«Голос Израиля», руки Исава
Евгения Риц,
специально для «Oтото»
Я не знаю, была ли наша семья в 80-ые как-то особенно хранившей своё еврейство или нет. Если судить по нашим друзьям и знакомым-евреям, то была, потому что знакомые ели всё подряд, а мы, если кому-то на работе давали в «наборах» колбасу «Русская», предлагали её по соседям (другой колбасы это не касалось - почему-то считалось, что если колбаса красноватого, а не бело-розового цвета, то она непременно сплошь говяжья; ну, знамо дело, раз не «русская» колбаса, значит, еврейская). Но по какому-то общему ощущению, как раз знакомые-то и были меньшинством, а мы в своём гордо не жрущем дефицит одиночестве всё-таки примыкали к не встреченному нами советскому еврейскому большинству, которое вроде бы ассимилировавшись, забыв даже не один язык, а два, всё-таки помнило о родных корнях и традициях.
Ну и, разумеется, были люди, которые блюли традиции действительно очень строго, оставались евреями во всём, хотя таких было точно мало. Я совсем недавно узнала, что во времена моего детства и даже уже не детства был у нас в городе резник, который жил на окраине города. Каждый год к Песаху он откармливал корову, и для его постоянных покупателей, соблюдавших кошрут, это была единственная возможность поесть мяса и провести седер, как положено.
А мы «кошеровали» мясо, как заповедали канавинские бабки. Я бы не стала ещё раз на этом останавливаться, но вспомнила одну смешную вещь. Мама моей подруги, тоже «канавинская», но всегда стремившаяся к полной ассимиляции и всем блюдам предпочитающая шпиг, тоже именно так моет мясо. И чуть ли ни на днях узнала, откуда это взялось - была уверена, что это непреложное правило кулинарной гигиены, которое соблюдается всеми независимо от национальности готовящего.
Мясное с молочным мы тоже старались не смешивать, хотя отдельных кастрюлек не держали. Вообще готовили очень много всего национального - и фаршированную рыбу, и цимес, и лэках. Это всё была вполне обыденная повседневная пища, но я была в курсе, что в домах моих друзей-неевреев это не едят. Суп с черносливом, который я ненавидела, тоже считался еврейским блюдом, хотя понятно, что это наследие Прибалтики. И праздничная еда была- кнейдлах на Песах, оменташен на Пурим, правда, очень условные, треугольные пирожки из дрожжевого, а не из песочного, как надо бы, теста. А вот про латкес и пончики на Хануку вспоминали почему-то реже.
На идише со мной не говорили, о чём я не перестаю сожалеть. Ежели бы с семейным знанием идиша, да с моей нынешней кандидатской степенью - я бы, небось, в Израиле миллионы могла загребать... (Или в вузах и в Израиле миллионы не загребают?) Но некоторые слова я всё-таки знала. И не только я. И если поголовно ругающиеся «дрэками» мои русские подружки хотя бы знали, что это такое и откуда взялось, то о том, что куриная ножка «полкой» называется отнюдь не по-русски, думаю, и по сей день не знают. Я и сама не знала.
В Йом-Кипур взрослые не ели. И вообще знали, когда какой праздник, хотя еврейский календарь в Горьком было не достать.
Всё еврейское было очень важно, может быть, не всегда даже из метафизических соображений, но назло эпохе, которая у нас отнимала даже эти оставшиеся крохи. Когда по телевизору шёл «Тевье-молочник», каждый раз собирались, смотрели всей семьёй. Когда купили приёмник «ВЭФ», первым делом поймали не «Бибиси» и не «Радио Свобода», а «Голос Израиля», и не потому, что думали уезжать. И тоже слушали все вместе.
Еврейские имена - в честь умерших предков, чтоб у них глаза в могиле открылись - не по паспорту, конечно, но были у всех. Давали их по обряду, к кому-то ходили, договаривались, а не просто придумали, что так зовут.
Мама очень боялась, что у неё родится мальчик, потому что и обрезать ребёнка было страшно - как ему жить, армия и вообще, и оставить сына без обрезания она чувствовала, что не сможет.
Меня назвали Геней в честь прабабушки, а когда я болела, прибавили ещё одно имя, Хая («Жизнь»), и вот я не умерла.
А у вас в доме, кстати, слушали "вражеские голоса"?