Ядовитые пары «философского наследия»
В продолжение предыдущей статьи
И. Ильин - это наиболее яркий представитель того «высшего слоя», который Достоевский фатально противопоставлял народу. У Достоевского это противопоставление не классовое. Оно у него - цивилизационное. «Слой» - это некое злокачественное образование внутри русской цивилизации, которое порождено влиянием на нее противостоящей ей западной цивилизации. Этот «слой» самим «порядком вещей» был запрограммирован на убийство России. При этом не важно, поносят представители этого «слоя» Россию или поют ей дифирамбы.
«Хулой и лестию своею не вам ее преобразить…»
Как правило, они «хотят народу только добра».
Это, конечно, «схема», во многом нивелирующая внутреннюю сложность объекта, но «схематизация» необходимый этап любого познания, позволяющий выделить главное на фоне второстепенного.
Фашизм и национал-социализм - чисто западные феномены периода модерна, когда нации уже сформировались со свойственными эпохе внутренними классовыми противоречиями. И тот факт, что Ильин не желал понимать это, свидетельствует о его безусловной принадлежности к «слою». Фашизм это стремление максимально преодолеть проявление классовых противоречий внутри уже сложившейся (!) нации, преодолеть без разрешения самих противоречий и без ликвидации их источника.
И. Ильин смотрит на Италию Муссолини и на Германию Гитлера и завистливо цокает языком - вот бы и нам в России такое. Как представитель «слоя» он не желает понимать, что в России «такое» невозможно. У России как организма по сравнению с Западом не просто другая анатомия - у нее другая биохимия клетки. Именно этого не понимали представители «слоя». Вернее, понимали, но «не принимали» и не хотели с этим мириться.
У Ильина, как представителя «слоя» (равно как и у нынешних его фанатов) взгляды на «нацию» - чисто западные.
Достоевский утверждал, что «слой» ставил задачу переделать русский народ в подобие народов европейских и в этом смысле вел с народом холодную гражданскую войну на уничтожение, прежде всего, на уничтожение души народной. Ибо народ русский, по мнению «слоя», подлежал «полной переделке».
План Даллеса! План Даллеса! План Даллеса!
«Да ладно вам, и так в ушах звенит…»
«Бесогоны» хреновы…
Что, трудно внимательно прочитать «Дневник писателя»? Ведь Федор Михайлович детально проинтуичил этот «план Даллеса» еще в намерениях «слоя». Духовный портрет «слоя» - это великолепный портрет грядущего «феврализма», грядущего белого движения и грядущей белой эмиграции.
Всего того, что «бесогоны» все эти десятилетия многоголосо воспевали, да и продолжают воспевать. Никита Михалков воюет сегодня в том числе и с последствиями своего 30-летнего «творчества».
«Тому незачем далеко ходить за чертом, у кого черт за плечами...»
С такими «бесогонами» и никакого «Даллеса» не надо.
Понятно, что картина «гибели самого непокорного на земле народа» в представлениях «слоя» выглядела как реализация «великой миссии» воспитания «неправильного» русского народа до состояния народов «правильных», европейских. Но при этом, согласно представлениям этих «воспитателей», если бы народ не удалось цивилизовать, то он, несомненно, подлежал уничтожению, ибо такой народ - угроза «цивилизации», европейской цивилизации, ибо другой не существует.
Свойственная русскому народу «нравственная солидарность», способность сопереживать ближнему как безотчетная потребность, причем такая, когда понятие «ближнего» не ограничивается представителями твоего народа (о чем писал Достоевский), все это было чуждо «слою», для которого существовала, прежде всего, «европейская правда», правда европейского индивидуализма (хотя многие и «пели» на все лады «о любви к России»).
Ильин принимает германский национал-социализм с духовным восторгом. Этот восторг даже предшествует рациональному его обоснованию.
«Достаточно видеть эти верующие, именно верующие лица; достаточно увидеть эту дисциплину, чтобы понять значение происходящего и спросить себя: «да есть ли на свете народ, который не захотел бы создать у себя движение такого подъема и такого духа?»
Для 50 летнего Ильина это идеал! Это его идеал народа, идеал общества, идеал государства.
Ильин к этому готов, ведь он активно разрабатывал концепцию «русского фашизма» уже в 20-е годы.
Ильин отмечает дух, «роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом и с духом русского белого движения».
Однако главное различие, которое «философ» не мог разглядеть по причине принадлежности к «слою», заключалось в том, что в Германии и рабочего, и крестьянина, и чиновника, и капиталиста объединяла принадлежность к единой германской нации. Разделения внутри нации были чисто классовыми.
Для «философа» и ему подобных существование нации в России (причем в западном понимании) признавалось по умолчанию («по аналогии»). Однако на самом деле в дореволюционной России конструкция «народ - элита» представляла собой… лютую ХИМЕРУ.
ХИМЕРУ цивилизационную.
Ибо, как самокритично констатировали в свое время «веховцы», народ «видел человеческое и именно русское обличие» элиты, но «не чувствовал в ней человеческой души» согласно народным представлениям, и «потому он ненавидел ее страстно… с бессознательным мистическим ужасом».
«Цивилизаторы» были страшны и народу, и тем, кто не порвал с народом духовной связи, до бессознательного мистического ужаса.
«Слой», к которому принадлежал Ильин, именно себя полагал нацией, вернее, ее ядром. А народ они воспринимали, как «косную массу», которую слой должен воспитать и цивилизовать. И главное в этом «воспитании» - это разрушить «первобытную» народную солидарность, народную общинность, «склонность к патернализму», мешающие народу ощутить себя совокупностью индивидуальных экономических и политических единиц, которые в режиме «свободной» экономической конкуренции (экономической войны всех против всех) должны обеспечивать экономическое процветание страны, а в рамках политической конкуренции должны образовать некое «гражданское общество» по типу западного.
Главное - это посредством внедрения западного индивидуализма разрушить русскую общинность. «Рынок» должен был стать ведущим фактором «порядка вещей».
В этом, кстати, состояла и суть «столыпинских реформ», от которых Ильин и нынешние «ильинцы» буквально «балдели» и продолжают «балдеть». Та же Н. Нарочницкая спела 12 июня у В. Соловьева гимн не только Ильину, но и реформам Столыпина. Хотя на самом деле последующий революционный взрыв и был, в том числе, следствием его реформ.
«Дайте нам 20 лет спокойствия, и вы не узнаете России», - говорил Петр Аркадьевич. А оппоненты справа справедливо ему отвечали: «Да благодаря вашим реформам этого спокойствия у нас и не будет».
Митрополит Вениамин происходил из мужиков, и жизнь русского крестьянина знал изнутри. Реформы проходили у него на глазах. И, по его мнению, они полностью провалились, ибо нравственно солидарный русский народ их попросту просаботировал.
Один из либералов, плакавших о тяжелой судьбе народной, признавался И. Бунину, что никогда в жизни не видел, как растет рожь. Может и видел, но не знал, что это такое. Возможно, Ильин и Нарочницкая могли бы отличить рожь от гречихи, но не более того.
Однако что бы ни говорили о результатах реформы свидетели из народа, вроде того же митрополита Вениамина, Ильины и Нарочницкие всегда будут талдычить об успешности столыпинских реформ, выдавая желаемое за действительное. Для них столыпинские реформы - это страстно чаемое.
Русский народ потому и взбеленился более 100 лет назад, что «Столыпины» и «Ильины» пришли по душу русскую. И народ это ощущал предельно остро.
По мнению народа, лишенные души - не люди даже - а «буржуи», хотели и у него отнять душу. Русским народом в гражданскую двигал вовсе не «марксизм», а самые что ни на есть русские исторические противоречия, пониманию Запада по-настоящему недоступные, так же, как и пониманию любых западных «основоположников». Это были противоречия между народом и сгнившим под влиянием Запада «высшим слоем».
В этом и состоит коренное отличие белого движения от западных националистических движений. На Западе в них принимали участие самые широкие народные массы, что и обеспечивало силу фашистских режимов. Эти режимы могли пасть только под внешними ударами.
В белом движении такого не было от слова «совсем». В нем не было, и не могло быть, ничего национального за вычетом чисто внешнего, как правило, истеричного ультранационального «прикида», который белые принимали сами и выдавали окружающим за свое «национальное самосознание».
А потому в гражданскую народ ненавидел «кадетов» страстно с «бессознательным мистическим ужасом», причем до такой степени, что никакие сколь угодно «противоречивые» (мягко выражаясь) по отношению к народу действия большевиков не заставили бы народ перейти на сторону «кадетов».
Любопытный штрих.
Свои воспоминания в «Архиве Русской революции» один из ближайших сподвижников А. Деникина генерал А. Лукомский заканчивает выдержкой из статьи видного деятеля белого движения, известного кадета, князя Е.Трубецкого, между прочим, профессора (не путать с евразийцем Н.С. Трубецким):
«Главное отличие Добровольческой армии от большевистской - диаметрально противоположный жизненный уклад… у них (добровольцев) есть то, чего нет у большевиков. Есть воинская честь и несокрушимая сила духа.
В дни всеобщего унижения и разложения Добровольческая армия явила эту силу… В дни национального упадка самое ужасное - это тот духовный паралич, который наступает, когда народ утрачивает веру в себя…
Чем спасаются в такие времена? Конечно, не какими-либо великими делами масс, которые всегда серы, бесцветны и малодушны, а героическими подвигами избранных, лучших людей…
А народ был тогда, как и теперь, все та же колеблющаяся, изменчивая масса, которая, то звереет и неистовствует, то кается в своих грехах и подчиняется национальному инстинкту, то коснеет в тупом равнодушии. Не масса делает историю, а личность.
Она зажигает массы, от нее рождается стихийные, неудержимые народные движения.
Вот почему нам так бесконечно дороги те героические подвиги, которые были явлены на Кубани и на Тереке.»
То, что это не частное мнение - сомнений не вызывает. Статья программная, а генерал А. Лукомский, бывший даже и председателем деникинского правительства, венчает ею свои воспоминания, то есть подтверждает ее программный характер.
Все, как и положено: массы бесцветные, серые и малодушные, пребывающие в «духовном параличе». «Массы» не могут творить историю, историю творят личности, вроде Деникина, Лукомского, Трубецкого, Ильина… Это они зажигают массы и рождают неудержимые народные движения.
«Движения» зарождаются от «избранных», а к «избранным» идеи попадают не от народа, «серого, бесцветного и малодушного», а «свыше», прямиком от Создателя, прямиком в избранный «моск». В «моск нации».
Перед нами полная инверсия (извращение) естественных представлений об обществе и истории. Впрочем, для социальных извращенцев, представителей «слоя», именно это и естественно. Сказано же:
«Добровольческая армия, армия не народная, а интеллигентская, офицерская…»
Созданная интеллигентщиной, склонной все время
«кланяться какому-нибудь западному кумиру».
Это написал атаман П. Краснов, обличая своего конкурента по борьбе - А. Деникина.
Федор Михайлович в свое время риторически восклицал:
«Может ли кто сказать, что русский народ есть только косная масса, осужденная лишь служить экономически преуспеянию и развитию европейской интеллигенции нашей, возвысившейся над народом нашим, сама же в себе заключает лишь мертвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд?»
Конечно, это восклицание чисто риторическое.
Даже тех, кто это мог сказать прямо и открыто, было предостаточно. Но неизмеримо больше было тех, кто прямо этого не говорил, но по существу думал и чувствовал именно так. При этом говорили они о «любви к народу», о «любви к России», но под «Россией» понимали только себя, только свои «предательские мненья и святотатственные сны».
Говорят, Трубецкой был официальным оппонентом на защите диссертации Ильина. Важно другое, он фактически был его научным наставником.
Два кадета.
Два философа, блин…
Впрочем, нужно согласиться, что «кадеты» своими действиями действительно «зажгли массы», и еще как «зажгли»! Едва смогли унести ноги.
Нельзя не согласиться и с тем, что Добровольческая армия и Красная армия действительно строились диаметрально противоположно.
Генерал П. Краснов:
«Деникин опирался на… офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее… веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении красной регулярной армии была неуместна…
…Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и Атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное…»
В Добровольческой армии было именно так, как свидетельствует генерал, непримиримый враг «советов», а вовсе не так, как это зачастую показано в советских кинофильмах.
Настоящей русской армией, регулярной армией, была именно Красная армия. Она была продолжением императорской армии. И то, что в ней офицерские звания и погоны долгое время невозможно было ввести, во многом связано с тем, что интеллигентные отщепенцы сделали некоторые атрибуты старой России символами своего движения, и ненависть народа первоначально распространялась не только на сам «слой», но и на его образ в целом.
Армии Европы, объединенной под эгидой гитлеровской Германии, были разбиты настоящей наследницей старой русской армии, Красной армией. А белая армия была конкретно-историческим инородным выкидышем и в переносном, и в прямом смысле.
В нынешних официальных представлениях Красная армия хронологически появляется только накануне ВОВ. Типа ниоткуда, ибо настоящие «наши» официальные предтечи-патриоты это: Деникины, Колчаки, Юденичи и пр., то есть лидеры белой гвардии, которую, кстати, сам Ильин считал предтечей итальянского фашизма и германского национал-социализма.
В результате периодически возникает странное ощущение, будто Победу отчуждают от победителей и передают побежденным, возникает ощущение чего-то инфернального. Впрочем, возможно, у многих эти ощущения уже и не возникают. Привыкли.
Но какова при этом карма! И какую плату придется платить за эту историческую ложь…
* * * * *
Далее приведем общеизвестную «информацию к размышлению» (ее можно прочесть даже в Википедии»).
С 1923 по 1934 год Ильин служил профессором в Русском научном институте, в Берлине, деятельность которого финансировалась сначала министерством иностранных дел Германии, затем министерством культуры и науки Пруссии, а после прихода к власти национал-социалистов министерством народного просвещения и пропаганды (с марта 1933 года бессменный руководитель - Й. Геббельс).
Возглавив Русский научный институт, Ильин уволил некоторых сотрудников, в том числе бывшего директора Всеволода Ясинского. В июле 1934 года Ильин был отстранён от должности. В своих воспоминаниях Иосиф Гессен писал:
«Судорожная длань национал-социализма обрушилась и на без лести преданных. Так, на полицейском автомобиле повлекли на допрос профессора И. А. Ильина, сочинителя пышного адреса Гитлеру».
(Бедная Марина Овсянникова, она, видимо, ничего не знала о настоящей судьбе Ивана Ильина, о судьбе отщепенца и изгоя. Считается, что история повторяется дважды, один раз в виде трагедии, другой раз - в виде фарса. Однако, нужно признать, что и в судьбе Ильина весьма много фарсового в духе госпожи Овсянниковой.)
Бедный Ильин. Он ведь даже «пострадал» от нацизма.
В начале апреля 1933 года Ильин направил в разведывательный отдел имперского министерства внутренних дел (гестапо) донесение «Директивы Коминтерна по большевизации Германии». В нем, по мнению заказчика, было мало конкретики, и слишком много «философии» в духе антикоммунистических лекций Ильина на нацистских сборищах в Немецко-русском клубе, где он соревновался в антибольшевистской праведности с нацистскими партийными бонзами.
Не угодил Иван Александрович «заказчику»: нужны были имена, пароли, явки… В ведомстве «папаши Мюллера» работали «конкретные пацаны», и «общие рассуждения» Ильина их не заинтересовали.
«Что это вас на эпитеты потянуло?! …Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал.»
Вот, например, в 1943 году в Париже гестаповцами был казнен русский эмигрант, бывший министр-председатель Экономического совета Временного правительства С.Н.Третьяков, внук известного собирателя произведений живописи. Он был казнен гестаповцами как видный агент советской контрразведки, с которой он начал сотрудничать еще в 1929 году. Конечно, для Ильина подобные люди были исчадиями ада, «агентами Коминтерна». К счастью «философ» не знал конкретики, он не знал имен. Имена знали только в «центре».
Вопрос к нынешним «ильинцам»: так «кто же наш»? Условный Ильин или условный Третьяков? Никакой широкой задницы (в политическом смысле) не хватит, чтобы в этом вопросе усидеть одновременно на двух стульях.
* * * * *
Природа русского народного единения не имела ничего общего с европейской, так было и до революции.
А после того, как народ выблевал из себя химерическую составляющую (всех этих «Ильиных»), выблевал, увы, с кровавыми ошметками собственного желудка (не различая подчас в горячке междоусобья своих и чужих), природа народного единения уж, тем более, никак не могла стать европейской, т. е фашистской. Она даже сегодня, после 30 лет явного и неявного «форматирования» общественного сознания в духе Ильина, не может быть таковой.
Природа русской солидарности всегда была совершенно иной, она была прямо противоположна природе солидарности европейской. У России как организма совершенно иная биохимия клетки!
Здесь нужно предоставить слово Ф.М. Достоевскому.
«Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению...
Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия.»
И при этом Ильин и ему подобные мечтали о том, чтобы такой (!) народ установил у себя диктатуру, подобную гитлеровской! Иногда кажется, что нет человека более чуждого России, нежели Ильин.
Отношение народа к миру, обозначенное Достоевским, не могло распространяться на «слой», который был ненавидим народом страстно, с «бессознательным мистическим ужасом» именно потому, что «слой» был чужд этому народному мироощущению. То, что другим народам русское мироощущение было несвойственно, в народном представлении считалось извинительным, ибо они были… «другими». Такое терпимое отношение к «другим» как раз и было проявлением
«трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия…»
А «слой» - это «свои», которые при этом абсолютно чужие, но расположились в самых жизненно важных точках общественного и государственного организма. Если бы эти «чужие» были иностранцами, то это было бы еще полбеды, ибо они были бы кем-то. Но эти чужие не были представителями другого народа и не были русскими, они были никем, они были в социальном плане нежитью.
Как точно подметили «веховцы»:
«Народ не чувствовал в нас человеческой души».
Выбирая между Иваном Ильиным и Лейбой Бронштейном (сознательно предельно обострим проблему), тогдашний народ как раз продемонстрировал наличие здорового национального чутья и трезвого самосознания. Он выбрал из двух зол меньшее. И лишь исторгнув из своего организма большее зло, народ принялся за реализацию следующего этапа построения своего государства, разрешая противоречия второго и третьего плана. Тогдашнему народу не откажешь в последовательности и здравомыслии.
Возможно, сегодня мы уже во многом другие.
Пожалуй, что это так. Иначе популярность «Ильиных» объяснить невозможно.
Но по Достоевскому исходный народ русский
«хотел любить человечество и носить в себе всеединящую душу».
Народ
«заключал в себе способность не ненавидеть чужие народы за то, что они не похожи на нас…»
Он не стремился
«укрепляться от всех в своей национальности, чтоб ей только одной всё досталось, а другие национальности считать только за лимон, который можно выжать (а народы такого духа ведь есть в Европе!).»
Ну, вот такой он был (по Достоевскому), тот русский народ, который, вышвырнув из страны «Ильиных», построил СССР и готов был помочь любому, кого считал угнетенным. Это он бросил вызов мировому империализму, и во многом именно благодаря ему была разрушена всемирная тюрьма народов - колониальная система Запада. И это он задавил «коричневую чуму» к ужасу коричневых Ильиных.
Достоевский предвидел,
«что нищая земля наша, может быть, в конце концов, скажет новое слово миру».
Предвидел он и то, что материальная нищета русского народа вовсе не является к этому препятствием.
Это именно «Ильиным» любы были «европейские народы такого духа», что готовы были все остальные народы «выжать как лимон». Ненависть «Ильиных» к «большевизму» и «интернационалу» - это ненависть к русскому народу, к тем его неотъемлемым, имманентным свойствам, которые перечислены Достоевским, и которые всегда подвигали русских вставать на пути Антихриста.
Достоевский самым решительным образом противопоставлял нравственно солидарный русский народ индивидуалистическому Западу.
«Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек».
Представляете, какой «совок»!
«Напротив, в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, всё гражданское основание всех европейских наций - всё подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство».
«Завтра рухнет» - это по историческим меркам.
Писатель предвидел постмодернистское разложение Запада еще полтора столетия назад («наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее»), а наши «ильинцы», помешанные на «рынке» и «западных ценностях», вообще, не видели ничего страшного вплоть до последнего десятилетия и до упора продолжали надеяться на какое-то «вхождение».
Достоевский не идеализировал народ, он узнал его на каторге, среди самого чудовищного контингента. Но именно в таких обстоятельствах раскрывается диапазон человеческой души. («Широк русский человек, надо бы сузить», - говорит Митя Карамазов, хотя сам Митя без этой «широты» себя и не мыслит, не немец, чай.) И именно среди мерзости человеческой Достоевский разглядел душевные чаяния русского человека.
Конечно, чаяния всегда отличаются от их земного воплощения реальными людьми реального грешного мира, тем более в условиях полыхнувшего народного бунта, первоначально поднявшего на поверхность все то, что так ужасало Достоевского на каторге. К тому же страна, возрожденная после первозданного хаоса крушения государственности, страна, которой предстояла мобилизационная модернизация (но уже модернизация по-русски), конечно же, требовала и «вертикали власти» - мама, не горюй.
И, тем не менее, СССР, безусловно, был естественным народным продолжением РИ.
Гипостазирование - родовая болезнь «слоя». При гипостазировании неотъемлемые свойства народа как сущности, свойства, которыми «слой» не обладает и которые он ненавидит, отделяются от самой сущности и возводятся в ранг самостоятельных сущностей. Например, появляются новые сущности: «большевизм» и «интернационализм» («интернационал»), которые теперь уже выступают в качестве внешних, враждебных по отношению к народу, в качестве сущностей, «захвативших» любимый народ наш и бесчеловечно его угнетающих.
Гипостазирующий философ - это оксюморон.
И таким же оксюмороном является «любовь Ильина к России».
Фашиствующий Ильин - это отрицание русского народа.
А русский народ - это отрицание фашиствующих «Ильиных».
И тот факт, что сегодня это уже не очевидно, представляет собой еще одно свидетельство тяжелого общественного недуга последних десятилетий.
«Хитренький» В. Соловьев это понимает. Будем надеяться, что сегодня понимает это не только он.
А вот «простенькая» Н. Нарочницкая веяний времени не чувствует.
Она, как представил ее однажды Соловьев - «выдающийся русский философ».
И этим все сказано.
И. Ильин - это наиболее яркий представитель того «высшего слоя», который Достоевский фатально противопоставлял народу. У Достоевского это противопоставление не классовое. Оно у него - цивилизационное. «Слой» - это некое злокачественное образование внутри русской цивилизации, которое порождено влиянием на нее противостоящей ей западной цивилизации. Этот «слой» самим «порядком вещей» был запрограммирован на убийство России. При этом не важно, поносят представители этого «слоя» Россию или поют ей дифирамбы.
«Хулой и лестию своею не вам ее преобразить…»
Как правило, они «хотят народу только добра».
Это, конечно, «схема», во многом нивелирующая внутреннюю сложность объекта, но «схематизация» необходимый этап любого познания, позволяющий выделить главное на фоне второстепенного.
Фашизм и национал-социализм - чисто западные феномены периода модерна, когда нации уже сформировались со свойственными эпохе внутренними классовыми противоречиями. И тот факт, что Ильин не желал понимать это, свидетельствует о его безусловной принадлежности к «слою». Фашизм это стремление максимально преодолеть проявление классовых противоречий внутри уже сложившейся (!) нации, преодолеть без разрешения самих противоречий и без ликвидации их источника.
И. Ильин смотрит на Италию Муссолини и на Германию Гитлера и завистливо цокает языком - вот бы и нам в России такое. Как представитель «слоя» он не желает понимать, что в России «такое» невозможно. У России как организма по сравнению с Западом не просто другая анатомия - у нее другая биохимия клетки. Именно этого не понимали представители «слоя». Вернее, понимали, но «не принимали» и не хотели с этим мириться.
У Ильина, как представителя «слоя» (равно как и у нынешних его фанатов) взгляды на «нацию» - чисто западные.
Достоевский утверждал, что «слой» ставил задачу переделать русский народ в подобие народов европейских и в этом смысле вел с народом холодную гражданскую войну на уничтожение, прежде всего, на уничтожение души народной. Ибо народ русский, по мнению «слоя», подлежал «полной переделке».
План Даллеса! План Даллеса! План Даллеса!
«Да ладно вам, и так в ушах звенит…»
«Бесогоны» хреновы…
Что, трудно внимательно прочитать «Дневник писателя»? Ведь Федор Михайлович детально проинтуичил этот «план Даллеса» еще в намерениях «слоя». Духовный портрет «слоя» - это великолепный портрет грядущего «феврализма», грядущего белого движения и грядущей белой эмиграции.
Всего того, что «бесогоны» все эти десятилетия многоголосо воспевали, да и продолжают воспевать. Никита Михалков воюет сегодня в том числе и с последствиями своего 30-летнего «творчества».
«Тому незачем далеко ходить за чертом, у кого черт за плечами...»
С такими «бесогонами» и никакого «Даллеса» не надо.
Понятно, что картина «гибели самого непокорного на земле народа» в представлениях «слоя» выглядела как реализация «великой миссии» воспитания «неправильного» русского народа до состояния народов «правильных», европейских. Но при этом, согласно представлениям этих «воспитателей», если бы народ не удалось цивилизовать, то он, несомненно, подлежал уничтожению, ибо такой народ - угроза «цивилизации», европейской цивилизации, ибо другой не существует.
Свойственная русскому народу «нравственная солидарность», способность сопереживать ближнему как безотчетная потребность, причем такая, когда понятие «ближнего» не ограничивается представителями твоего народа (о чем писал Достоевский), все это было чуждо «слою», для которого существовала, прежде всего, «европейская правда», правда европейского индивидуализма (хотя многие и «пели» на все лады «о любви к России»).
Ильин принимает германский национал-социализм с духовным восторгом. Этот восторг даже предшествует рациональному его обоснованию.
«Достаточно видеть эти верующие, именно верующие лица; достаточно увидеть эту дисциплину, чтобы понять значение происходящего и спросить себя: «да есть ли на свете народ, который не захотел бы создать у себя движение такого подъема и такого духа?»
Для 50 летнего Ильина это идеал! Это его идеал народа, идеал общества, идеал государства.
Ильин к этому готов, ведь он активно разрабатывал концепцию «русского фашизма» уже в 20-е годы.
Ильин отмечает дух, «роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом и с духом русского белого движения».
Однако главное различие, которое «философ» не мог разглядеть по причине принадлежности к «слою», заключалось в том, что в Германии и рабочего, и крестьянина, и чиновника, и капиталиста объединяла принадлежность к единой германской нации. Разделения внутри нации были чисто классовыми.
Для «философа» и ему подобных существование нации в России (причем в западном понимании) признавалось по умолчанию («по аналогии»). Однако на самом деле в дореволюционной России конструкция «народ - элита» представляла собой… лютую ХИМЕРУ.
ХИМЕРУ цивилизационную.
Ибо, как самокритично констатировали в свое время «веховцы», народ «видел человеческое и именно русское обличие» элиты, но «не чувствовал в ней человеческой души» согласно народным представлениям, и «потому он ненавидел ее страстно… с бессознательным мистическим ужасом».
«Цивилизаторы» были страшны и народу, и тем, кто не порвал с народом духовной связи, до бессознательного мистического ужаса.
«Слой», к которому принадлежал Ильин, именно себя полагал нацией, вернее, ее ядром. А народ они воспринимали, как «косную массу», которую слой должен воспитать и цивилизовать. И главное в этом «воспитании» - это разрушить «первобытную» народную солидарность, народную общинность, «склонность к патернализму», мешающие народу ощутить себя совокупностью индивидуальных экономических и политических единиц, которые в режиме «свободной» экономической конкуренции (экономической войны всех против всех) должны обеспечивать экономическое процветание страны, а в рамках политической конкуренции должны образовать некое «гражданское общество» по типу западного.
Главное - это посредством внедрения западного индивидуализма разрушить русскую общинность. «Рынок» должен был стать ведущим фактором «порядка вещей».
В этом, кстати, состояла и суть «столыпинских реформ», от которых Ильин и нынешние «ильинцы» буквально «балдели» и продолжают «балдеть». Та же Н. Нарочницкая спела 12 июня у В. Соловьева гимн не только Ильину, но и реформам Столыпина. Хотя на самом деле последующий революционный взрыв и был, в том числе, следствием его реформ.
«Дайте нам 20 лет спокойствия, и вы не узнаете России», - говорил Петр Аркадьевич. А оппоненты справа справедливо ему отвечали: «Да благодаря вашим реформам этого спокойствия у нас и не будет».
Митрополит Вениамин происходил из мужиков, и жизнь русского крестьянина знал изнутри. Реформы проходили у него на глазах. И, по его мнению, они полностью провалились, ибо нравственно солидарный русский народ их попросту просаботировал.
Один из либералов, плакавших о тяжелой судьбе народной, признавался И. Бунину, что никогда в жизни не видел, как растет рожь. Может и видел, но не знал, что это такое. Возможно, Ильин и Нарочницкая могли бы отличить рожь от гречихи, но не более того.
Однако что бы ни говорили о результатах реформы свидетели из народа, вроде того же митрополита Вениамина, Ильины и Нарочницкие всегда будут талдычить об успешности столыпинских реформ, выдавая желаемое за действительное. Для них столыпинские реформы - это страстно чаемое.
Русский народ потому и взбеленился более 100 лет назад, что «Столыпины» и «Ильины» пришли по душу русскую. И народ это ощущал предельно остро.
По мнению народа, лишенные души - не люди даже - а «буржуи», хотели и у него отнять душу. Русским народом в гражданскую двигал вовсе не «марксизм», а самые что ни на есть русские исторические противоречия, пониманию Запада по-настоящему недоступные, так же, как и пониманию любых западных «основоположников». Это были противоречия между народом и сгнившим под влиянием Запада «высшим слоем».
В этом и состоит коренное отличие белого движения от западных националистических движений. На Западе в них принимали участие самые широкие народные массы, что и обеспечивало силу фашистских режимов. Эти режимы могли пасть только под внешними ударами.
В белом движении такого не было от слова «совсем». В нем не было, и не могло быть, ничего национального за вычетом чисто внешнего, как правило, истеричного ультранационального «прикида», который белые принимали сами и выдавали окружающим за свое «национальное самосознание».
А потому в гражданскую народ ненавидел «кадетов» страстно с «бессознательным мистическим ужасом», причем до такой степени, что никакие сколь угодно «противоречивые» (мягко выражаясь) по отношению к народу действия большевиков не заставили бы народ перейти на сторону «кадетов».
Любопытный штрих.
Свои воспоминания в «Архиве Русской революции» один из ближайших сподвижников А. Деникина генерал А. Лукомский заканчивает выдержкой из статьи видного деятеля белого движения, известного кадета, князя Е.Трубецкого, между прочим, профессора (не путать с евразийцем Н.С. Трубецким):
«Главное отличие Добровольческой армии от большевистской - диаметрально противоположный жизненный уклад… у них (добровольцев) есть то, чего нет у большевиков. Есть воинская честь и несокрушимая сила духа.
В дни всеобщего унижения и разложения Добровольческая армия явила эту силу… В дни национального упадка самое ужасное - это тот духовный паралич, который наступает, когда народ утрачивает веру в себя…
Чем спасаются в такие времена? Конечно, не какими-либо великими делами масс, которые всегда серы, бесцветны и малодушны, а героическими подвигами избранных, лучших людей…
А народ был тогда, как и теперь, все та же колеблющаяся, изменчивая масса, которая, то звереет и неистовствует, то кается в своих грехах и подчиняется национальному инстинкту, то коснеет в тупом равнодушии. Не масса делает историю, а личность.
Она зажигает массы, от нее рождается стихийные, неудержимые народные движения.
Вот почему нам так бесконечно дороги те героические подвиги, которые были явлены на Кубани и на Тереке.»
То, что это не частное мнение - сомнений не вызывает. Статья программная, а генерал А. Лукомский, бывший даже и председателем деникинского правительства, венчает ею свои воспоминания, то есть подтверждает ее программный характер.
Все, как и положено: массы бесцветные, серые и малодушные, пребывающие в «духовном параличе». «Массы» не могут творить историю, историю творят личности, вроде Деникина, Лукомского, Трубецкого, Ильина… Это они зажигают массы и рождают неудержимые народные движения.
«Движения» зарождаются от «избранных», а к «избранным» идеи попадают не от народа, «серого, бесцветного и малодушного», а «свыше», прямиком от Создателя, прямиком в избранный «моск». В «моск нации».
Перед нами полная инверсия (извращение) естественных представлений об обществе и истории. Впрочем, для социальных извращенцев, представителей «слоя», именно это и естественно. Сказано же:
«Добровольческая армия, армия не народная, а интеллигентская, офицерская…»
Созданная интеллигентщиной, склонной все время
«кланяться какому-нибудь западному кумиру».
Это написал атаман П. Краснов, обличая своего конкурента по борьбе - А. Деникина.
Федор Михайлович в свое время риторически восклицал:
«Может ли кто сказать, что русский народ есть только косная масса, осужденная лишь служить экономически преуспеянию и развитию европейской интеллигенции нашей, возвысившейся над народом нашим, сама же в себе заключает лишь мертвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд?»
Конечно, это восклицание чисто риторическое.
Даже тех, кто это мог сказать прямо и открыто, было предостаточно. Но неизмеримо больше было тех, кто прямо этого не говорил, но по существу думал и чувствовал именно так. При этом говорили они о «любви к народу», о «любви к России», но под «Россией» понимали только себя, только свои «предательские мненья и святотатственные сны».
Говорят, Трубецкой был официальным оппонентом на защите диссертации Ильина. Важно другое, он фактически был его научным наставником.
Два кадета.
Два философа, блин…
Впрочем, нужно согласиться, что «кадеты» своими действиями действительно «зажгли массы», и еще как «зажгли»! Едва смогли унести ноги.
Нельзя не согласиться и с тем, что Добровольческая армия и Красная армия действительно строились диаметрально противоположно.
Генерал П. Краснов:
«Деникин опирался на… офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее… веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении красной регулярной армии была неуместна…
…Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и Атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное…»
В Добровольческой армии было именно так, как свидетельствует генерал, непримиримый враг «советов», а вовсе не так, как это зачастую показано в советских кинофильмах.
Настоящей русской армией, регулярной армией, была именно Красная армия. Она была продолжением императорской армии. И то, что в ней офицерские звания и погоны долгое время невозможно было ввести, во многом связано с тем, что интеллигентные отщепенцы сделали некоторые атрибуты старой России символами своего движения, и ненависть народа первоначально распространялась не только на сам «слой», но и на его образ в целом.
Армии Европы, объединенной под эгидой гитлеровской Германии, были разбиты настоящей наследницей старой русской армии, Красной армией. А белая армия была конкретно-историческим инородным выкидышем и в переносном, и в прямом смысле.
В нынешних официальных представлениях Красная армия хронологически появляется только накануне ВОВ. Типа ниоткуда, ибо настоящие «наши» официальные предтечи-патриоты это: Деникины, Колчаки, Юденичи и пр., то есть лидеры белой гвардии, которую, кстати, сам Ильин считал предтечей итальянского фашизма и германского национал-социализма.
В результате периодически возникает странное ощущение, будто Победу отчуждают от победителей и передают побежденным, возникает ощущение чего-то инфернального. Впрочем, возможно, у многих эти ощущения уже и не возникают. Привыкли.
Но какова при этом карма! И какую плату придется платить за эту историческую ложь…
* * * * *
Далее приведем общеизвестную «информацию к размышлению» (ее можно прочесть даже в Википедии»).
С 1923 по 1934 год Ильин служил профессором в Русском научном институте, в Берлине, деятельность которого финансировалась сначала министерством иностранных дел Германии, затем министерством культуры и науки Пруссии, а после прихода к власти национал-социалистов министерством народного просвещения и пропаганды (с марта 1933 года бессменный руководитель - Й. Геббельс).
Возглавив Русский научный институт, Ильин уволил некоторых сотрудников, в том числе бывшего директора Всеволода Ясинского. В июле 1934 года Ильин был отстранён от должности. В своих воспоминаниях Иосиф Гессен писал:
«Судорожная длань национал-социализма обрушилась и на без лести преданных. Так, на полицейском автомобиле повлекли на допрос профессора И. А. Ильина, сочинителя пышного адреса Гитлеру».
(Бедная Марина Овсянникова, она, видимо, ничего не знала о настоящей судьбе Ивана Ильина, о судьбе отщепенца и изгоя. Считается, что история повторяется дважды, один раз в виде трагедии, другой раз - в виде фарса. Однако, нужно признать, что и в судьбе Ильина весьма много фарсового в духе госпожи Овсянниковой.)
Бедный Ильин. Он ведь даже «пострадал» от нацизма.
В начале апреля 1933 года Ильин направил в разведывательный отдел имперского министерства внутренних дел (гестапо) донесение «Директивы Коминтерна по большевизации Германии». В нем, по мнению заказчика, было мало конкретики, и слишком много «философии» в духе антикоммунистических лекций Ильина на нацистских сборищах в Немецко-русском клубе, где он соревновался в антибольшевистской праведности с нацистскими партийными бонзами.
Не угодил Иван Александрович «заказчику»: нужны были имена, пароли, явки… В ведомстве «папаши Мюллера» работали «конкретные пацаны», и «общие рассуждения» Ильина их не заинтересовали.
«Что это вас на эпитеты потянуло?! …Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал.»
Вот, например, в 1943 году в Париже гестаповцами был казнен русский эмигрант, бывший министр-председатель Экономического совета Временного правительства С.Н.Третьяков, внук известного собирателя произведений живописи. Он был казнен гестаповцами как видный агент советской контрразведки, с которой он начал сотрудничать еще в 1929 году. Конечно, для Ильина подобные люди были исчадиями ада, «агентами Коминтерна». К счастью «философ» не знал конкретики, он не знал имен. Имена знали только в «центре».
Вопрос к нынешним «ильинцам»: так «кто же наш»? Условный Ильин или условный Третьяков? Никакой широкой задницы (в политическом смысле) не хватит, чтобы в этом вопросе усидеть одновременно на двух стульях.
* * * * *
Природа русского народного единения не имела ничего общего с европейской, так было и до революции.
А после того, как народ выблевал из себя химерическую составляющую (всех этих «Ильиных»), выблевал, увы, с кровавыми ошметками собственного желудка (не различая подчас в горячке междоусобья своих и чужих), природа народного единения уж, тем более, никак не могла стать европейской, т. е фашистской. Она даже сегодня, после 30 лет явного и неявного «форматирования» общественного сознания в духе Ильина, не может быть таковой.
Природа русской солидарности всегда была совершенно иной, она была прямо противоположна природе солидарности европейской. У России как организма совершенно иная биохимия клетки!
Здесь нужно предоставить слово Ф.М. Достоевскому.
«Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению...
Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия.»
И при этом Ильин и ему подобные мечтали о том, чтобы такой (!) народ установил у себя диктатуру, подобную гитлеровской! Иногда кажется, что нет человека более чуждого России, нежели Ильин.
Отношение народа к миру, обозначенное Достоевским, не могло распространяться на «слой», который был ненавидим народом страстно, с «бессознательным мистическим ужасом» именно потому, что «слой» был чужд этому народному мироощущению. То, что другим народам русское мироощущение было несвойственно, в народном представлении считалось извинительным, ибо они были… «другими». Такое терпимое отношение к «другим» как раз и было проявлением
«трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия…»
А «слой» - это «свои», которые при этом абсолютно чужие, но расположились в самых жизненно важных точках общественного и государственного организма. Если бы эти «чужие» были иностранцами, то это было бы еще полбеды, ибо они были бы кем-то. Но эти чужие не были представителями другого народа и не были русскими, они были никем, они были в социальном плане нежитью.
Как точно подметили «веховцы»:
«Народ не чувствовал в нас человеческой души».
Выбирая между Иваном Ильиным и Лейбой Бронштейном (сознательно предельно обострим проблему), тогдашний народ как раз продемонстрировал наличие здорового национального чутья и трезвого самосознания. Он выбрал из двух зол меньшее. И лишь исторгнув из своего организма большее зло, народ принялся за реализацию следующего этапа построения своего государства, разрешая противоречия второго и третьего плана. Тогдашнему народу не откажешь в последовательности и здравомыслии.
Возможно, сегодня мы уже во многом другие.
Пожалуй, что это так. Иначе популярность «Ильиных» объяснить невозможно.
Но по Достоевскому исходный народ русский
«хотел любить человечество и носить в себе всеединящую душу».
Народ
«заключал в себе способность не ненавидеть чужие народы за то, что они не похожи на нас…»
Он не стремился
«укрепляться от всех в своей национальности, чтоб ей только одной всё досталось, а другие национальности считать только за лимон, который можно выжать (а народы такого духа ведь есть в Европе!).»
Ну, вот такой он был (по Достоевскому), тот русский народ, который, вышвырнув из страны «Ильиных», построил СССР и готов был помочь любому, кого считал угнетенным. Это он бросил вызов мировому империализму, и во многом именно благодаря ему была разрушена всемирная тюрьма народов - колониальная система Запада. И это он задавил «коричневую чуму» к ужасу коричневых Ильиных.
Достоевский предвидел,
«что нищая земля наша, может быть, в конце концов, скажет новое слово миру».
Предвидел он и то, что материальная нищета русского народа вовсе не является к этому препятствием.
Это именно «Ильиным» любы были «европейские народы такого духа», что готовы были все остальные народы «выжать как лимон». Ненависть «Ильиных» к «большевизму» и «интернационалу» - это ненависть к русскому народу, к тем его неотъемлемым, имманентным свойствам, которые перечислены Достоевским, и которые всегда подвигали русских вставать на пути Антихриста.
Достоевский самым решительным образом противопоставлял нравственно солидарный русский народ индивидуалистическому Западу.
«Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек».
Представляете, какой «совок»!
«Напротив, в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, всё гражданское основание всех европейских наций - всё подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство».
«Завтра рухнет» - это по историческим меркам.
Писатель предвидел постмодернистское разложение Запада еще полтора столетия назад («наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее»), а наши «ильинцы», помешанные на «рынке» и «западных ценностях», вообще, не видели ничего страшного вплоть до последнего десятилетия и до упора продолжали надеяться на какое-то «вхождение».
Достоевский не идеализировал народ, он узнал его на каторге, среди самого чудовищного контингента. Но именно в таких обстоятельствах раскрывается диапазон человеческой души. («Широк русский человек, надо бы сузить», - говорит Митя Карамазов, хотя сам Митя без этой «широты» себя и не мыслит, не немец, чай.) И именно среди мерзости человеческой Достоевский разглядел душевные чаяния русского человека.
Конечно, чаяния всегда отличаются от их земного воплощения реальными людьми реального грешного мира, тем более в условиях полыхнувшего народного бунта, первоначально поднявшего на поверхность все то, что так ужасало Достоевского на каторге. К тому же страна, возрожденная после первозданного хаоса крушения государственности, страна, которой предстояла мобилизационная модернизация (но уже модернизация по-русски), конечно же, требовала и «вертикали власти» - мама, не горюй.
И, тем не менее, СССР, безусловно, был естественным народным продолжением РИ.
Гипостазирование - родовая болезнь «слоя». При гипостазировании неотъемлемые свойства народа как сущности, свойства, которыми «слой» не обладает и которые он ненавидит, отделяются от самой сущности и возводятся в ранг самостоятельных сущностей. Например, появляются новые сущности: «большевизм» и «интернационализм» («интернационал»), которые теперь уже выступают в качестве внешних, враждебных по отношению к народу, в качестве сущностей, «захвативших» любимый народ наш и бесчеловечно его угнетающих.
Гипостазирующий философ - это оксюморон.
И таким же оксюмороном является «любовь Ильина к России».
Фашиствующий Ильин - это отрицание русского народа.
А русский народ - это отрицание фашиствующих «Ильиных».
И тот факт, что сегодня это уже не очевидно, представляет собой еще одно свидетельство тяжелого общественного недуга последних десятилетий.
«Хитренький» В. Соловьев это понимает. Будем надеяться, что сегодня понимает это не только он.
А вот «простенькая» Н. Нарочницкая веяний времени не чувствует.
Она, как представил ее однажды Соловьев - «выдающийся русский философ».
И этим все сказано.