизни, присуща как отдельному человеку, так и обществу в целом. Иначе невозможна реализация самой свободы воли.
К. Леонтьев за три десятилетия до революции предвидел подобный послефевральский вариант развития событий.
«…Если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!»
По его собственной воле!
Хотя и «тиски Ленина-Бронштейна», как выражался Деникин, честно признаем, имели место. И «тиски» эти были нехилые.
Впрочем, с «расплавленной стихией» ничего нельзя было бы сделать извне, даже самыми жестокими репрессиями, если бы в недрах ее коллективного сознания не было государственнического инстинкта, не было понимания того, что бунт - это преходяще, бунтом жить нельзя. Погуляли, и хватит…
Обратите внимание на точность предвидения Леонтьева.
Все имело место. «Преступные замыслы», осуществленные «в подражание Западу», и «мягкосердечное потворство» - полное разрушение всей вертикали и горизонтали власти, в том числе и с целью «подкупа» народа новыми «властями» (Комитетом Государственной думы и Временным правительством). Речь, конечно, шла не столько о «мягкосердечии», сколько о полной национальной несостоятельности новых властей.
Так что не «расплавленная стихия» предала Россию, она стала следствием и жертвой предательства.
«А народ, на семьдесят процентов неграмотный, не знает, что ему делать с его ненавистью, мечется, - в крови, в ужасе… "Продали, говорит, нас, пропили! Бей зеркала, ломай все под корень!" И в нашей интеллигенции нашлась одна только кучечка, коммунисты… И народ сразу звериным чутьем почуял: это свои, не господа, эти рыдать не станут, у этих счет короткий…»
А. Толстой. Хождение по мукам.
* * * * *
Морозным осенним днем 1922 года Александр Изгоев последний раз шел по Петрограду, направляясь к своему «философскому» пароходу и жадно всматривался во все, что его окружало .
«Идет отряд пехоты. Красноармейцы в новой форме… Оркестр играет старый русский марш. Когда он смолкает, красноармейцы поют на мотив старой солдатской песни. С особой любовью и душевным благожелательством всматривался я в их лица. В последний раз, надолго, может и навсегда, вижу я этот зародыш новой старой армии… Да будут благословенны русские солдаты. Пусть растут, крепнут, множатся… Идут в ногу, стройно, твердо. Заметна дисциплина и выучка. Лица молодые, здоровые, свежие. Ни угнетенности, ни злобы не видать. Глядят ясно, непринужденно. Помогай им Бог!»
АРР. Т.10. С.6
Но при этом у изгоя-философа все время звучит мысль-надежда, что именно эти солдаты обретут истинных вождей и возродят «великую Россию» Изгоевых-Ильиных-Деникиных.
А с какого перепугу они будут это делать?
«Лица молодые, здоровые, свежие. Ни угнетенности, ни злобы не видать. Глядят ясно, непринужденно».
Это их власть, и они у себя дома.
В отличие от вас…