Впервые в реанимации. Дело Алексея Курицына
В половине третьего я и мой муж поднялись на второй этаж больницы, где находился вход в реанимацию. Небольшая площадка между лифтом и стеклянной дверью, пустовавшая ночью, постепенно заполнялась. Никто не был взволнован, все сидели сосредоточенные. Из дверей лифта выходили новые и новые люди. Кто-то стал ждать стоя, переминаясь с ноги на ногу.
Среди поднимавшихся на этаж я выискивала глазами маму. Она была в пути уже два с половиной часа и должна была появиться с минуты на минуту. Не догадываясь, что будет дальше, мы всей семьей собирались услышать свой приговор.
Вдруг стеклянная дверь отворилась и девушка в медицинском халате и шапочке спросила: "Кто в общую?"
Не разобрав в чём дело, я подошла поближе. Девушка впустила внутрь человек пять без всяких вопросов. Затем ещё несколько ожидавших, назвав фамилии, вошли внутрь. Я подошла и произнесла имя своей няни: "Ларина Ольга Львовна". Девушка, пообещав уточнить что-то, закрыла дверь без дальнейших объяснений.
"Интересно, - подумала я. - Двадцать лет назад в реанимацию никого не пускали. Неужели изменилось что-то?"
Минут через пять пришла мама. Теперь во всём помещении оказался ещё один человек кроме меня, на заплаканном лице которого читались отчаяние и тревога. Мы стали перешёптываться, обсуждать произошедшее, последний разговор каждой из нас с Ольгой Львовной. Я рассказала маме о кровавой одежде и крестике, найденных в мешке. Всё это не предвещало ничего хорошего.
Прошло какое-то время и дверь реанимации снова открылась. Статная высокая женщина в очках, медицинском халате и шапочке вышла в зал, пропустив ещё нескольких человек внутрь. Затем стала зачитывать по списку фамилии. "Ларина?"- спросила она. Мы подошли. Женщина поздоровалась и попросила подождать немного, обещав вернуться.
Мы остались одни в холле, всех остальных впустили внутрь. Не прошло и двух минут, как та же женщина появилась перед нами. Это была заведующая нейрореанимации Ирина Леонидовна.
Попросив сесть, она спокойным и серьёзным голосом стала говорить об успешно проведённой операции, об удалении огромной гематомы, значительной кровопотере, о том, что Ольга Львовна находится в критическом состоянии. Опросив нас об анамнезе пациентки, взяв подписи на документах и спросив, желаем ли мы увидеть сейчас няню, Ирина Леонидовна завела меня и маму в реанимацию. Мужу пришлось остаться за дверью.
Мы согласились с лечением, согласились с тем, что подходить к другим пациентам и дотрагиваться до оборудования не будем, надели разовые бахилы и халаты. Заведующая научила нас правильно обрабатывать руки специальным раствором, а затем провела в реанимационный зал.
В огромном помещении с двумя раздвижными дверями по сторонам и большим сестринским постом находился ряд функциональных кроватей с тяжелыми пациентами. По центру зала лежала Ольга Львовна. Она была без сознания, в коме, в рот вставлена огромная трубка, обеспечивающая неинвазивную вентиляцию лёгких, распиравшая губы уже почти до крови, несмотря на марлевые подушечки с каждого края. На голове была огромная повязка, с виду похожая на тюрбан, с одной стороны алая от крови. Подушка тоже была пропитана кровью. Заведующая реанимацией, по-видимому, увидев наш шок, успокоила, что рана пока немного подтекает, но это сейчас не главное.
"Она пока не может ничего, глаза не открывает, рефлексы угнетены, все системы организма отказывают и жизнь поддерживается искусственно. Я не могу Вам обещать что-либо, не могу дать никаких прогнозов", - объяснила Ирина Леонидовна.
Мы понимающе кивнули, и заведующая удалилась к другим пациентам, оставив нас в огромном зале среди больных и их родственников. За спиной суетились две медсестры, заботливо приводя в порядок реанимационный зал и занимаясь другими непонятными обывателям медицинскими вопросами.
Я стала рассматривать няню. Её лицо опухло, шея раздулась до невероятных размеров, кожа покрылась то ли жиром, то ли испариной.
Хотелось протереть, но было боязно дотронуться. Рядом с шеей виднелся шлейф из страшных трубок. Подошла медсестра и в одну из тоненьких трубочек, идущих, как казалось, прямо в шею, ввела из огромного шприца какое-то лекарство. К правой руке была подключена капельница, подсоединенная с другого края к огромному мешку с кровью. Ещё несколько полных жидкостями шприцов потихоньку вводили в нянин организм своё содержимое. Заглянув под одеяло в попытке добраться до кистей рук, обнаружили ещё две трубки, обеспечивающие естественные процессы - одна тоненькая и другая толщиной с моё запястье. Обе трубки вели к специальным толстым пластиковым мешкам.
В один палец на руке впивался непонятный на тот момент приборчик, тянувшийся к огромным датчикам. На экране одного из мониторов высвечивались какие-то показатели, мелькали бессистемные кривые без малейшего признака периодичности. Индикатор, не унимаясь, светил красным. Давление было каким-то запредельным, нижнее превышало двести, а верхнее приближалось к четырём сотням. О таком я никогда раньше не слышала даже от тех, кто постоянно жалуется на повышенное давление.
Разглядев эти числа и опустив взгляд, я очередной раз наткнулась на мешок с кровью, после чего в глазах потемнело. Попыталась перетерпеть, но не вышло. Темнота не уходила. Бессонная ночь, отсутствие аппетита и всё увиденное не способствовало ничему хорошему. Я присела на кушетку у окна.
"Ой, девушка, Вам плохо?" - спросила проходившая мимо медсестра. Не удостоив внимания мой ответ "я только на секундочку присела", она приоткрыла окно и капнув на вату нашатырный спирт, поднесла к моему носу. "Ну, как же, Вы же вся белая стали", - ответила медсестра.
Сидя на кушетке, я старалась отвернуться от мамы, Ольги Львовны и мигающей красным лампочки в попытке рассеять наступившую темноту. Стали проступать силуэты и снова проявился реанимационный зал.
На соседней слева кровати лежал молодой мужчина, которого ночью на каталке провозили передо мной санитары. Вокруг него суетилась небольшая женщина, гладя его руки и нашептывая что-то. У кровати справа двое склонились над ухом лежавшего неподвижно опухшего тела, тихонько разговаривая с ним. Рядом с каждым пациентом стояло огромное количество оборудования, широкие трубки тянулись к шеям и казалось, что они просто лежат в сторонке для вида, так как рты были свободны. Лампочки соседа слева мигали оранжевым, а соседки справа перемигивались друг с другом, меняясь с того же оранжевого на красный. Кривые были периодические, хотя давление тоже оставляло желать лучшего.
"Ну, вот",- подумала я. - "Везёт кому-то. Вот уже и трубка висит сбоку, и давление держится".
Оба реанимационных соседа лежали не шевелясь, как и Ольга Львовна, их глаза были закрыты наглухо.
Наверное, если бы кто-то сейчас увидел со стороны этот реанимационный зал, то подумал бы, что рядом с тремя трупами стоят несколько душевно больных, о чём-то разговаривая с мертвецами. Но мне так не казалось вовсе. Это был какой-то другой мир, состоящий только из людей, объединённых похожим горем, на каком-то странном автопилоте, то ли заложенным от природы, то ли скопированным с других себе подобных по подражанию.
Чуть дальше, рядом с соседней женщиной, находился странного вида мужчина, очевидно озадаченный своим уникальным положением единственного во всём зале пациента в сознании. Два огромных синяка под глазами и испитое лицо, заторможенный невнятный отвратительный голос выдавали причину попадания в реанимацию. Рядом с ним никого не было. Он тоже страдал, ворочался в кровати, постанывал, иногда бубнил целые фразы и даже пару раз удостоил меня прямым взглядом. Его мучила трубка, он больше не мог терпеть. А она была у него одна, в отличие от шлейфа трубок, соединённых с Ольгой Львовной.
"Да, угомонишься ты уже?" - спрашивала его медсестра, "не страдай, скоро уберут тебе эту трубку. А пока потерпи, миленький".
На дальней кровати у выхода над больным склонила голову пожилая женщина в косынке. Она была стара и измождена. Я не могла ничего толком разглядеть, да и не хотелось. Только её заунывная речь тихонько примешивалась к шепоту приглушенных голосов. "Сыночек, ой-ой-ой, сыночек мой", - причитала старушка.
Наконец я встала и снова подошла к няне. Последующие минут пятнадцать медсестра стала чаще пробегать мимо и вглядываться в нас. Казалось, она пыталась понять, что ещё можно ждать - не собирался ли кто-то упасть сам или от испуга повыдёргивать трубки.
Мы стояли как пришибленные и потихоньку поглаживали свободные участки няниных ладоней, боясь задеть хоть что-то.
"Мама, завтра надо бы принести что-нибудь протереть ей лицо и руки",- шепнула я.
"А Вы в церковь к Матронушке сходите, принесите святой воды. Тут у нас можно оставить. Мы иногда будем протирать понемногу и надеяться на Божью помощь. Ведь видно же, что нормальная женщина, молодая ещё. Ей жить бы и жить, а тут такое", - донёсся сбоку голос медсестры.
Вскоре время посещения подошло к концу. Нас попросили выйти. Перед выходом из зала к нам подошла медсестра и сказала: "Пока не понятно, сможет ли Ольга Львовна дышать сама. Скорее всего, в ближайшее время ей поставят трахеостому. Вы не будете возражать?"
Не понимая, что такое трахеостома, мы ответили:"Пожалуйста, делайте всё, что нужно, чтобы спасти её. Ольга Львовна хороший человек, полный сил и не заслуживающий умереть сейчас. К тому же, мы её любим. Она должна выжить".
Автор поста.
(С чего всё началось: часть 1 и часть 2.)
_________________________________________________________
Эта реальная история. Продолжение следует.