Дробная рассыпчатость «унитарной» империи
В сети наткнулся на пару роликов казачьего историка Андрея Венкова. Они посвящены началу гражданской войны на Дону. Их содержание и напомнило розановское классическое про «Русь, которая слиняла в два дня» и «рассыпалась» до «подробностей, до частностей».
Это Венков в свое время обнародовал скрупулезно добытую им информацию о том, что по зловещему циркуляру «о расказачивании» от января 1919 года было расстреляно всего навсего 300 человек.
Оказывается не миллион, не сто тысяч, не десять тысяч и даже не тысяча, а всего 300 человек.
И это в прифронтовой зоне в условиях жесточайшей гражданской войны на территории, толком не замиренной, враждебной. Не знаю, сколько на этой территории помещается Бельгий, но точно не одна.
Информация, которую сообщил историк (обычные, казалось бы, незначительные детали, Венков - исследователь дотошный), неожиданно дала пищу для самых серьезных размышлений.
Венков казак до мозга костей. Он любит казачество, что естественно и непредосудительно. Да любой по-настоящему русский не может не любить величайший роман ХХ века, а, значит, так или иначе, способен понять Венкова. Историк большевиков не жалует, что также не криминал, учитывая общую атмосферу, которая в принципе не может не влиять на людей. Для нас важно главное - он стремится к объективности, как добросовестный исследователь. И этого у него не отнимешь.
Фейк о геноциде казаков был важнейшей составляющей того массива лжи, посредством которого разрушали СССР. И сегодня бенефициары разрушения, используя все ту же ложь, пытаются это разрушение оправдать, а, главное, сохранить все, что было «нажито тяжким непосильным трудом» в результате их антисоветского «бенефиса». И не только сохранить, но и упрочить, утвердив свою лютую, основанную на лжи социальную бесовщину на десятилетия (а больше и сама страна под ними не протянет).
Самое удивительное и постыдное для общества заключается в том, что ложь эта чрезвычайно примитивна. И любой, даже не отягощенный историческими знаниями человек, способен с легкостью ее опровергнуть.
Ложь захватывает общество только потому, что люди, даже не будучи явными бенефициарами грандиозного обмана, все же, ощущают тактическую повседневную выгоду от того, что идут за отцом лжи. Он всегда сулит тактическую выгоду в обмен на стратегическую гибель.
* * * * *
Весной 1918 года большевики перенесли столицу РСФСР в центр исторической Руси - в Москву.
Они заняли оборону там, где рассчитывали на максимальную поддержку. Это был центр территории, на которой происходил этногенез русского народа.
Это совершенно очевидный исторический факт, исполненный глубокого исторического смысла. И любые «цитатки» вождя, тупо надерганные из ПСС, по сравнению с этим фактом - ничто.
Элементарная логика (если это не «железная михеевская») говорит прямо и недвусмысленно - горстка большевиков не могла «захватить» Русский центр - она на него могла только опереться.
Большевики опирались на ЯДРО РУССКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ.
Именно эта территория для них была максимально «комплиментарной». И это несмотря на все крестьянские бунты, которые, впрочем, были общероссийским явлением. Русский бунт, в основном крестьянский, всегда был явлением аполитичным, не имевшим какой-либо перспективы, и в Гражданскую он был попросту общим фоном, на котором действовали политические силы, имевшие ярко выраженное содержание.
Помимо центральной Руси все остальные территории большой страны различались по степени отчужденности от Центра, каковая начала проявляться сразу же после 2 марта 1917 года. Все эти территории, постепенно, веками к Центру присоединявшиеся, теперь нужно было заново воссоединять, прибирать к рукам, опираясь на коренную изначальную Русь.
Вот простая, как апельсин, логика Истории.
Формально большевики переехали в Москву, опасаясь захвата Петрограда немцами…
Но это не причина переезда, а, скорее, повод реализовать неизбежное, продиктованное Промыслом. Хотя повод тоже исполнен вполне определенного смысла. Те, кого выставляли агентами Германии, бежали от немцев.
В то время как «патриоты», выставлявшие большевиков агентами кайзера, напротив, бежали именно к немцам под крыло.
Большевики бежали на территорию Руси Московской.
А основная масса антибольшевистски настроенного контингента бежала даже не на Дон.
Как справедливо напомнил историк Андрей Венков, основная масса бежала на Украину - под защиту германских штыков.
Русские офицеры, «одержимые стыдом и позором» за поражение родины, бежали в УНР, позднее к гетману, туда, где немцы обеспечивали им мир и порядок. Как справедливо заметил Венков - жизнь при гетмане была - как при царе, и, к тому же, воевать ни с кем не надо было.
Небось все читали «Белую гвардию». Булгаков любит своих героев, но он же над ними и откровенно стебается.
Но даже те, кто бежали на Дон, бежали на территорию, суверенитет которой в целом гарантировала Германия.
Это красногвардейские завесы, дабы дать советской делегации в Бресте, хоть какой-то козырь, отчаянно пытались задержать движение железных германских батальонов, будто рассчитывали, что те поскользнутся на их крови.
Вот на фоне этой простой и понятной логики основных исторических событий все остальное, включая «мирреволюционные» завихрения большевиков - это не более чем шум истории.
* * * * *
После 2 марта 1917 года на всей территории РИ исчезла единая власть, а, главное, всякое представление о ней.
СССР, будучи чуть ли не конфедерацией по форме, на самом деле был практически унитарной страной.
А РИ с ее «губернским делением» не была унитарным государством от слова «совсем», потому и рассыпалась вмиг. Ее губернское деление было всего лишь графической сеткой, нанесенной поверх совокупности весьма разнородных территорий, не скрепленных между собой хоть сколько-нибудь прочно: ни культурой, ни языком, ни обычаями, ни верой, ни даже хозяйственными связями. Даже православное вероисповедание, на самом деле, территории не скрепляло.
Ядро русской цивилизации, то есть с десяток-другой губерний вокруг Москвы, представляло собой единственную более-менее крепкую общность на фоне всеобщего «ржаного киселя без соли», постепенно закипавшего войной всех против всех.
Современная официальная история гражданской войны насквозь лжива. Она выстроена с точностью до наоборот.
Казаки юга России представлены в ней как квинтэссенция русских людей. Казачество - это, дескать, само олицетворение Русского мира.
А конфликт казаков с Советской властью трактуется как проявление неприятия их «инородными» большевиками, «ненавидевшими русских».
Издевательство над Истиной и надругательство над Логикой.
Казаки, будучи русским субэтносом, в массе своей русскими себя не считали от слова «совсем». Они считали себя отдельным от русских народом. При этом по отношению к русским им было свойственно «национальное высокомерие» вполне сравнимое с национальным высокомерием «свидомых украинцев».
Это этническое отчуждение было свойственно не только необразованным «низам», но и образованным «верхам», даже тем, кто был непосредственно встроен в элиту империи. Последним, пожалуй, даже в большей степени. Ведь и Каледин, и Краснов несли в себе идеологию казачьего сепаратизма в полной мере.
Обратимся к великому роману, который, являясь художественным вымыслом, тем не менее, представляет собой важнейший социально-психологический документ эпохи.
«И после, когда полк вступил в полосу непрерывных боев, …Григорий всегда, сталкиваясь с неприятелем, находясь в непосредственной от него близости, испытывал все то же острое чувство огромного, ненасытного любопытства к красноармейцам, к этим русским солдатам… В нем словно навсегда осталось то наивно-ребяческое чувство, родившееся в первые дни четырехлетней войны, когда он под Лешнювом с кургана наблюдал в первый раз за суетой австро-венгерских войск и обозов. "А что за люди? А какие они?" Будто и не было в его жизни полосы, когда он бился под Глубокой с чернецовским отрядом. Но тогда он твердо знал обличье своих врагов - в большинстве они были донские офицеры, казаки. А тут ему приходилось иметь дело с русскими солдатами, с какими-то иными людьми, с теми, какие всей громадой подпирали Советскую власть…»
Для Григория Мелехова русские красноармейцы были почти такими же чужими людьми, фактически иностранцами, как австрияки или германцы.
Такими же чуждыми и непонятными.
Это не шолоховский вымысел. Подтверждение этому присутствует, например, в мемуарах П. Краснова («Всевеликое Войско Донское»).
Это взаимное отчуждение замкнутых национальных, сословных или территориальных общин - явление абсолютно естественное для традиционного общества. Какая еще к черту «унитарность» могла существовать в РИ!
Если донские казаки, потомки великороссов, были до такой степени отчуждены от русского Центра, то, что же говорить, например, о малороссах?
Этногенез малороссов проходил в лоне Руси Литовской параллельно этногенезу великороссов в Руси Московской, и в целом оба процесса завершились к началу XVII века. Причем Русь Литовская была европейским антиподом Московской Руси. Отсюда и истоки многих трагедий, включая и нынешнюю войну.
А донские казаки были продуктом исторического отчуждения от уже «готового», в целом оформившегося великорусского этноса (ведь донской диалект по сравнению с «мовой» - это почти московский говор!) И, тем не менее, уровень взаимного цивилизационного отчуждения внутри так называемой «унитарной» РИ по нашим советским представлениям просто чудовищный.
Казак Вешенского юрта смотрит на мужика из воронежского села (поди 100 км по прямой) как на немца или австрияка, с таким же «ненасытным любопытством».
Что говорит казачий историк А. Венков?
А он сообщает нам наиважнейшую вещь.
«К большевикам в полном составе ушли 1-й, 4-й, 5-й, 15-й и 32-й полки.
Характерная черта такая: 1-й и 5-й полки, которые стали наиболее большевистскими, еще в мирное время, еще до ПМВ стояли в русских городах.
Не на границе, в Польше или в Литве, а в России. 1-й полк стоял в Москве, 5-й полк стоял в Саратове.
То есть они были знакомы с жизнью России. Не в Польше они были, не в Литве, не в Галиции, и не в Петербурге… А вот в русских городах. Вот эти полки остались за большевиков».
Еще раз перечитайте и вдумайтесь.
К слову, Григорий Мелехов срочную «ломал» в Польше. И, помимо краткого пребывания в петроградском госпитале в период ПМВ, он с Россией дела не имел. Он не знал России и русских!
Именно так была устроена эта якобы «унитарная» Российская империя!
Вся эта нынешняя невежественная кодла, поющая дифирамбы «унитарной» РИ, понятия не имеет, как на самом деле была устроена дореволюционная Россия.
На территории Войска Донского жили сплошь православные люди, говорившие практически на русском языке. И тем не менее!
«Дон - для казаков, и вонючей Руси у нас не править!»
А теперь представьте себе, какие проблемы стояли перед большевиками, в связи с необходимостью восстановления государственности в прежнем геополитическом объеме.
Им нужно было интегрировать обширные территории, где проживали люди, не чета донским казакам (коих сами большевики почитали за русских). На этих территориях проживали народы самого разного вероисповедания, носившие исключительно халаты и тюбетейки, черкески и папахи и не знавшие по-русски ни бельмеса, и, к тому же, они не имели никакого опыта культурного или хозяйственного общения с русскими.
Это традиционное общество, трах-тарарах!
Понимают ли нынешние певцы традиционного общества, что это такое?
Они, «традиционалисты» хреновы, в пиджаках ли, в рясах ли, поют дифирамбы традиции, а от них самих постмодернистской хренью за версту разит!
Еще раз.
«Характерная черта такая: 1-й и 5-й полки стали наиболее большевистскими, поскольку они в мирное время, еще до ПМВ стояли в русских городах».
Это черта характерная чрезвычайно, и характерна она весьма многозначительно!
Черта эта, на самом деле, отражает всю сущность Советской власти в целом.
Наиболее большевистскими оказались казачьи полки, максимально сблизившиеся с коренным русским населением, причем это сближение произошло в период, когда о большевиках еще никто и не слыхивал. Это не революционное сближение. Это сближение цивилизационное, это, как минимум, частичный возврат представителей субэтноса к русскому цивилизационному ядру. Можно сказать так: казаки не столько «к большевикам уходили», сколько сливались с ядром русской цивилизации, которое поддерживало большевиков.
Здесь есть еще один крайне важный аспект.
Казачьи полки формировались по земляческому принципу и по составу своему представляли собой полный социальный срез общества. В одном полку служили и бедные казаки, и богатые. И те кто, возможно, нанимали работников, и те, кто, возможно, вынуждены были периодически батрачить. Но полки уходили к большевикам практически в полном составе. Следовательно, цивилизационный мотив был сильнее классового. Казаки этих полков попросту не могли порвать с Русским миром. Ведь они не один год несли службу в русских городах и их изначальное казачье отчуждение от Центра, которое свойственно замкнутым общинам в традиционном обществе, во многом стерлось.
«Не в Польше они были, не в Литве, Не в Галиции, и не в Петербурге… А вот в русских городах.»
Заметьте и «не в Петербурге»!
Историк не оговорился. Понятно, что он имел в виду. И понятно, что большевики перенесли столицу в Москву не случайно.
Конечно, внешне мотивы ухода донцов к красным могли быть разными:
«4-й полк весь 1917 год простоял в Петрограде, его очень сильно разагитировали».
Но, все же, главный мотив «ухода к большевикам» был откровенно цивилизационный:
«Третья очередь 1-го полка, которая тоже когда-то отслужила в Москве, они тоже через какое-то время ушли к большевикам и стали 3-м Донским полком им. Степана Разина».
Они «когда-то» давно отслужили в Москве, но этого «когда-то» оказалось достаточно, чтобы на крутом повороте истории настоящие, природные донцы сделали свой выбор и «через какое-то время» все равно ушли к большевикам.
Даже те мотивы, которые историк называет «экономическими» на самом деле были цивилизационными:
«Станица Лавлинская. Она была рядом с Царицыном, и лавлинские казаки имели больше экономических связей с Царицыном, чем с тем же Ростовом и Новочеркасском. Поэтому полк лавлинских казаков совершенно спокойно объявил, что мы за большевиков. И соседи их презрительно назвали базарниками.»
Дело в том, что лавлинские казаки тесно общались с русскими, а самый распространенный мотив общения - экономический. Но не корысть была мотивом ухода к большевикам, какие могут быть экономические интересы в эпоху военного коммунизма? Лавлинцы ушли к большевикам по тем же причинам, по каким ушли казаки, служившие в Москве и Саратове, они утратили цивилизационную отчужденность от России, они ОБРУСЕЛИ.
«Схожая ситуация была с Михайловской станицей - это самая северная станица Хоперского округа, очень богатая станица. Вот у них более тесные экономические связи были с Воронежем, нежели с Ростовом или Новочеркасском. И там был парадокс - богатые казаки пошли в красные, а бедные пошли в белую армию».
Нет здесь никаких парадоксов.
Просто нельзя абсолютизировать «классовый подход», особенно там, где действуют, прежде всего, цивилизационные факторы. Богатые казаки вели торговые дела с «мужиками», то есть с русскими, и это общее дело разрушало межобщинные грани, характерные для традиционного общества. Богатые казаки в известной степени обрусели! А бедные казаки не взаимодействовали с русскими и сохраняли свою общеказачью «идентичность», свой общеказачий «гонор». Вот и весь «парадокс».
Историк А. Венков отмечает, что важным фактором свержения Советской власти на Дону весной 1918 года было общее ощущение своей уникальной казачьей идентичности: «Мы все, как один!», «Мы казаки, мы едины!»
«Очень стойко проявили себя и поголовно выступили против большевиков казаки станиц, которые исторически состояли из малороссиян, поверстанных в казаки в начале XIX века, Задонские станицы: Ольгинская, Кагальницкая, Егорлыкская, Мечетинская. Каждая из них выставила по полку.»
И это тоже понятно, на исходную цивилизационную отчужденность «малороссов» наложилась еще и отчужденность общеказачья.
При этом Андрей Венков постоянно подчеркивает, что большевики все время пытались найти общий язык с казаками в целом. В августе 1918 года они даже соорудили что-то вроде казачьего правительства в изгнании: «Походный круг революционных казаков». Венков подчеркивает: во всей России объявляется «красный террор», а казакам даруется свое правительство, подразумевавшее в будущем, вполне возможно, казачью автономию Дона.
Однако судьба распорядилась иначе.
* * * * *
Почти половину населения Дона составляли «иногородние», то есть «неказаки». И по большей части это были крестьяне. Венков сообщает интересный факт: после раскрепощения крестьяне на Дону получили землю, у них ее было в 4 раза меньше, чем у казаков, но при этом они со своей земли получали почти такой же доход, как и казаки. Крестьяне хозяйствовали в разы эффективнее.
Историк напоминает, что как земледельцы казаки были «любителями», они профессиональные воины и перешли к земледелию только в середине XIX века. Если бы не административно-сословное привилегированное положение, говорит Венков, они бы экономическую конкуренцию мужикам проиграли бы вчистую.
А мужикам давило на психику малоземелье и узаконенное гражданское неравенство. С их точки зрения казаки использовали землю неэффективно, сдавали ее в аренду и паразитировали на своем привилегированном сословном положении.
Как только большевики пришли к власти и провозгласили: «Земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает», жесточайший конфликт на Дону стал неизбежностью. Хотя, строго говоря, это провозгласили сами крестьяне, еще до прихода к власти большевиков (попробовали бы большевики не подтвердить этого!)
На Дону резня «снизу» была попросту неизбежной. Тихий Дон был самой настоящей пороховой бочкой.
Причем казачий историк утверждает, что изначально большевики не стояли однозначно на стороне мужиков, у них было намерение погасить конфликт. Большевики сначала вопреки революционной стихии, давившей на них снизу, вели с казаками переговоры. Представителей казачества ввели в органы советской власти. Во ВЦИК был создан казачий комитет.
Однако, как утверждает Венков, 10-я красная армия, состоявшая в основном из иногородних, из крестьян Дона, Кубани, Ставрополья, обратилась к Сталину и Ворошилову (рассматривая их как своих представителей), фактически с ультиматумом: «Пока казачье не подавим беспощадно, мира на Дону не будет» (это со слов историка).
Венков считает, что у большевиков было намерение привлечь казаков на свою сторону (август-сентябрь 1918 года) путем создания фактически казачьего «правительства в изгнании». Цель - предотвратить большое кровопролитие предложением какой-нибудь приемлемой для казаков формы «автономии». Если уж для них казачья самоидентификация так важна, почему же не предоставить им такую возможность, конечно же, в рамках бессословного общества.
Однако планы большевиков разбились о позицию крестьянской Красной армии: «Никаких договоров с казаками!» Нужно учитывать, что «красногвардейский период», когда не только военспецы, но и сами комиссары, боялись революционной вольницы, летом-осенью 1918 года в полной мере еще не завершился.
Но и помимо этого, вносить дополнительный разлад в отношения с крестьянством ради казаков, основная масса которых по отношению к советской власти была настроена враждебно, большевики не могли. Они опирались на крестьян. Конечно, рабочие их поддерживали более рьяно, но рабочие вместе с семьями составляли всего 8% населения страны. Потому большевики и переместили столицу из «колыбели русской революции» в центр «Руси Московской», в «колыбель великорусского этноса» (напомним, на выборах в Учредительное собрание даже в самой Москве большевики получили 50% голосов).
С какого бодуна большевики ради казаков пойдут в чем-то против крестьян,
«…какие всей громадой подпирали Советскую власть…»
Не верите Шолохову?
Вот вам мнение атамана Войска Донского П. Краснова, который прямо утверждал, что Красная армия была народной, рабоче-крестьянской армией (в отличие от деникинской, интеллигентской), построенной на принципах военной науки:
«Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер… Боролись добровольцы и офицеры, то есть - господа, буржуи, против крестьян и рабочих, пролетариата (выделено Красновым - otshelnik_1), и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.»
Крестьяне Дона прекрасно осознавали, что за ними вся крестьянская масса России, и большевики не могли не учитывать этого.
Что касается «кадетов», говоря нынешним языком, «Деникиных-Ильиных-Шмелевых», то даже Краснов считал их беспочвенной интеллигентщиной, способной своими действиями лишь стимулировать народную ярость.
Самые честные из них признавали это прямо еще до революции:
«Мы для него (народа) - не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
А я все думал, почему нынешние антисоветские «национально-религиозные возрожденцы» вызывают такое бессознательное отторжение (если не сказать «ужас»)? Они производят такое же отталкивающее впечатление, как и ярко выраженные трансгендеры. Почему всевозможные «Михалковы» вызывают отторжение чуть ли не большее, нежели многочисленные «Швабы», которых они по форме совершенно справедливо обличают?
На самом деле, только такое чувство и должно вызывать инфернальное сочетание «человеческого и именно русского обличия»… с полным отсутствием человеческой души. Все верно - ничего, кроме «бессознательного мистического ужаса».
Впрочем, вернемся к казачеству.
Официально до конца гражданской войны органы власти именовались: «Советы рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов». Однако с осени 1918 года политика Центра в отношении казаков резко меняется.
При этом, конечно, никакого геноцида в отношении казаков в намерениях большевиков не было. Просто вести гражданскую войну без озверения сторон пока еще никто не научился.
Ведь у всего этого была и своя предыстория.
Уже весной 1918 года, когда под давлением железных германских батальонов советские войска, проводившие свою первую СВО на Украине, вынуждены были отступать на Царицын, их путь лежал через донские станицы. И казаки нередко не просто разоружали их, а вырезали полностью, просто рубили всех поголовно. И об этом Андрей Венков тоже честно напоминает.
Взять, хотя бы, 5-й Заамурский полк. Это полк заамурских пограничников, участвовавший в ПМВ и целиком перешедший на сторону большевиков. Он весной 1918-го прорывался через Дон, прорывался тяжело и кроваво.
И позднее, когда заамурцы участвовали в боях с казаками, пощады от них казакам ждать не приходилось. Пленных не брали. Впрочем, пленных никто не брал.
Потери сторон, например, в связи с подавлением Вешенского восстания Венков оценивал так: 7-8 тыс. у казаков против 15 тыс. у красноармейцев. Думается, таково же и соотношение общих потерь. Как земледельцы казаки мужикам были не конкуренты, но зато они были профессиональными воинами.
* * * * *
Еще раз об «унитарности» РИ, как бы подытоживая сказанное и предельно обостряя смыслы.
Вот есть два казачьих полка.
Абсолютно идентичных.
Социальный состав один и тот же, от богатых до голытьбы.
Ни те, ни другие не читали, ни Маркса, ни Ленина.
И те, и другие с некоторого времени в одинаковой мере погружены в революционно-митинговую стихию, а, значит, этот фактор можно вынести за скобку, как инвариант. За скобку можно вынести и марксизм, и любую привнесенную идеологию.
В чем разница?
Только в одном. Один полк несколько лет простоял в Москве, Саратове или Иваново-Вознесенске.
А другой не покидал территорию Войска, или стоял в Польше, Литве, возможно, в Ревеле, где-нибудь под Кишиневом или в Тифлисе.
Все. Больше никаких различий.
И потом эти два полка идут друг на друга в атаку и рубятся насмерть и пленных не берут.
Просто одни на несколько лет, еще до всяких революционных событий, когда о большевиках, как политической партии, никто и не слыхивал, оказались погружены в русскую жизнь на территории Руси изначальной, и постепенно на подсознательно уровне начали ощущать себя органичной частью ядра русской цивилизации.
Причем эта новая самоидентификация оказалось сильнее не только первоначальной «казачьей идентичности», но зачастую она была сильнее имущественных и сословных интересов. Для этих казаков переход к большевикам был выражением их обрусения.
И это в свою очередь означает, что большевизм, как массовая социально-психологическая установка, был конкретно-исторической формой самосознания ядра русской цивилизации.
И соответственно «ненависть к большевизму» социальных и национальных отщепенцев типа «Деникиных-Ильиных-Шмелевых» была острой формой русофобии. Именно поэтому подобная публика и была посмертно востребована нынешними цивилизационно и национально бесполыми «вхожденцами».
А вот другие казаки, не имевшие плотных контактов с Русским миром, сохраняли «казачью идентичность» по полной программе. На Дону они, конечно, были в большинстве.
«Расказачивание», по поводу которого многие так сильно рыдают, на самом деле означало русификацию. Причем территория Войска позднее была поделена на русские губернии так, чтобы ее и восстановить невозможно было. Парадокс заключается в том, что сегодня многие потомки казаков ощущают себя какими-то «особо русскими» людьми, не осознавая того, что эти ощущения как раз и являются следствием того самого «расказачивания», которое они проклинают.
* * * * *
По окончании Гражданской войны большевики сшивали разнородные и слабо связанные друг с другом народы и территории, доставшиеся им в наследство от «унитарной» РИ посредством:
- единого языка межнационального общения,
- единой идеологии,
- общей и обязательной для всех русской культуры (помимо своей, национальной),
- общей истории (обходящей и сглаживающей противоречия),
- единого культурного стандарта поведения
- и, главное, посредством единой экономики, общей производственной деятельности с максимальной межреспубликанской кооперацией.
В дореволюционной России более девяноста процентов товаров и услуг население получало за счет натурального хозяйства, это означает, что экономическая деятельность крайне слабо связывала регионы и народы.
А в брежневском СССР, уже почти 100% товаров и услуг население получало через товарно-денежные отношения. Причем в производстве какого-нибудь изделия могли быть задействованы самые разные территории и республики. Возможно, на это шли даже в ущерб голой экономической выгоде.
Сегодня «”православные” ребята с нашего двора» хотят «вернуться к традиционному обществу». Их просто завораживает так называемый «унитарный характер» дореволюционной России, и это носит уже поистине клинический характер. Когда я слушаю на различных «Русских соборах» выступления даже самых умных и образованных ораторов (про неграмотных иерархов я уже и не заикаюсь), я с горечью осознаю, что эти «дворовые ребята» в костюмах и рясах никогда ничего не понимали в прошлом, ничего не хотят признавать в настоящем, а будущего им и не нужно.
В СССР СМИ вещали на десятках языков, но на всех языках вещали одно и то же. И именно поэтому все слушали и смотрели контент на русском, как ни крути - первоисточник.
В каждом городе СССР обязательно должен был существовать стандартный кинотеатр «Ракета», в котором можно было посмотреть стандартный художественный фильм. И пьяный в стельку Женя Лукашин мог под Новый год улететь из московской бани не только в Ленинград, а в любой город любой национальной республики, ибо 3-я улица Строителей везде была одинакова.
Это Венков в свое время обнародовал скрупулезно добытую им информацию о том, что по зловещему циркуляру «о расказачивании» от января 1919 года было расстреляно всего навсего 300 человек.
Оказывается не миллион, не сто тысяч, не десять тысяч и даже не тысяча, а всего 300 человек.
И это в прифронтовой зоне в условиях жесточайшей гражданской войны на территории, толком не замиренной, враждебной. Не знаю, сколько на этой территории помещается Бельгий, но точно не одна.
Информация, которую сообщил историк (обычные, казалось бы, незначительные детали, Венков - исследователь дотошный), неожиданно дала пищу для самых серьезных размышлений.
Венков казак до мозга костей. Он любит казачество, что естественно и непредосудительно. Да любой по-настоящему русский не может не любить величайший роман ХХ века, а, значит, так или иначе, способен понять Венкова. Историк большевиков не жалует, что также не криминал, учитывая общую атмосферу, которая в принципе не может не влиять на людей. Для нас важно главное - он стремится к объективности, как добросовестный исследователь. И этого у него не отнимешь.
Фейк о геноциде казаков был важнейшей составляющей того массива лжи, посредством которого разрушали СССР. И сегодня бенефициары разрушения, используя все ту же ложь, пытаются это разрушение оправдать, а, главное, сохранить все, что было «нажито тяжким непосильным трудом» в результате их антисоветского «бенефиса». И не только сохранить, но и упрочить, утвердив свою лютую, основанную на лжи социальную бесовщину на десятилетия (а больше и сама страна под ними не протянет).
Самое удивительное и постыдное для общества заключается в том, что ложь эта чрезвычайно примитивна. И любой, даже не отягощенный историческими знаниями человек, способен с легкостью ее опровергнуть.
Ложь захватывает общество только потому, что люди, даже не будучи явными бенефициарами грандиозного обмана, все же, ощущают тактическую повседневную выгоду от того, что идут за отцом лжи. Он всегда сулит тактическую выгоду в обмен на стратегическую гибель.
* * * * *
Весной 1918 года большевики перенесли столицу РСФСР в центр исторической Руси - в Москву.
Они заняли оборону там, где рассчитывали на максимальную поддержку. Это был центр территории, на которой происходил этногенез русского народа.
Это совершенно очевидный исторический факт, исполненный глубокого исторического смысла. И любые «цитатки» вождя, тупо надерганные из ПСС, по сравнению с этим фактом - ничто.
Элементарная логика (если это не «железная михеевская») говорит прямо и недвусмысленно - горстка большевиков не могла «захватить» Русский центр - она на него могла только опереться.
Большевики опирались на ЯДРО РУССКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ.
Именно эта территория для них была максимально «комплиментарной». И это несмотря на все крестьянские бунты, которые, впрочем, были общероссийским явлением. Русский бунт, в основном крестьянский, всегда был явлением аполитичным, не имевшим какой-либо перспективы, и в Гражданскую он был попросту общим фоном, на котором действовали политические силы, имевшие ярко выраженное содержание.
Помимо центральной Руси все остальные территории большой страны различались по степени отчужденности от Центра, каковая начала проявляться сразу же после 2 марта 1917 года. Все эти территории, постепенно, веками к Центру присоединявшиеся, теперь нужно было заново воссоединять, прибирать к рукам, опираясь на коренную изначальную Русь.
Вот простая, как апельсин, логика Истории.
Формально большевики переехали в Москву, опасаясь захвата Петрограда немцами…
Но это не причина переезда, а, скорее, повод реализовать неизбежное, продиктованное Промыслом. Хотя повод тоже исполнен вполне определенного смысла. Те, кого выставляли агентами Германии, бежали от немцев.
В то время как «патриоты», выставлявшие большевиков агентами кайзера, напротив, бежали именно к немцам под крыло.
Большевики бежали на территорию Руси Московской.
А основная масса антибольшевистски настроенного контингента бежала даже не на Дон.
Как справедливо напомнил историк Андрей Венков, основная масса бежала на Украину - под защиту германских штыков.
Русские офицеры, «одержимые стыдом и позором» за поражение родины, бежали в УНР, позднее к гетману, туда, где немцы обеспечивали им мир и порядок. Как справедливо заметил Венков - жизнь при гетмане была - как при царе, и, к тому же, воевать ни с кем не надо было.
Небось все читали «Белую гвардию». Булгаков любит своих героев, но он же над ними и откровенно стебается.
Но даже те, кто бежали на Дон, бежали на территорию, суверенитет которой в целом гарантировала Германия.
Это красногвардейские завесы, дабы дать советской делегации в Бресте, хоть какой-то козырь, отчаянно пытались задержать движение железных германских батальонов, будто рассчитывали, что те поскользнутся на их крови.
Вот на фоне этой простой и понятной логики основных исторических событий все остальное, включая «мирреволюционные» завихрения большевиков - это не более чем шум истории.
* * * * *
После 2 марта 1917 года на всей территории РИ исчезла единая власть, а, главное, всякое представление о ней.
СССР, будучи чуть ли не конфедерацией по форме, на самом деле был практически унитарной страной.
А РИ с ее «губернским делением» не была унитарным государством от слова «совсем», потому и рассыпалась вмиг. Ее губернское деление было всего лишь графической сеткой, нанесенной поверх совокупности весьма разнородных территорий, не скрепленных между собой хоть сколько-нибудь прочно: ни культурой, ни языком, ни обычаями, ни верой, ни даже хозяйственными связями. Даже православное вероисповедание, на самом деле, территории не скрепляло.
Ядро русской цивилизации, то есть с десяток-другой губерний вокруг Москвы, представляло собой единственную более-менее крепкую общность на фоне всеобщего «ржаного киселя без соли», постепенно закипавшего войной всех против всех.
Современная официальная история гражданской войны насквозь лжива. Она выстроена с точностью до наоборот.
Казаки юга России представлены в ней как квинтэссенция русских людей. Казачество - это, дескать, само олицетворение Русского мира.
А конфликт казаков с Советской властью трактуется как проявление неприятия их «инородными» большевиками, «ненавидевшими русских».
Издевательство над Истиной и надругательство над Логикой.
Казаки, будучи русским субэтносом, в массе своей русскими себя не считали от слова «совсем». Они считали себя отдельным от русских народом. При этом по отношению к русским им было свойственно «национальное высокомерие» вполне сравнимое с национальным высокомерием «свидомых украинцев».
Это этническое отчуждение было свойственно не только необразованным «низам», но и образованным «верхам», даже тем, кто был непосредственно встроен в элиту империи. Последним, пожалуй, даже в большей степени. Ведь и Каледин, и Краснов несли в себе идеологию казачьего сепаратизма в полной мере.
Обратимся к великому роману, который, являясь художественным вымыслом, тем не менее, представляет собой важнейший социально-психологический документ эпохи.
«И после, когда полк вступил в полосу непрерывных боев, …Григорий всегда, сталкиваясь с неприятелем, находясь в непосредственной от него близости, испытывал все то же острое чувство огромного, ненасытного любопытства к красноармейцам, к этим русским солдатам… В нем словно навсегда осталось то наивно-ребяческое чувство, родившееся в первые дни четырехлетней войны, когда он под Лешнювом с кургана наблюдал в первый раз за суетой австро-венгерских войск и обозов. "А что за люди? А какие они?" Будто и не было в его жизни полосы, когда он бился под Глубокой с чернецовским отрядом. Но тогда он твердо знал обличье своих врагов - в большинстве они были донские офицеры, казаки. А тут ему приходилось иметь дело с русскими солдатами, с какими-то иными людьми, с теми, какие всей громадой подпирали Советскую власть…»
Для Григория Мелехова русские красноармейцы были почти такими же чужими людьми, фактически иностранцами, как австрияки или германцы.
Такими же чуждыми и непонятными.
Это не шолоховский вымысел. Подтверждение этому присутствует, например, в мемуарах П. Краснова («Всевеликое Войско Донское»).
Это взаимное отчуждение замкнутых национальных, сословных или территориальных общин - явление абсолютно естественное для традиционного общества. Какая еще к черту «унитарность» могла существовать в РИ!
Если донские казаки, потомки великороссов, были до такой степени отчуждены от русского Центра, то, что же говорить, например, о малороссах?
Этногенез малороссов проходил в лоне Руси Литовской параллельно этногенезу великороссов в Руси Московской, и в целом оба процесса завершились к началу XVII века. Причем Русь Литовская была европейским антиподом Московской Руси. Отсюда и истоки многих трагедий, включая и нынешнюю войну.
А донские казаки были продуктом исторического отчуждения от уже «готового», в целом оформившегося великорусского этноса (ведь донской диалект по сравнению с «мовой» - это почти московский говор!) И, тем не менее, уровень взаимного цивилизационного отчуждения внутри так называемой «унитарной» РИ по нашим советским представлениям просто чудовищный.
Казак Вешенского юрта смотрит на мужика из воронежского села (поди 100 км по прямой) как на немца или австрияка, с таким же «ненасытным любопытством».
Что говорит казачий историк А. Венков?
А он сообщает нам наиважнейшую вещь.
«К большевикам в полном составе ушли 1-й, 4-й, 5-й, 15-й и 32-й полки.
Характерная черта такая: 1-й и 5-й полки, которые стали наиболее большевистскими, еще в мирное время, еще до ПМВ стояли в русских городах.
Не на границе, в Польше или в Литве, а в России. 1-й полк стоял в Москве, 5-й полк стоял в Саратове.
То есть они были знакомы с жизнью России. Не в Польше они были, не в Литве, не в Галиции, и не в Петербурге… А вот в русских городах. Вот эти полки остались за большевиков».
Еще раз перечитайте и вдумайтесь.
К слову, Григорий Мелехов срочную «ломал» в Польше. И, помимо краткого пребывания в петроградском госпитале в период ПМВ, он с Россией дела не имел. Он не знал России и русских!
Именно так была устроена эта якобы «унитарная» Российская империя!
Вся эта нынешняя невежественная кодла, поющая дифирамбы «унитарной» РИ, понятия не имеет, как на самом деле была устроена дореволюционная Россия.
На территории Войска Донского жили сплошь православные люди, говорившие практически на русском языке. И тем не менее!
«Дон - для казаков, и вонючей Руси у нас не править!»
А теперь представьте себе, какие проблемы стояли перед большевиками, в связи с необходимостью восстановления государственности в прежнем геополитическом объеме.
Им нужно было интегрировать обширные территории, где проживали люди, не чета донским казакам (коих сами большевики почитали за русских). На этих территориях проживали народы самого разного вероисповедания, носившие исключительно халаты и тюбетейки, черкески и папахи и не знавшие по-русски ни бельмеса, и, к тому же, они не имели никакого опыта культурного или хозяйственного общения с русскими.
Это традиционное общество, трах-тарарах!
Понимают ли нынешние певцы традиционного общества, что это такое?
Они, «традиционалисты» хреновы, в пиджаках ли, в рясах ли, поют дифирамбы традиции, а от них самих постмодернистской хренью за версту разит!
Еще раз.
«Характерная черта такая: 1-й и 5-й полки стали наиболее большевистскими, поскольку они в мирное время, еще до ПМВ стояли в русских городах».
Это черта характерная чрезвычайно, и характерна она весьма многозначительно!
Черта эта, на самом деле, отражает всю сущность Советской власти в целом.
Наиболее большевистскими оказались казачьи полки, максимально сблизившиеся с коренным русским населением, причем это сближение произошло в период, когда о большевиках еще никто и не слыхивал. Это не революционное сближение. Это сближение цивилизационное, это, как минимум, частичный возврат представителей субэтноса к русскому цивилизационному ядру. Можно сказать так: казаки не столько «к большевикам уходили», сколько сливались с ядром русской цивилизации, которое поддерживало большевиков.
Здесь есть еще один крайне важный аспект.
Казачьи полки формировались по земляческому принципу и по составу своему представляли собой полный социальный срез общества. В одном полку служили и бедные казаки, и богатые. И те кто, возможно, нанимали работников, и те, кто, возможно, вынуждены были периодически батрачить. Но полки уходили к большевикам практически в полном составе. Следовательно, цивилизационный мотив был сильнее классового. Казаки этих полков попросту не могли порвать с Русским миром. Ведь они не один год несли службу в русских городах и их изначальное казачье отчуждение от Центра, которое свойственно замкнутым общинам в традиционном обществе, во многом стерлось.
«Не в Польше они были, не в Литве, Не в Галиции, и не в Петербурге… А вот в русских городах.»
Заметьте и «не в Петербурге»!
Историк не оговорился. Понятно, что он имел в виду. И понятно, что большевики перенесли столицу в Москву не случайно.
Конечно, внешне мотивы ухода донцов к красным могли быть разными:
«4-й полк весь 1917 год простоял в Петрограде, его очень сильно разагитировали».
Но, все же, главный мотив «ухода к большевикам» был откровенно цивилизационный:
«Третья очередь 1-го полка, которая тоже когда-то отслужила в Москве, они тоже через какое-то время ушли к большевикам и стали 3-м Донским полком им. Степана Разина».
Они «когда-то» давно отслужили в Москве, но этого «когда-то» оказалось достаточно, чтобы на крутом повороте истории настоящие, природные донцы сделали свой выбор и «через какое-то время» все равно ушли к большевикам.
Даже те мотивы, которые историк называет «экономическими» на самом деле были цивилизационными:
«Станица Лавлинская. Она была рядом с Царицыном, и лавлинские казаки имели больше экономических связей с Царицыном, чем с тем же Ростовом и Новочеркасском. Поэтому полк лавлинских казаков совершенно спокойно объявил, что мы за большевиков. И соседи их презрительно назвали базарниками.»
Дело в том, что лавлинские казаки тесно общались с русскими, а самый распространенный мотив общения - экономический. Но не корысть была мотивом ухода к большевикам, какие могут быть экономические интересы в эпоху военного коммунизма? Лавлинцы ушли к большевикам по тем же причинам, по каким ушли казаки, служившие в Москве и Саратове, они утратили цивилизационную отчужденность от России, они ОБРУСЕЛИ.
«Схожая ситуация была с Михайловской станицей - это самая северная станица Хоперского округа, очень богатая станица. Вот у них более тесные экономические связи были с Воронежем, нежели с Ростовом или Новочеркасском. И там был парадокс - богатые казаки пошли в красные, а бедные пошли в белую армию».
Нет здесь никаких парадоксов.
Просто нельзя абсолютизировать «классовый подход», особенно там, где действуют, прежде всего, цивилизационные факторы. Богатые казаки вели торговые дела с «мужиками», то есть с русскими, и это общее дело разрушало межобщинные грани, характерные для традиционного общества. Богатые казаки в известной степени обрусели! А бедные казаки не взаимодействовали с русскими и сохраняли свою общеказачью «идентичность», свой общеказачий «гонор». Вот и весь «парадокс».
Историк А. Венков отмечает, что важным фактором свержения Советской власти на Дону весной 1918 года было общее ощущение своей уникальной казачьей идентичности: «Мы все, как один!», «Мы казаки, мы едины!»
«Очень стойко проявили себя и поголовно выступили против большевиков казаки станиц, которые исторически состояли из малороссиян, поверстанных в казаки в начале XIX века, Задонские станицы: Ольгинская, Кагальницкая, Егорлыкская, Мечетинская. Каждая из них выставила по полку.»
И это тоже понятно, на исходную цивилизационную отчужденность «малороссов» наложилась еще и отчужденность общеказачья.
При этом Андрей Венков постоянно подчеркивает, что большевики все время пытались найти общий язык с казаками в целом. В августе 1918 года они даже соорудили что-то вроде казачьего правительства в изгнании: «Походный круг революционных казаков». Венков подчеркивает: во всей России объявляется «красный террор», а казакам даруется свое правительство, подразумевавшее в будущем, вполне возможно, казачью автономию Дона.
Однако судьба распорядилась иначе.
* * * * *
Почти половину населения Дона составляли «иногородние», то есть «неказаки». И по большей части это были крестьяне. Венков сообщает интересный факт: после раскрепощения крестьяне на Дону получили землю, у них ее было в 4 раза меньше, чем у казаков, но при этом они со своей земли получали почти такой же доход, как и казаки. Крестьяне хозяйствовали в разы эффективнее.
Историк напоминает, что как земледельцы казаки были «любителями», они профессиональные воины и перешли к земледелию только в середине XIX века. Если бы не административно-сословное привилегированное положение, говорит Венков, они бы экономическую конкуренцию мужикам проиграли бы вчистую.
А мужикам давило на психику малоземелье и узаконенное гражданское неравенство. С их точки зрения казаки использовали землю неэффективно, сдавали ее в аренду и паразитировали на своем привилегированном сословном положении.
Как только большевики пришли к власти и провозгласили: «Земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает», жесточайший конфликт на Дону стал неизбежностью. Хотя, строго говоря, это провозгласили сами крестьяне, еще до прихода к власти большевиков (попробовали бы большевики не подтвердить этого!)
На Дону резня «снизу» была попросту неизбежной. Тихий Дон был самой настоящей пороховой бочкой.
Причем казачий историк утверждает, что изначально большевики не стояли однозначно на стороне мужиков, у них было намерение погасить конфликт. Большевики сначала вопреки революционной стихии, давившей на них снизу, вели с казаками переговоры. Представителей казачества ввели в органы советской власти. Во ВЦИК был создан казачий комитет.
Однако, как утверждает Венков, 10-я красная армия, состоявшая в основном из иногородних, из крестьян Дона, Кубани, Ставрополья, обратилась к Сталину и Ворошилову (рассматривая их как своих представителей), фактически с ультиматумом: «Пока казачье не подавим беспощадно, мира на Дону не будет» (это со слов историка).
Венков считает, что у большевиков было намерение привлечь казаков на свою сторону (август-сентябрь 1918 года) путем создания фактически казачьего «правительства в изгнании». Цель - предотвратить большое кровопролитие предложением какой-нибудь приемлемой для казаков формы «автономии». Если уж для них казачья самоидентификация так важна, почему же не предоставить им такую возможность, конечно же, в рамках бессословного общества.
Однако планы большевиков разбились о позицию крестьянской Красной армии: «Никаких договоров с казаками!» Нужно учитывать, что «красногвардейский период», когда не только военспецы, но и сами комиссары, боялись революционной вольницы, летом-осенью 1918 года в полной мере еще не завершился.
Но и помимо этого, вносить дополнительный разлад в отношения с крестьянством ради казаков, основная масса которых по отношению к советской власти была настроена враждебно, большевики не могли. Они опирались на крестьян. Конечно, рабочие их поддерживали более рьяно, но рабочие вместе с семьями составляли всего 8% населения страны. Потому большевики и переместили столицу из «колыбели русской революции» в центр «Руси Московской», в «колыбель великорусского этноса» (напомним, на выборах в Учредительное собрание даже в самой Москве большевики получили 50% голосов).
С какого бодуна большевики ради казаков пойдут в чем-то против крестьян,
«…какие всей громадой подпирали Советскую власть…»
Не верите Шолохову?
Вот вам мнение атамана Войска Донского П. Краснова, который прямо утверждал, что Красная армия была народной, рабоче-крестьянской армией (в отличие от деникинской, интеллигентской), построенной на принципах военной науки:
«Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер… Боролись добровольцы и офицеры, то есть - господа, буржуи, против крестьян и рабочих, пролетариата (выделено Красновым - otshelnik_1), и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.»
Крестьяне Дона прекрасно осознавали, что за ними вся крестьянская масса России, и большевики не могли не учитывать этого.
Что касается «кадетов», говоря нынешним языком, «Деникиных-Ильиных-Шмелевых», то даже Краснов считал их беспочвенной интеллигентщиной, способной своими действиями лишь стимулировать народную ярость.
Самые честные из них признавали это прямо еще до революции:
«Мы для него (народа) - не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
А я все думал, почему нынешние антисоветские «национально-религиозные возрожденцы» вызывают такое бессознательное отторжение (если не сказать «ужас»)? Они производят такое же отталкивающее впечатление, как и ярко выраженные трансгендеры. Почему всевозможные «Михалковы» вызывают отторжение чуть ли не большее, нежели многочисленные «Швабы», которых они по форме совершенно справедливо обличают?
На самом деле, только такое чувство и должно вызывать инфернальное сочетание «человеческого и именно русского обличия»… с полным отсутствием человеческой души. Все верно - ничего, кроме «бессознательного мистического ужаса».
Впрочем, вернемся к казачеству.
Официально до конца гражданской войны органы власти именовались: «Советы рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов». Однако с осени 1918 года политика Центра в отношении казаков резко меняется.
При этом, конечно, никакого геноцида в отношении казаков в намерениях большевиков не было. Просто вести гражданскую войну без озверения сторон пока еще никто не научился.
Ведь у всего этого была и своя предыстория.
Уже весной 1918 года, когда под давлением железных германских батальонов советские войска, проводившие свою первую СВО на Украине, вынуждены были отступать на Царицын, их путь лежал через донские станицы. И казаки нередко не просто разоружали их, а вырезали полностью, просто рубили всех поголовно. И об этом Андрей Венков тоже честно напоминает.
Взять, хотя бы, 5-й Заамурский полк. Это полк заамурских пограничников, участвовавший в ПМВ и целиком перешедший на сторону большевиков. Он весной 1918-го прорывался через Дон, прорывался тяжело и кроваво.
И позднее, когда заамурцы участвовали в боях с казаками, пощады от них казакам ждать не приходилось. Пленных не брали. Впрочем, пленных никто не брал.
Потери сторон, например, в связи с подавлением Вешенского восстания Венков оценивал так: 7-8 тыс. у казаков против 15 тыс. у красноармейцев. Думается, таково же и соотношение общих потерь. Как земледельцы казаки мужикам были не конкуренты, но зато они были профессиональными воинами.
* * * * *
Еще раз об «унитарности» РИ, как бы подытоживая сказанное и предельно обостряя смыслы.
Вот есть два казачьих полка.
Абсолютно идентичных.
Социальный состав один и тот же, от богатых до голытьбы.
Ни те, ни другие не читали, ни Маркса, ни Ленина.
И те, и другие с некоторого времени в одинаковой мере погружены в революционно-митинговую стихию, а, значит, этот фактор можно вынести за скобку, как инвариант. За скобку можно вынести и марксизм, и любую привнесенную идеологию.
В чем разница?
Только в одном. Один полк несколько лет простоял в Москве, Саратове или Иваново-Вознесенске.
А другой не покидал территорию Войска, или стоял в Польше, Литве, возможно, в Ревеле, где-нибудь под Кишиневом или в Тифлисе.
Все. Больше никаких различий.
И потом эти два полка идут друг на друга в атаку и рубятся насмерть и пленных не берут.
Просто одни на несколько лет, еще до всяких революционных событий, когда о большевиках, как политической партии, никто и не слыхивал, оказались погружены в русскую жизнь на территории Руси изначальной, и постепенно на подсознательно уровне начали ощущать себя органичной частью ядра русской цивилизации.
Причем эта новая самоидентификация оказалось сильнее не только первоначальной «казачьей идентичности», но зачастую она была сильнее имущественных и сословных интересов. Для этих казаков переход к большевикам был выражением их обрусения.
И это в свою очередь означает, что большевизм, как массовая социально-психологическая установка, был конкретно-исторической формой самосознания ядра русской цивилизации.
И соответственно «ненависть к большевизму» социальных и национальных отщепенцев типа «Деникиных-Ильиных-Шмелевых» была острой формой русофобии. Именно поэтому подобная публика и была посмертно востребована нынешними цивилизационно и национально бесполыми «вхожденцами».
А вот другие казаки, не имевшие плотных контактов с Русским миром, сохраняли «казачью идентичность» по полной программе. На Дону они, конечно, были в большинстве.
«Расказачивание», по поводу которого многие так сильно рыдают, на самом деле означало русификацию. Причем территория Войска позднее была поделена на русские губернии так, чтобы ее и восстановить невозможно было. Парадокс заключается в том, что сегодня многие потомки казаков ощущают себя какими-то «особо русскими» людьми, не осознавая того, что эти ощущения как раз и являются следствием того самого «расказачивания», которое они проклинают.
* * * * *
По окончании Гражданской войны большевики сшивали разнородные и слабо связанные друг с другом народы и территории, доставшиеся им в наследство от «унитарной» РИ посредством:
- единого языка межнационального общения,
- единой идеологии,
- общей и обязательной для всех русской культуры (помимо своей, национальной),
- общей истории (обходящей и сглаживающей противоречия),
- единого культурного стандарта поведения
- и, главное, посредством единой экономики, общей производственной деятельности с максимальной межреспубликанской кооперацией.
В дореволюционной России более девяноста процентов товаров и услуг население получало за счет натурального хозяйства, это означает, что экономическая деятельность крайне слабо связывала регионы и народы.
А в брежневском СССР, уже почти 100% товаров и услуг население получало через товарно-денежные отношения. Причем в производстве какого-нибудь изделия могли быть задействованы самые разные территории и республики. Возможно, на это шли даже в ущерб голой экономической выгоде.
Сегодня «”православные” ребята с нашего двора» хотят «вернуться к традиционному обществу». Их просто завораживает так называемый «унитарный характер» дореволюционной России, и это носит уже поистине клинический характер. Когда я слушаю на различных «Русских соборах» выступления даже самых умных и образованных ораторов (про неграмотных иерархов я уже и не заикаюсь), я с горечью осознаю, что эти «дворовые ребята» в костюмах и рясах никогда ничего не понимали в прошлом, ничего не хотят признавать в настоящем, а будущего им и не нужно.
В СССР СМИ вещали на десятках языков, но на всех языках вещали одно и то же. И именно поэтому все слушали и смотрели контент на русском, как ни крути - первоисточник.
В каждом городе СССР обязательно должен был существовать стандартный кинотеатр «Ракета», в котором можно было посмотреть стандартный художественный фильм. И пьяный в стельку Женя Лукашин мог под Новый год улететь из московской бани не только в Ленинград, а в любой город любой национальной республики, ибо 3-я улица Строителей везде была одинакова.