О ненужном былом 2
История с Котовой развивается параллельно моим размышлениям над собственным опытом. В ее повести очевидна осведомленность, что как бы помогает ей адекватно оценивать ситуацию. В моих воспоминаниях в целом эмоции, конструкции эмоций, картины чувств, в которой доминировала краска насилия.
Отечественный обыватель, принципиально не свободен. Работа, семья, прописка, деньги (вернее их отсутствие) - цепи, снять которые можно, но не всегда просто. И часто, снимая одни, надеваем другие, еще более прочные оковы. Тот факт, что все происходящее растянуто по времени и пространству создает ощущение, что есть возможность регулировать, маневрировать, придумывать иллюзии или иметь реальную возможность собой распоряжаться. И «подписание контракта» с реальностью относительно своего рабства как - никак - процесс длительный, творческий, требующий умственных и волевых действий, что как бы снимает драматическое натяжение. А вот заключение под стражу, армия или психушка (не имею в виду спортивные, военные и прочие учебные учреждения, где до порога - свободный осознанный выбор) - прямое насилие, которое …только сказать, что переживаемо большинством исключительно из обстоятельства безысходности.
В качестве контраргумента можно вспомнить одну из подоплек «Гнезда кукушки» - все действующие лица находятся в лечебном учреждении добровольно, а соответственно, меняется общий этический фон ситуации. Полагаю, что в подобных случаях, составляются соответствующие юридические документы. Мне так же было предложено подписать «согласие», но которое, искренне, я подписала под воздействием скорее шока или глубокого страха, и резкого желания вырваться: «будь послушна и тебя отпустят». Вместо цели - обрести душевное равновесие и волю над собой появилась другая цель, избавится от жесткой воли другого, которая не оставляет пространства и времени. Нет, от проблем со здоровьем это не избавляет, но так или иначе, заставляет их преодолевать, поскольку надежда на свободу остается. Конечно, очень эффективный стимул в процессе лечения, но совершенно жульнический, поскольку загоняет все симптомы, которые проявляются впоследствии, кто знает, каким образом.
«Ломаные люди» - мечта общества? База для процветания? Да, наверно, кто-то должен выполнять рутинную и тяжелую работу. Но те, которые ломаются, мало к ней приспособлены изначально, а тот, кто хорошо справляется с такой участью, редко испытывают душевный дискомфорт. Так что, рациональным такое изобретение цивилизации назвать трудно.
Я говорила, что за право оправляться в унитаз, дозвониться до родных раз в сутки и относительный покой по ночам, нужно было отбыть срок в «чистилище», где этих привилегий не существует. С ужасом узнала, что моя «коллега», славная, рассудительная, но предельно замученная обстоятельствами взбунтовалась, когда очутилась в «чистилище» и отказалась есть. Целую неделю длилась голодовка, которая так же завершилась «сломом», поскольку начали кормить насильно, через зонд. Понять можно, попадая в еще больший ад, на первых порах возникает еще больше претензий к жизни. Внутренний протест, вступление в конфликт человека «себя» осознающего и уважающего с обстоятельствами, а главное, с людьми, которым безразлично твое достоинство - все это и послужило причиной того, что бедолага оказалась в дурке изначально. Когда же ситуация жестоко усилилась в том же плане, когда «коллега» попыталась восстать.. Любопытен факт, что эта самая «коллега» сочинила оду по поводу какого-то празднества персонала и попросила меня оценить эти вирши. Я не обнаружила у себя творческого позыва подкорректировать несколько наивное послание. На фоне «первоначального бунта» и некоторых моментов в поведении, такая инициатива мне показалась странной, хотя, в реальной жизни с этим приходится сталкиваться, это заложено в человекоустройстве. Не особенно потрясаю кулаками своей гордости, но, кажется, я одна из отделения не пошла «зачитывать стишок». Ну, может кто-то еще просто встать не смог, и я тоже не могла, это всегда физически было трудно..
В связи с этими воспоминаниями всплывает другое: лесть и опасение говорить. «Наши благодетели так великодушны, даже когда сердятся, их можно понять и нужно обязательно поддержать» Не помню, от кого услышала слова оправдания такого метода, в духе: а как быть с «нашим братом», иногда «жесткая рука необходима». Как горько было слышать это мазохистское признание. Кто-то старался подстраховаться от «стукача» и выжить, кто-то действительно так думал.
Я почему-то всегда забываю, что героиня статьи не принимает препаратов, имеет поддержку и реальную силу за спиной, да и условия Кащенко чуть цивильней обычной психушки и, наверное, все же персонал не имеет таких полномочий, какими были наделены мои наставники.
В период первого пребывания столкнулась с тем, что привычного ежедневного обхода в отделениях нет. Всю информацию врачу предоставляет сестра, в функции которой вменена ненавязчивая беседа между делом. Раз в день медсестра становилась особенно внимательной и разговаривала с пациентами за жизнь. Как правило, это происходило в стихийных группах, понятно, что даже физически утомительно каждую душу перетрясать, как матрац. Впрочем, хоть занятие и не завидное , но нужно сказать, что медсестры обладали интеллектом, чаще всего средним и ниже того, некоторые не гнушались пропагандировать современных эзотериков, потому - поболтать, возможно и не сильно напрягало. Я сильно раздражалась внутри: кто пытается лечить мои мозги? Завтра этот «анализ» будет у моей докторицы, которая при приеме выразила свой скепсис по поводу моих претензий к миру: то-то себе придумают обе. Я видела поток страждущих, который тянулся к кабинету докторицы ежедневно. У меня потребности в исповеди не было, поскольку мои переживания находились скорее в области реальных физических ощущений. Их с какой-то долей успеха купировали медикаменты. Но в целом, состояние не менялось. Кошмары, голоса, видения не мучили. Потому не могла отделаться от удивления тогда, когда мне были предъявлены претензии в том, что я не прихожу на собеседования, хотя об обязательности таких мероприятий меня никто не просветил. А уж о моей потребности «собеседовать» и речи быть не могло. Не было желания искать ответы или спорить, потому как не у кого, некому нести душу. Примитивный сарказм, типа «не много ли на себя берешь!» желания провоцироваться не возбуждали. Много - так много, моя проблема! С удовольствием откажусь от лишнего веса, если смогу, давайте таблетки…
В «режимном заходе» лечащую фею помню в момент поступления и на следующий день. Бесед «по мою душу» не было и это замечательно. Но получается, что самая эффективная пилюля «Страх» выписывается без обследования, только на основе поверхностного умозаключения отмороженной стервы, в тупую голову которой прочно вбито, что этой пилюлей можно и должно лечить всех. Девушка знала, о чем говорит, когда утверждала, что условия для лечения в режимном отделении «эффективнее». Конечно, из лекарств лишь жалкая часть от того, что есть в «свободном» отделении, остальное - аминазин. И самая прелесть, о чем я подумала сразу, инвалидность при выписке мне не будет полагаться, и если бы я не пришла, ни у кого не возникло бы мысли меняя изолировать, и после "дурки" я должна приступить к своей прямой обязанности работать в тесном контакте с людьми. «На выписке» куда-то далеко водили, видимо это должна была быть комиссия, полагающаяся по форме, но почему-то совсем не помню бесед, вопросов. То ли лекарства подействовали на процесс незапоминания, то ли радость от освобождения.
Особым моментом в своем репортаже Котова , определила понятие тревоги, характеризующим ситуацию является необходимость в предельно осторожной демонстрации проявления любых эмоций. Да, «норма» - это машинка, докторица и впрямь была за броней, по принципу - ничего личного, только бизнес. Только как в этой ситуации можно требовать диалога или исповеди? Я пыталась доверять о чем могу лишь сожалеть. Моя боль, в лучшем случае, не вызовет никаких эмоций или нездоровые толкования дурочек. Моей наивной целью было попросить помощи у медицины, поскольку, психиатрия пока является ее разделом. Почему в такой ситуации от меня была скрыта структура «лечения» останется вопросом риторическим. Поскольку, будь я в ведении, гораздо меньше «помогала бы следствию» в расследовании моего «преступления». Но, почти со смехом вспоминаю эти циклы вопросов, среди которых, пожалуй, самым навязчивым был вопрос именно о тревоге. Дело в том, что состояние тревоги неведомо разве что олигофрену в соответствующей стадии состоянии. Любой чувствующий так или иначе знаком с этим ощущением. Сначала я объяснила, почему я не могу найти в своем состоянии признаки тревожности, что это возможно из-за общего сильного дискомфорта. Но когда вопрос тупо повторялся иногда - поддавливался интонацией или дополнительным обстоятельством, я, возможно из чувства противоречия уже хотела продекларировать, что в этом смысле я патологически здорова!
Наверно, мое тогдашнее состояние игнорировало все признаки, и здравый смысл, и чувство самосохранения, была включена программа «бежать и прекратить любой ценой». Насколько в этой ситуации оправдано решение проблемы, как заключение в режим, говорить не приходится. Из всех находящихся на «излечении», я видела немногих, был "достоин" режима.
Все время крутится один и тот же вопрос: почему же нет никакого метода разграничения, почему из-за одного несчастного, требующего особого досмотра должны все последнего самоуважения лишаться-то? Нет, я не увидела тонких психологов в своей «дурковатой» эпопеи. Это были сплошные глыбы грубых манипуляций и давления. Иногда, казалось, что имеешь дело с тупым живодерством, когда совершенно ограниченное создание испытывает ей самой непонятный кайф от собственной власти и мучений другого, причиной которого намеренно постаралась стать. Особенно этим отличались санитарки, в полное безраздельное владение которых были отданы невменяемые из «чистилища». Как, впрочем, я не увидела серьезных «тонкостей» в изображении ситуации у Елены Котовой, несмотря на ее акценты в этом смысле. И мне, в отличие от автора репортажей, не приходило в голову вникать в диалоги, они в моем окружении мало отличались от обычных обывательских коммуникаций. А вот поведение персонала, да, нередко озадачивало эмоциональной неадекватностью. Общение же страдальцев если когда и отличались убожеством, то разве можно им это вменять при таких обстоятельствах? Это не кафедра философии..
Впрочем, история с Еленой Котовой меня начинает разочаровывать, акценты, детали кажутся странными, гармония с миром дурки в качестве приключения (приглючения) не соответствует самому обстоятельству реальной тяжелой драмы.
Отечественный обыватель, принципиально не свободен. Работа, семья, прописка, деньги (вернее их отсутствие) - цепи, снять которые можно, но не всегда просто. И часто, снимая одни, надеваем другие, еще более прочные оковы. Тот факт, что все происходящее растянуто по времени и пространству создает ощущение, что есть возможность регулировать, маневрировать, придумывать иллюзии или иметь реальную возможность собой распоряжаться. И «подписание контракта» с реальностью относительно своего рабства как - никак - процесс длительный, творческий, требующий умственных и волевых действий, что как бы снимает драматическое натяжение. А вот заключение под стражу, армия или психушка (не имею в виду спортивные, военные и прочие учебные учреждения, где до порога - свободный осознанный выбор) - прямое насилие, которое …только сказать, что переживаемо большинством исключительно из обстоятельства безысходности.
В качестве контраргумента можно вспомнить одну из подоплек «Гнезда кукушки» - все действующие лица находятся в лечебном учреждении добровольно, а соответственно, меняется общий этический фон ситуации. Полагаю, что в подобных случаях, составляются соответствующие юридические документы. Мне так же было предложено подписать «согласие», но которое, искренне, я подписала под воздействием скорее шока или глубокого страха, и резкого желания вырваться: «будь послушна и тебя отпустят». Вместо цели - обрести душевное равновесие и волю над собой появилась другая цель, избавится от жесткой воли другого, которая не оставляет пространства и времени. Нет, от проблем со здоровьем это не избавляет, но так или иначе, заставляет их преодолевать, поскольку надежда на свободу остается. Конечно, очень эффективный стимул в процессе лечения, но совершенно жульнический, поскольку загоняет все симптомы, которые проявляются впоследствии, кто знает, каким образом.
«Ломаные люди» - мечта общества? База для процветания? Да, наверно, кто-то должен выполнять рутинную и тяжелую работу. Но те, которые ломаются, мало к ней приспособлены изначально, а тот, кто хорошо справляется с такой участью, редко испытывают душевный дискомфорт. Так что, рациональным такое изобретение цивилизации назвать трудно.
Я говорила, что за право оправляться в унитаз, дозвониться до родных раз в сутки и относительный покой по ночам, нужно было отбыть срок в «чистилище», где этих привилегий не существует. С ужасом узнала, что моя «коллега», славная, рассудительная, но предельно замученная обстоятельствами взбунтовалась, когда очутилась в «чистилище» и отказалась есть. Целую неделю длилась голодовка, которая так же завершилась «сломом», поскольку начали кормить насильно, через зонд. Понять можно, попадая в еще больший ад, на первых порах возникает еще больше претензий к жизни. Внутренний протест, вступление в конфликт человека «себя» осознающего и уважающего с обстоятельствами, а главное, с людьми, которым безразлично твое достоинство - все это и послужило причиной того, что бедолага оказалась в дурке изначально. Когда же ситуация жестоко усилилась в том же плане, когда «коллега» попыталась восстать.. Любопытен факт, что эта самая «коллега» сочинила оду по поводу какого-то празднества персонала и попросила меня оценить эти вирши. Я не обнаружила у себя творческого позыва подкорректировать несколько наивное послание. На фоне «первоначального бунта» и некоторых моментов в поведении, такая инициатива мне показалась странной, хотя, в реальной жизни с этим приходится сталкиваться, это заложено в человекоустройстве. Не особенно потрясаю кулаками своей гордости, но, кажется, я одна из отделения не пошла «зачитывать стишок». Ну, может кто-то еще просто встать не смог, и я тоже не могла, это всегда физически было трудно..
В связи с этими воспоминаниями всплывает другое: лесть и опасение говорить. «Наши благодетели так великодушны, даже когда сердятся, их можно понять и нужно обязательно поддержать» Не помню, от кого услышала слова оправдания такого метода, в духе: а как быть с «нашим братом», иногда «жесткая рука необходима». Как горько было слышать это мазохистское признание. Кто-то старался подстраховаться от «стукача» и выжить, кто-то действительно так думал.
Я почему-то всегда забываю, что героиня статьи не принимает препаратов, имеет поддержку и реальную силу за спиной, да и условия Кащенко чуть цивильней обычной психушки и, наверное, все же персонал не имеет таких полномочий, какими были наделены мои наставники.
В период первого пребывания столкнулась с тем, что привычного ежедневного обхода в отделениях нет. Всю информацию врачу предоставляет сестра, в функции которой вменена ненавязчивая беседа между делом. Раз в день медсестра становилась особенно внимательной и разговаривала с пациентами за жизнь. Как правило, это происходило в стихийных группах, понятно, что даже физически утомительно каждую душу перетрясать, как матрац. Впрочем, хоть занятие и не завидное , но нужно сказать, что медсестры обладали интеллектом, чаще всего средним и ниже того, некоторые не гнушались пропагандировать современных эзотериков, потому - поболтать, возможно и не сильно напрягало. Я сильно раздражалась внутри: кто пытается лечить мои мозги? Завтра этот «анализ» будет у моей докторицы, которая при приеме выразила свой скепсис по поводу моих претензий к миру: то-то себе придумают обе. Я видела поток страждущих, который тянулся к кабинету докторицы ежедневно. У меня потребности в исповеди не было, поскольку мои переживания находились скорее в области реальных физических ощущений. Их с какой-то долей успеха купировали медикаменты. Но в целом, состояние не менялось. Кошмары, голоса, видения не мучили. Потому не могла отделаться от удивления тогда, когда мне были предъявлены претензии в том, что я не прихожу на собеседования, хотя об обязательности таких мероприятий меня никто не просветил. А уж о моей потребности «собеседовать» и речи быть не могло. Не было желания искать ответы или спорить, потому как не у кого, некому нести душу. Примитивный сарказм, типа «не много ли на себя берешь!» желания провоцироваться не возбуждали. Много - так много, моя проблема! С удовольствием откажусь от лишнего веса, если смогу, давайте таблетки…
В «режимном заходе» лечащую фею помню в момент поступления и на следующий день. Бесед «по мою душу» не было и это замечательно. Но получается, что самая эффективная пилюля «Страх» выписывается без обследования, только на основе поверхностного умозаключения отмороженной стервы, в тупую голову которой прочно вбито, что этой пилюлей можно и должно лечить всех. Девушка знала, о чем говорит, когда утверждала, что условия для лечения в режимном отделении «эффективнее». Конечно, из лекарств лишь жалкая часть от того, что есть в «свободном» отделении, остальное - аминазин. И самая прелесть, о чем я подумала сразу, инвалидность при выписке мне не будет полагаться, и если бы я не пришла, ни у кого не возникло бы мысли меняя изолировать, и после "дурки" я должна приступить к своей прямой обязанности работать в тесном контакте с людьми. «На выписке» куда-то далеко водили, видимо это должна была быть комиссия, полагающаяся по форме, но почему-то совсем не помню бесед, вопросов. То ли лекарства подействовали на процесс незапоминания, то ли радость от освобождения.
Особым моментом в своем репортаже Котова , определила понятие тревоги, характеризующим ситуацию является необходимость в предельно осторожной демонстрации проявления любых эмоций. Да, «норма» - это машинка, докторица и впрямь была за броней, по принципу - ничего личного, только бизнес. Только как в этой ситуации можно требовать диалога или исповеди? Я пыталась доверять о чем могу лишь сожалеть. Моя боль, в лучшем случае, не вызовет никаких эмоций или нездоровые толкования дурочек. Моей наивной целью было попросить помощи у медицины, поскольку, психиатрия пока является ее разделом. Почему в такой ситуации от меня была скрыта структура «лечения» останется вопросом риторическим. Поскольку, будь я в ведении, гораздо меньше «помогала бы следствию» в расследовании моего «преступления». Но, почти со смехом вспоминаю эти циклы вопросов, среди которых, пожалуй, самым навязчивым был вопрос именно о тревоге. Дело в том, что состояние тревоги неведомо разве что олигофрену в соответствующей стадии состоянии. Любой чувствующий так или иначе знаком с этим ощущением. Сначала я объяснила, почему я не могу найти в своем состоянии признаки тревожности, что это возможно из-за общего сильного дискомфорта. Но когда вопрос тупо повторялся иногда - поддавливался интонацией или дополнительным обстоятельством, я, возможно из чувства противоречия уже хотела продекларировать, что в этом смысле я патологически здорова!
Наверно, мое тогдашнее состояние игнорировало все признаки, и здравый смысл, и чувство самосохранения, была включена программа «бежать и прекратить любой ценой». Насколько в этой ситуации оправдано решение проблемы, как заключение в режим, говорить не приходится. Из всех находящихся на «излечении», я видела немногих, был "достоин" режима.
Все время крутится один и тот же вопрос: почему же нет никакого метода разграничения, почему из-за одного несчастного, требующего особого досмотра должны все последнего самоуважения лишаться-то? Нет, я не увидела тонких психологов в своей «дурковатой» эпопеи. Это были сплошные глыбы грубых манипуляций и давления. Иногда, казалось, что имеешь дело с тупым живодерством, когда совершенно ограниченное создание испытывает ей самой непонятный кайф от собственной власти и мучений другого, причиной которого намеренно постаралась стать. Особенно этим отличались санитарки, в полное безраздельное владение которых были отданы невменяемые из «чистилища». Как, впрочем, я не увидела серьезных «тонкостей» в изображении ситуации у Елены Котовой, несмотря на ее акценты в этом смысле. И мне, в отличие от автора репортажей, не приходило в голову вникать в диалоги, они в моем окружении мало отличались от обычных обывательских коммуникаций. А вот поведение персонала, да, нередко озадачивало эмоциональной неадекватностью. Общение же страдальцев если когда и отличались убожеством, то разве можно им это вменять при таких обстоятельствах? Это не кафедра философии..
Впрочем, история с Еленой Котовой меня начинает разочаровывать, акценты, детали кажутся странными, гармония с миром дурки в качестве приключения (приглючения) не соответствует самому обстоятельству реальной тяжелой драмы.