Чудной сон. Зарисовка рассказа.
(Навеяно Зощенко. Черноватый юмор.)
Снится мне сон. Не знаю, съел что-то или иная какая причина, но вот будто я в городской больнице санитаром работаю. И вот привозят с праздника в морг народ без разбору живых и мертвых. Положили, там, мол, разберутся, если что. Главный говорит: «Новый Год сегодня, некому больше. Тащи, давай, в операционную». Ну, я хоть в санитарах два дня только, но всё ж потомственный слесарь, думаю, справлюсь. Захожу - мама! Покойники мои сидят, бирки поснимали и в дурака ими режутся. А двое на носилках катаются по кафельным полам: один пассажир, другой паровоз. Слезайте, - говорю, - граждане, конечная! Не слушают, только пуще гудят. Ладно, думаю, потом с вами разберемся, как пар кончится. Осмотрюсь пока. Взял носилки у стены, подхожу к одному, который лежит смирно, что бы в операционную не снесли, взялся, тащу. Вдруг чую - не один я тащу, с меня кто-то сапог новый дергает - правый. Ну, думаю, попался, ворюга, хвать! Пусто. Только носилки пропали. Пока ходил за другими, те, которые смирно лежали, раздобыли формалин и им продолжили. Да что ж это, - говорю, - творится! А ну, ложись быстро на носилки по одному! Не тут-то было. Один, правда лег, а слезать не хочет. Дедушка мой, - говорит, - в гражданскую носилки на фронте таскал, теперь уж будьте добры - катайте и громче дудите на переездах. Ту! - говорю. - То есть, тьфу, пропасть! Что ж делать то? Этак они мне всех лежачих разбудят. Связал все какие были носилки на манер поезда и повез. Главный как увидел всю эту нашу кавалькаду, смеялся, и говорил, что такого еще никогда не видал. Рад стараться, - говорю, - Ту-туууу! И проснулся!
Темно, ничего не видно. Подомной мягко - кровать, стало быть. Холодновато, впрочем. Вдруг свет, голоса - катят меня, тащат! И снова просыпаюсь!
Дома. Жена рядом сопит, у соседей телевизор за стеной бухтит. Из подъезда тянет от мусоропровода, а на кухне кран капает! БЛАГОДАТЬ! А на ночь я с тех пор есть перестал, и больницы стороной обходить начал. Хватит. Покатались.
Снится мне сон. Не знаю, съел что-то или иная какая причина, но вот будто я в городской больнице санитаром работаю. И вот привозят с праздника в морг народ без разбору живых и мертвых. Положили, там, мол, разберутся, если что. Главный говорит: «Новый Год сегодня, некому больше. Тащи, давай, в операционную». Ну, я хоть в санитарах два дня только, но всё ж потомственный слесарь, думаю, справлюсь. Захожу - мама! Покойники мои сидят, бирки поснимали и в дурака ими режутся. А двое на носилках катаются по кафельным полам: один пассажир, другой паровоз. Слезайте, - говорю, - граждане, конечная! Не слушают, только пуще гудят. Ладно, думаю, потом с вами разберемся, как пар кончится. Осмотрюсь пока. Взял носилки у стены, подхожу к одному, который лежит смирно, что бы в операционную не снесли, взялся, тащу. Вдруг чую - не один я тащу, с меня кто-то сапог новый дергает - правый. Ну, думаю, попался, ворюга, хвать! Пусто. Только носилки пропали. Пока ходил за другими, те, которые смирно лежали, раздобыли формалин и им продолжили. Да что ж это, - говорю, - творится! А ну, ложись быстро на носилки по одному! Не тут-то было. Один, правда лег, а слезать не хочет. Дедушка мой, - говорит, - в гражданскую носилки на фронте таскал, теперь уж будьте добры - катайте и громче дудите на переездах. Ту! - говорю. - То есть, тьфу, пропасть! Что ж делать то? Этак они мне всех лежачих разбудят. Связал все какие были носилки на манер поезда и повез. Главный как увидел всю эту нашу кавалькаду, смеялся, и говорил, что такого еще никогда не видал. Рад стараться, - говорю, - Ту-туууу! И проснулся!
Темно, ничего не видно. Подомной мягко - кровать, стало быть. Холодновато, впрочем. Вдруг свет, голоса - катят меня, тащат! И снова просыпаюсь!
Дома. Жена рядом сопит, у соседей телевизор за стеной бухтит. Из подъезда тянет от мусоропровода, а на кухне кран капает! БЛАГОДАТЬ! А на ночь я с тех пор есть перестал, и больницы стороной обходить начал. Хватит. Покатались.