Автобиография моего прадеда (часть1)
Выполняю обещанное. Начинаю выкладывать частями АВТОБИОГРАФИЮ И ВОСПОМИНАНИЯ моего прадеда Ивана Константиновича Любимова.Частями - ибо много (текст в оригинале рукописный, в тетрадочке, а в набранном виде - 8 стр.12 кеглем).
Любимов Иван Константинович
АВТОБИОГРАФИЯ И ВОСПОМИНАНИЯ
Светлой памяти
своей дорогой матери
посвящает
благодарный сын
ЛИК
12.06.37 - 13:30
Москва. Дача Болшево.
1. Жизнь в родном селе
Я родился 4/IV1871 г. в б. селе Богородском б. Нижегородской губернии Горбатовского уезда. Родители мои были заурядные «хлеборобы» средней полосы б.Европ. России и в недоброе старое крепостное время «принадлежали» известному помещичьему роду «графов» Шереметьевых…
Смутно помнить свое детство я начинаю лет с 4-х, когда мать частенько оставляла своего первенца одного в запертой избе: я умудрялся вылезать через незапертое окно и удирать преспокойно к любимой своей бабушке \по матери\, жившей от нас на порядочном расстоянии.
К тому времени отец мой из земледельца обратился в шорника-кустаря и имел у себя на дому несколько человек временных работников. Так как в крестьянском обиходе не водится детигрушек, то я в поисках развлечений часто пускался в различного рода изобретательность: то стащишь, бывало, у работника в обеденную пору наиболее интересующий тебя рабочий инструмент, то изрежешь как только тебе нравится шорный ремень, за что, конечно, платился немилосердными наказаниями, включительно до порки сыромятными ремнями. Нет сил на человеческом языке для выражения тех нравственных и физических мучений, которые испытывал я перед моментом и во время жестокой расправы: кажется я готов был на все виды детской мести и озлобления, включительно до самоубийства!..
Озирая мысленным взором свое далеко не счастливое детство, я припоминаю некоторые свои привычки и товарищей. Вообще говоря, меня мало удовлетворяло общество моих сверстников. Если я и сходился с последними, то или на почве спорта «в кулачки по любви», что нередко приводило к вражде и далеко не любовной драке, или в приготовлении и купле-продаже бумажных змеев и гусей.
Так как на материалы для последних требовались бечевка и бумага, то и тут дело не обходилось без хитростей и без горьких расплат за них… Не имея в распоряжении «презренного металла», я расплачивался со своими товарищами фруктами или ягодами, похищаемыми со спокойной совестью из своего или чужого сада.
Мне очень нравилось по вечерам и праздникам сидеть у изб в обществе пожилых крестьян \ отнюдь не «баб», к которым я относился со снисходительным презрением\ и слушать их деловые разговоры. Что я их плохо усвоял, показывает мне полное запамятование их. Зато я никогда не забуду тех отрадных моментов, какие я испытывал от наслаждения пением взрослых парней и девиц. Для этой цели по праздникам приходилось захаживать в кабаки и трактиры, где раздавалось пение и происходила «откровенная» беседа подгулявших парней. Получив первый толчок в музыкальной области, я стал интересоваться церковным пением местного небольшого хора, в котором впоследствии сам играл активную роль.
Когда мне исполнилось лет девять, моя бабушка - без ведома отца - отдала меня в учение к хорошо ей известной вдове-псаломщице. Сначала я заинтересовался этим новым делом , но когда меня побоями стали заставлять «зубрить» наизусть весь псалтырь, то я получил форменное отвращение и к учительнице и к непонятной книге. Почти год меня держали на этой «премудрости», а об обучении письму не было и помину по той простой причине, что сама-то «учительница» была старуха полуграмотная \школа была нелегальная\. Этим «образованием» хотел было и ограничиться мой практичный отец, но слепой случай повернул дело по-другому.
Однажды мимо нашей играющей компании отец одного моего товарища вел его для определения во вновь открытую земскую школу. Несмотря на то, что мой товарищ всячески сопротивлялся отцу, заливаясь горькими слезами, мне пришла смелая мысль идти вместе с ними, чтобы просить нового учителя и меня принять в школу. Я никогда не забуду этого страшного момента; когда я остался совершенно один перед приемной комиссией и не знал, как приступить к делу, то сначала расплакался… Кто-то из членов комиссии принял во мне участие: успокоив меня, он спросил, что мне надо? Я робко заявил, что мне «больно хочетца учитца, а отец не пущает». Как сейчас помню: я не мог ответить комиссии, сколько мне лет? какая у меня «фамилия»? и только по наводящим вопросам могли от меня добиться и записать требуемые обо мне сведения.
Когда мне сказали, чтобы я назавтра привел с собою отца, то не было предела моему ликованию!
Отцу пришла счастливая мысль помириться с моим желанием: он лично повел меня в школу, куда я и был принят лишь по «счастливому жребию». Но школа принесла мне много разочарований: учитель, бывший фельдфебель, обращался с нами по-военному: дрался беспощадно, а его жена - поповка всячески эксплуатировала всех родителей и нас. Я, например, безропотно исполнял для этой милой четы роль Ивана-дворника, а впоследствии заменяя часто отсутствующего учителя \он был страстный рыболов\ стал играть более ответственную роль его «помощника».
Но так как этот помощник не обладал ни внушительною силою, ни храбростию, то уроки частенько кончались взаимною потасовкою «товарища-учителя» с неблагодарною аудиторией.
К 12 годам я кончил курс начальной школы и стал помогать родителям. Строгий отец предъявил ко мне уже более серьезные требования, засадив меня за свою работу \шорное дело\ вместе с наемными рабочими. Но так как моя душа никогда не лежала к этому ремеслу, то я стал мысленно искать какого-либо выхода из создавшегося тяжелого положения.
Надо сказать, что лет с десяти я очень любил посещать церковь, простаивая с отцом ежевоскресно утрени и обедни. Что мне нравилось в церкви, так это возможность на свободе мечтать, рассматривать празднично одетых людей, а главное - стоять и петь на клиросе вместе со взрослыми.
На мои музыкальные способности и нежный голос (сопрано) обратили внимание местные церковные меломаны, которые задались целью «устроить» меня в церковном хору. На последнее я долго не соглашался, боясь суровой внешности старого регента. Наконец, меня как-то заманили к нему на квартиру. Я отлично помню этот визит: регент обласкал меня, попробовал мой слух и голос и сказал, чтобы я учил ноты. Для этого он вручил мне нотную «полоску» с гаммою и отпустил меня с миром домой.
По словам окружающих, я с этой бумажною полоскою первые дни нигде и никогда не расставался: во всякий благоприятный момент уединялся, все ходил взад и вперед по нашему саду, сам себе дирижировал, распевая одно и то же для них непонятное… Кончилось это все тем, что через месяц я кое-как самостоятельно усвоил гамму, а через несколько месяцев был в хору первым солистом.
Я чуть было не забыл описать один выдающийся случай из моего детства, едва не кончившийся трагически. Как-то раннею осенью выпал первый снежок, с слегка затянуло на канаве лед. Я недолго думая сам смастерил себе деревянные коньки и потихоньку ото всех отправился кататься на глубокий пруд по первому ледочку. Лед скоро, конечно, подо мною сломался, и я провалился. К счастью, я был одет в дубленый полушубок, который своими полами помешал мне сразу погрузиться в воде. Минуты 2-3 я карабкался в воде, стараясь уцепиться за лед, но последний подо мной ломался.
Я уже мысленно успел проститься со всеми своими родными, как вдруг - на мое счастье - меня заметил случайный прохожий, который с большим трудом и вытащил утопающего за его длинные волосы. Я опрометью бросился бежать домой, никому об этом не сказав ни слова… К моему удивлению, эта неожиданная «ванна» прошла для моего здоровья совершенно бесследно…
Расставаясь с эпохой своего «золотого детства», я должен указать на разноценные факторы моего воспитания.
Наиболее сильное и положительное влияние оказывала на меня моя любимая бабушка. Это была мягкая, то природы неглупая женщина, которая жила совершенно независимо в своем флигеле \в ограде нашей усадьбы\: она кормилась от мелкой торговли мясом по базарным дням. Я был ее неизменным «помощником» в этом деле и, по-видимому, немало скрашивал ее одиночество.
Дочь ее \моя мать\ всецело обслуживала своего сурового мужа, терпя от него всевозможные грубые выходки за свою миловидную внешность \он ее постоянно ревновал к своим рабочим\.
Отец наш по своему старался воспитывать нас в духе покорности и стремления к наживе. Его заветною мечтою было накопить деньжонок и открыть при доме торговую «лавочку», а из меня сделать оборотистого торговца.
Среди соседних парней встречались такие умники, которым нравилось случать при нас животных, прививать нам далеко не детские привычки…
Ну, а о гомерическом пьянстве, систематических «войнишках» одной улицы с другою не приходится распространяться.
Любимов Иван Константинович
АВТОБИОГРАФИЯ И ВОСПОМИНАНИЯ
Светлой памяти
своей дорогой матери
посвящает
благодарный сын
ЛИК
12.06.37 - 13:30
Москва. Дача Болшево.
1. Жизнь в родном селе
Я родился 4/IV1871 г. в б. селе Богородском б. Нижегородской губернии Горбатовского уезда. Родители мои были заурядные «хлеборобы» средней полосы б.Европ. России и в недоброе старое крепостное время «принадлежали» известному помещичьему роду «графов» Шереметьевых…
Смутно помнить свое детство я начинаю лет с 4-х, когда мать частенько оставляла своего первенца одного в запертой избе: я умудрялся вылезать через незапертое окно и удирать преспокойно к любимой своей бабушке \по матери\, жившей от нас на порядочном расстоянии.
К тому времени отец мой из земледельца обратился в шорника-кустаря и имел у себя на дому несколько человек временных работников. Так как в крестьянском обиходе не водится детигрушек, то я в поисках развлечений часто пускался в различного рода изобретательность: то стащишь, бывало, у работника в обеденную пору наиболее интересующий тебя рабочий инструмент, то изрежешь как только тебе нравится шорный ремень, за что, конечно, платился немилосердными наказаниями, включительно до порки сыромятными ремнями. Нет сил на человеческом языке для выражения тех нравственных и физических мучений, которые испытывал я перед моментом и во время жестокой расправы: кажется я готов был на все виды детской мести и озлобления, включительно до самоубийства!..
Озирая мысленным взором свое далеко не счастливое детство, я припоминаю некоторые свои привычки и товарищей. Вообще говоря, меня мало удовлетворяло общество моих сверстников. Если я и сходился с последними, то или на почве спорта «в кулачки по любви», что нередко приводило к вражде и далеко не любовной драке, или в приготовлении и купле-продаже бумажных змеев и гусей.
Так как на материалы для последних требовались бечевка и бумага, то и тут дело не обходилось без хитростей и без горьких расплат за них… Не имея в распоряжении «презренного металла», я расплачивался со своими товарищами фруктами или ягодами, похищаемыми со спокойной совестью из своего или чужого сада.
Мне очень нравилось по вечерам и праздникам сидеть у изб в обществе пожилых крестьян \ отнюдь не «баб», к которым я относился со снисходительным презрением\ и слушать их деловые разговоры. Что я их плохо усвоял, показывает мне полное запамятование их. Зато я никогда не забуду тех отрадных моментов, какие я испытывал от наслаждения пением взрослых парней и девиц. Для этой цели по праздникам приходилось захаживать в кабаки и трактиры, где раздавалось пение и происходила «откровенная» беседа подгулявших парней. Получив первый толчок в музыкальной области, я стал интересоваться церковным пением местного небольшого хора, в котором впоследствии сам играл активную роль.
Когда мне исполнилось лет девять, моя бабушка - без ведома отца - отдала меня в учение к хорошо ей известной вдове-псаломщице. Сначала я заинтересовался этим новым делом , но когда меня побоями стали заставлять «зубрить» наизусть весь псалтырь, то я получил форменное отвращение и к учительнице и к непонятной книге. Почти год меня держали на этой «премудрости», а об обучении письму не было и помину по той простой причине, что сама-то «учительница» была старуха полуграмотная \школа была нелегальная\. Этим «образованием» хотел было и ограничиться мой практичный отец, но слепой случай повернул дело по-другому.
Однажды мимо нашей играющей компании отец одного моего товарища вел его для определения во вновь открытую земскую школу. Несмотря на то, что мой товарищ всячески сопротивлялся отцу, заливаясь горькими слезами, мне пришла смелая мысль идти вместе с ними, чтобы просить нового учителя и меня принять в школу. Я никогда не забуду этого страшного момента; когда я остался совершенно один перед приемной комиссией и не знал, как приступить к делу, то сначала расплакался… Кто-то из членов комиссии принял во мне участие: успокоив меня, он спросил, что мне надо? Я робко заявил, что мне «больно хочетца учитца, а отец не пущает». Как сейчас помню: я не мог ответить комиссии, сколько мне лет? какая у меня «фамилия»? и только по наводящим вопросам могли от меня добиться и записать требуемые обо мне сведения.
Когда мне сказали, чтобы я назавтра привел с собою отца, то не было предела моему ликованию!
Отцу пришла счастливая мысль помириться с моим желанием: он лично повел меня в школу, куда я и был принят лишь по «счастливому жребию». Но школа принесла мне много разочарований: учитель, бывший фельдфебель, обращался с нами по-военному: дрался беспощадно, а его жена - поповка всячески эксплуатировала всех родителей и нас. Я, например, безропотно исполнял для этой милой четы роль Ивана-дворника, а впоследствии заменяя часто отсутствующего учителя \он был страстный рыболов\ стал играть более ответственную роль его «помощника».
Но так как этот помощник не обладал ни внушительною силою, ни храбростию, то уроки частенько кончались взаимною потасовкою «товарища-учителя» с неблагодарною аудиторией.
К 12 годам я кончил курс начальной школы и стал помогать родителям. Строгий отец предъявил ко мне уже более серьезные требования, засадив меня за свою работу \шорное дело\ вместе с наемными рабочими. Но так как моя душа никогда не лежала к этому ремеслу, то я стал мысленно искать какого-либо выхода из создавшегося тяжелого положения.
Надо сказать, что лет с десяти я очень любил посещать церковь, простаивая с отцом ежевоскресно утрени и обедни. Что мне нравилось в церкви, так это возможность на свободе мечтать, рассматривать празднично одетых людей, а главное - стоять и петь на клиросе вместе со взрослыми.
На мои музыкальные способности и нежный голос (сопрано) обратили внимание местные церковные меломаны, которые задались целью «устроить» меня в церковном хору. На последнее я долго не соглашался, боясь суровой внешности старого регента. Наконец, меня как-то заманили к нему на квартиру. Я отлично помню этот визит: регент обласкал меня, попробовал мой слух и голос и сказал, чтобы я учил ноты. Для этого он вручил мне нотную «полоску» с гаммою и отпустил меня с миром домой.
По словам окружающих, я с этой бумажною полоскою первые дни нигде и никогда не расставался: во всякий благоприятный момент уединялся, все ходил взад и вперед по нашему саду, сам себе дирижировал, распевая одно и то же для них непонятное… Кончилось это все тем, что через месяц я кое-как самостоятельно усвоил гамму, а через несколько месяцев был в хору первым солистом.
Я чуть было не забыл описать один выдающийся случай из моего детства, едва не кончившийся трагически. Как-то раннею осенью выпал первый снежок, с слегка затянуло на канаве лед. Я недолго думая сам смастерил себе деревянные коньки и потихоньку ото всех отправился кататься на глубокий пруд по первому ледочку. Лед скоро, конечно, подо мною сломался, и я провалился. К счастью, я был одет в дубленый полушубок, который своими полами помешал мне сразу погрузиться в воде. Минуты 2-3 я карабкался в воде, стараясь уцепиться за лед, но последний подо мной ломался.
Я уже мысленно успел проститься со всеми своими родными, как вдруг - на мое счастье - меня заметил случайный прохожий, который с большим трудом и вытащил утопающего за его длинные волосы. Я опрометью бросился бежать домой, никому об этом не сказав ни слова… К моему удивлению, эта неожиданная «ванна» прошла для моего здоровья совершенно бесследно…
Расставаясь с эпохой своего «золотого детства», я должен указать на разноценные факторы моего воспитания.
Наиболее сильное и положительное влияние оказывала на меня моя любимая бабушка. Это была мягкая, то природы неглупая женщина, которая жила совершенно независимо в своем флигеле \в ограде нашей усадьбы\: она кормилась от мелкой торговли мясом по базарным дням. Я был ее неизменным «помощником» в этом деле и, по-видимому, немало скрашивал ее одиночество.
Дочь ее \моя мать\ всецело обслуживала своего сурового мужа, терпя от него всевозможные грубые выходки за свою миловидную внешность \он ее постоянно ревновал к своим рабочим\.
Отец наш по своему старался воспитывать нас в духе покорности и стремления к наживе. Его заветною мечтою было накопить деньжонок и открыть при доме торговую «лавочку», а из меня сделать оборотистого торговца.
Среди соседних парней встречались такие умники, которым нравилось случать при нас животных, прививать нам далеко не детские привычки…
Ну, а о гомерическом пьянстве, систематических «войнишках» одной улицы с другою не приходится распространяться.