После войны
---
...Я растянулся на нижней, но сон не шёл… Нападают на меня порой минуты какой-то растроганности, сентиментальности, и становится мне жалко всех - как сейчас почему-то стало жалко Лиду, - всех жалко, и живых и мёртвых, всех, по ком прошлась война… Но не себя. Своя жизнь кажется мне довольно лёгкой, ненагруженной, что ли… И верно, деньги достаются мне, пожалуй, легче, чем другим, семейных обязанностей нет, ребёнка я не родил, дерева не посадил, книгу не написал… Скольжу по жизни, не углубляясь особенно ни в себя, ни в неё. Что ж, видимо, таким уродился, а может усталь непроходимая, накопившаяся внутри за четыре года войны, да всё в пехоте-матушке, так и не прошла за эти двадцать лет? Потому и нету силёнок на что-то настоящее? Ну а другие как же? Ведь тоже воевали, а пишут и картины и романы, делают что-то стоящее…
Около пяти утра поезд подходил ко Ржеву,
и я вышел в тамбур посмотреть на этот город, ни разу в жизни не виданный, но вроде родной. Город, за который полегла наша Отдельная стрелковая бригада, да не одна она…
И вот увидел я небольшой вокзал, маленькие домики около него, а потом, когда отъехали, - разбежавшийся по возвышенностям городок, рассыпанный то белыми, то красными кирпичиками домов, - Ржев.
Вернулся я в вагон, наверное, с совсем другим лицом, потому как проснувшаяся Лида поглядела на меня с каким-то удивлением и интересом.
- Я проспала Ржев? Почему не разбудили?
- Увидите на обратном пути. Надо собираться. Скоро Чертолино.
- Я сейчас. Я быстро. - Она довольно резво соскочила с полки, видимо, стараясь предупредить мою помощь, и достала свой рюкзак. - А у меня кофе! Этого вы, конечно, не захватили?
- Конечно, - развел я руками.
- Сейчас умоюсь и будем пить. Развязывайте пока.
Кофе из термоса был горяч и ароматен. Я с удовольствием прихлебывал его из маленькой чашечки, закусывая печеньем. Я-то, конечно, ничего сладкого купить не догадался. Даже белого хлеба не взял, и вёз с собой буханку черняшки.
Мы заранее вышли в тамбур с вещами и смотрели на проплывающую мимо землю. Еще попадались вдоль пути огромные воронки, из которых тянулись деревца. Если б не они, говорящие, сколько лет прошло с тех пор, можно было подумать, что война прошла здесь совсем недавно. И эти воронки окунали в прошлое. В утомные эшелонные, дороги, когда глаза - в небо, в тошнотворном ожидании, немецких самолетов. Терпеть не мог бомбёжек по эшелону. Хуже не придумаешь. Деться некуда, особенно если на поле. Кроме придорожного кювета, никаких укрытий. И бьют-то по тебе, и ты весь на виду. Но ещё хуже, когда бомбят санитарный поезд. Тут уж ты совсем беспомощен. И обидно дюже - раненый уже, в тыл едешь, к жизни, а тут ухлопает прямо на больничной койке. Два раза мне доставалось так в санитарке. Жутко вспомнить.
Чертолино оказалось даже не станцией, а унылым, безлюдным, расположенным на голом месте полустанком. Вправо шла разъезженная, в ухабах, грязная глинистая дорога с рыжими лужами, но около неё вилась тропка более или менее сухая, проходистая, - по ней и тронулись.
Вдали узкой полоской виднелся лесок. Утро было солнечное, но прохладное и Лида зябко поёживалась в своём плащике. С подножки она спрыгнула, не дожидаясь моей помощи, видать, не очень приятны ей мои прикосновения. Ну и бог с ней! Не так мне всё это нужно.
Шли молча. Мне было не до разговора, и Лида это понимала. Только спустя час, когда подходили, уже к леску, она сказала:
- Вы знаете, мужчины войны казались мне какими-то значительными…
- Но во мне вы этой значительности не приметили, - перебил я, усмехнувшись.
- Откровенно сказать, вначале да, не приметила. Но вот когда подъезжали ко Ржеву и я вгляделась в ваше лицо…
- Очень тронут, Лидочка, - перебил я опять насмешливо.
Она вроде бы поморщилась от «Лидочки», но не звать же мне её по отчеству, как-никак помоложе она меня на четыре года…
- Я серьезно говорю, - проговорила она немного обиженно. - По-моему, вы взяли не очень хороший тон в разговоре со мной. Возможно, вы привыкли говорить так с женщинами…
- Простите, Лида… Действительно, привычка, - почувствовал я неловкость. - А вообще-то вы правы - значительного во мне нет. Так, самый обыкновенный грешный человек.
- Обыкновенных людей нет. Все люди необыкновенны.
- Да ну? - удивился я. - По-моему, ерунду вы говорите.
- Вы просто не задумывались об этом.
- Пожалуй, да… А вы?
- Я много думала. «Вот и продумала времечко, мужа себе и не нашла», - подумал я, а вслух сказал:
- Я бы на вашем месте о другом думал.
- О чём же?
- Мало ли о чём? Необыкновенные люди были на войне…
- Они такими же и остались.
- Ну нет. Бытие определяет сознание.
- Вы уверены в этой истине?
- А вы знаете другую?
Она не ответила, а мне уж не так был интересен этот разговор, и, прибавив шаг, я пошёл впереди.
Я очень давно не был такой вот ранней весной на природе, и сейчас шёл, с удовольствием втягивая в себя воздух, смотрел на пучочки свежей зелёной травы, выбившийся на обочинах, на прозрачное, не сильно голубое небо, на белевшие вдоль дороги молодые берёзки, и думал о том, что двадцать лет пролетели так быстро и что уже никогда не вернуть то обострённое ощущение жизни, ту какую-то необыкновенную радость бытия, которая выпадала нам в промежутках между боями, когда каждая мелочь была значительна и неповторима.
Прохожих на этой дороге не было, и мы были совершенно одни, и я подумал, что Лиде не особенно-то уютно с почти незнакомым, чуть подвыпившим мужчиной. Я остановился, подождал её.
- Не устали?
- Нет.
- Может, присядем? - Она покачала головой, и мы пошли дальше.
На моей карте, конечно, не было ни этой дороги, по которой мы шли, ни той деревни, к которой сейчас приближались. Надо, видно, тут остановиться и спросить, как идти до Овсянникова. Эх, кабы была военная двухверстка - на ней были бы все деревни, все дорожки… Помню, даже черновская роща была на ней обозначена и довольно-таки точно.
В деревне мы зашли в первый же дом - спросить дорогу. Хозяева оказались не местные. Сторожилов не осталось, не вернулся никто, сказали нам. «Мы тут кто откуда. Овсянниково? Нет, о такой деревне и не слыхивали. Черново? Тоже не знаем. Усово? Усово есть, вон по той дороге, километров восемь… А вам зачем? Воевали здесь? Да? Молочка не хотите?»
От молока я не отказался и влил в пересохшее горло большую кружку. Лида по предложению хозяйки присела. Было заметно, что она устала. Я развязал свой рюкзак.
- Давайте-ка перекладывайте, что поместится, ко мне. - И стал впихивать свертки из её мешка в свой.
Выйдя из дома, я остановился - навстречу шла пожилая женщина, и я решил спросить её насчет Овсянникова.
- Была такая деревня, была… Сейчас нету её.
- Как нету?
- Побита была вся. Никто туда не вернулся из жителей-то. Вот и некому было её заново строить… А как пройти - расскажу.
Мне почему-то хотелось именно с Овсянникова увидеть и черновскую рощу - нашу бывшую передовую, - и Черново, и мы пошли по дороге, указанной женщиной, а не по той, которую показали нам хозяева дома, что шла на Усово. Пошли левее, по тропке, и километра через два вошли в лесную, совсем не езженную дорогу, залитую водой.
Идти было трудно, приходилось всё время обходить лужи, забираясь в кустарник, искать места получше, порой углубляться в лес метров на тридцать, а то и пятьдесят, и эти лишние метры превращались в километры, и не было этой дороге ни конца ни краю.
Кусты и молодые деревца около дороги были почему-то черные, и я не сразу сообразил, что опрысканы они каким-то составом для их умертвления, что, видно, предстоит тут расчистка и распашка земли, а вначале показалось, что возвратилось время и что идём мы по сожжённому фронтовому лесу, тем более то тут, то там зияли заполненные водой воронки.
Лида начала отставать, и я решил, сделать привал. Не сразу нашлось сухое место, не сразу увиделось поваленное дерево, на которое можно присесть.
Завернув самокрутку, затянулся махрой, и опять её вкус и запах возвратили меня в прошлое, да и этот чёрный лес, эти разводы воды, топкая грязь вернули в весну сорок второго, в черновскую рощу, что была передовой. Только там в ароматы весны вмешивались другие запахи - гари, дыма и тления. Но и тогда плыло над нами это не шибко голубое небо с бегущими неспешно облаками. Было и то, чего нет сейчас, - нестерпимое желание жить и ощущение, что, когда окончится война и ты останешься живым, тебе предстоит какая-то необыкновенная жизнь, неохватимо громадная любовь и такое счастье, которого и не представляешь…
Увы, ничего такого не получилось… Хоть и кончилась война, хоть и остался я живых, но вот такого, о чём мечталось где-нибудь в землянке, не наступило…
А через несколько лет после войны уже начал задумываться, что счастье-то, наверно, было как раз тогда, в те трудные кровавые годы, когда делал ты настоящее дело, преодолевая всё. Может, в этом преодолении и было счастье? А сейчас не нашёл я себе такого вот дела, ради которого можно было пойти на всё - на, трудности, на лишения… Да, в жизни человеческой необходима, видать, какая-то сверхзадача. Она была у меня в юности, и её нет, пожалуй, у меня сейчас. Читать дальше ...
***
*** === Источник : http://svistuno-sergej.narod.ru/news/v_chernove_02/2019-05-03-2488 === День победы в Черновe, повесть, Великая Отечественная Война, в Черновe, Вячеслав Кондратьев, текст, Кондратьев Вячеслав, проза, Селижаровский тракт, литература, день победы ===