ЛЕСКОВ. Попа, дьяков и веревку!
Николай Семенович Лесков, «Старые годы в селе Плодомасове», 1869.
Лескова недолюбливают патриоты и православные. Опасен - слишком правдив.
На публикацию отрывка натолкнула ссылка на рассказ в «Фоме». Статья как бы «не до конца», но спасибо редакторам за то, что вообще поднимают в церковной печати такую тему… Лесковский текст красноречив сам по себе. Настолько, можно было бы обойтись «ноу комментс». Один вопрос я только бы хотел обсудить…
Меня как практикующего священника волнует, насколько возможность унижения, которые испытали священник и дьякон, это исключение из общего правила. Или это правило? Чудовищность конкретной ситуации (веревка на шее) и сам уникальный по дикости характер героя вроде как говорят об исключительности частного случая. Но общее понимание настроения времени голосует, скорее, за униженное и подчиненное положение духовенства.
И это не только знак того времени. Реальный низкий общественный статус Церкви Русь унаследовала от Византии, от византийского цезаропапизма - когда обслуживание интересов государства/социума вменялось Церкви как если не главная ее задача. «Духовная жизнь», конечно, сильными мира сего упоминалась, но, скорее, в качестве необходимой риторики. Эта схема была, видимо, воспроизведена у нас, с самого начала - через Крещение Руси «сверху». И подтверждена позднее победой иосифлян над нестяжателями преподобного Нила Сорского (как его не сожгли на костре тогда, не понятно…)
Помню, меня, еще толком не служившего молодого священника, поразил абзац в курсе лекций по истории Русской Церкви про «попа Демку»: «…ряды духовенства пополнялись и представителями других слоев общества, в том числе даже и холопами. Это, вероятно, было выгодно боярам, которые обзаводились домовыми храмами. Поэтому Константинопольский (Никейский) патриарх Герман в 1228 г. выражал в письме к Киевскому митрополиту Кириллу недовольство тем, что священный сан бесчестится рабским положением. В целом же, надо признать, что социальный статус большинства рядовых приходских священнослужителей на Руси был весьма невысок, о чем косвенно свидетельствуют и уничижительные имена - например, «поп Демка» и другие, - характерные для низов общества» (В.И. Петрушко, «Курс лекций по истории Русской Церкви»)… Особенно неприятно это было читать, одновременно любя и Родину, и Церковь. Мы, тогда семинаристы с горящими взорами, исполненные жертвенного подвига, недоумевали и посмеивались, дразня друг друга "попами Демками" , "Сережками", "Васьками"… До того, как один неглупый и послуживший поболе коллега не изрек максиму: «Тот еще не поп, кого менты не били»...
Грозный Церковь просто распял, деспотия петровского времени круто расправлялась с любыми недовольными («колокола на пушки»), Екатерина подтвердила унижение Церкви масштабной секулярной реформой, про начало 19-го века мы читаем здесь у Лескова, в конце 19-го духовенство было прочно зажато в тиски экономические и консисторские, с кровавым 20-м все понятно. А что двадцать первый? А двадцать первый все повторяет сначала. Когда раздаются претензии батюшке из Кущевской «а где вы были, святой отец, когда вокруг творилось такое безобразие» - перечитайте Лескова, у него - ответы.
Очерк первый, глава шестая «К полуночи молодушка».
- Веревку! - скомандовал боярин, обратясь к одному личарде.
- Попа и дьяков! - повелел он другому.
- Затрави петлю и спусти через крюк в потолке, - приказал он рабу, принесшему свежую пеньковую веревку.
Петля была затравлена из вытрепанного конца веревки и спущена через крюк, на котором держался полог боярышниной постели.
В комнату, трепеща и спотыкаясь, предстали выпихнутые через порог в спину поп и дьяки.
- Становись перед образом, - скомандовал попу боярин.
- Батюшка, помилосердуй! - молился боярину трепещущий и плачущий священник.
Боярин свистнул.
Два гайдука схватили дрожащего попа и всунули его в принесенную ризу, а третий намыливал перед его глазами куском мыла веревочную петлю.
- Начинай! - оказал Плодомасов замирающему священнику, когда облачившие его гайдуки поставили его перед образом.
- Что прикажешь, отец? - едва пролепетал почти потерявший со страху всякое сознание священник.
- Венчанье, - ответил Плодомасов.
Все так и остолбенели.
- Пой! - бешено крикнул боярин.
- Кому? - едва мог обронить, глядя на намыленную петлю, священник.
- Мне, - отвечал Плодомасов и, сорвав за руку с места боярышню Марфу Андревну, стал с нею за поповскою ризою.
Плачущий поп и плачущие дьяки пели венчанье плачущей боярышне, которую со связанными сзади локоточками и завязанным ртом держали на руках плачущие девушки; но сам боярин, ко всеобщему удивлению, молился искренно, тихо и с умилением.
- Теперь же, поп, я тебя пожалею, - сказал Плодомасов по окончании обряда. - Я тебя от беды уберег и тебе обыскных припас. Давай книгу! Вот государынин драгун да этот другой воеводский посол (он указал на пристава) - они чужие люди, и распишутся, что боярышня со мной радостью и охотою повенчалась.
- Царский драгун, чай, неграмотен, а воеводский посол хитер в письменности, давайте ему, он за обоих распишется, - продолжал отдавать приказание Плодомасов.
- А чтобы его лучше охота брала подписываться, накиньте ему, пока последнее слово выведет, мыльный осил на шею, - заключил боярин, заметив нерешимость и дрожание пристава.
Чиновнику надели петлю на шею, а в руки дали лебяжье перо, и он написал в обыскной книге все, что требовал Плодомасов.
- Ну, вот так хорошо, - сказал боярин и приказал подьячему написать в конце бумаги, привезенной драгуном: "мужа с женой никакая власть не разлучает".
Чуть только эта подпись подоспела, боярин выхватил лист из-под руки пристава и бросил в глаза драгуну бумагу, в которой Плодомасову повелевалось: "наипаче не сметь дерзать и мыслию жениться на боярышне Байцуровой". Но, оправясь с указами власти и с ее посланными, Плодомасову оставалось оправиться с живою силою молодой жены. Это оказалось всего труднее...
Силком связанную боярышню обвенчали; но чуть ей после венчания распустили белые локотки ее, она легкою векшею прыгнула на окно и крикнула:
- Шаг ко мне шагнешь - за окном на земле буду! Не послушаешь, так вели зараз твоему попу мне отходную честь!
Боярин и слуги окаменели.
- Выйди вон! - сказала боярышня, не сходя с окна. - Выйди вон, а не то я сейчас за окно брошусь!
Боярин махнул рукой людям и сам вслед им стал выходить спиной к двери. Марфа Андревна стояла по-прежнему на краю раскрытого окна.
- А долго же ты так простоишь? - спросил ее Плодомасов на пороге.
- А пока горюч камень треснет, либо пока сама захочу.
Плодомасову легло по сердцу дать ей волю и послушаться. Он ушел, а она простояла так до рассветной поры.
http://az.lib.ru/l/leskow_n_s/text_0026.shtml
Лескова недолюбливают патриоты и православные. Опасен - слишком правдив.
На публикацию отрывка натолкнула ссылка на рассказ в «Фоме». Статья как бы «не до конца», но спасибо редакторам за то, что вообще поднимают в церковной печати такую тему… Лесковский текст красноречив сам по себе. Настолько, можно было бы обойтись «ноу комментс». Один вопрос я только бы хотел обсудить…
Меня как практикующего священника волнует, насколько возможность унижения, которые испытали священник и дьякон, это исключение из общего правила. Или это правило? Чудовищность конкретной ситуации (веревка на шее) и сам уникальный по дикости характер героя вроде как говорят об исключительности частного случая. Но общее понимание настроения времени голосует, скорее, за униженное и подчиненное положение духовенства.
И это не только знак того времени. Реальный низкий общественный статус Церкви Русь унаследовала от Византии, от византийского цезаропапизма - когда обслуживание интересов государства/социума вменялось Церкви как если не главная ее задача. «Духовная жизнь», конечно, сильными мира сего упоминалась, но, скорее, в качестве необходимой риторики. Эта схема была, видимо, воспроизведена у нас, с самого начала - через Крещение Руси «сверху». И подтверждена позднее победой иосифлян над нестяжателями преподобного Нила Сорского (как его не сожгли на костре тогда, не понятно…)
Помню, меня, еще толком не служившего молодого священника, поразил абзац в курсе лекций по истории Русской Церкви про «попа Демку»: «…ряды духовенства пополнялись и представителями других слоев общества, в том числе даже и холопами. Это, вероятно, было выгодно боярам, которые обзаводились домовыми храмами. Поэтому Константинопольский (Никейский) патриарх Герман в 1228 г. выражал в письме к Киевскому митрополиту Кириллу недовольство тем, что священный сан бесчестится рабским положением. В целом же, надо признать, что социальный статус большинства рядовых приходских священнослужителей на Руси был весьма невысок, о чем косвенно свидетельствуют и уничижительные имена - например, «поп Демка» и другие, - характерные для низов общества» (В.И. Петрушко, «Курс лекций по истории Русской Церкви»)… Особенно неприятно это было читать, одновременно любя и Родину, и Церковь. Мы, тогда семинаристы с горящими взорами, исполненные жертвенного подвига, недоумевали и посмеивались, дразня друг друга "попами Демками" , "Сережками", "Васьками"… До того, как один неглупый и послуживший поболе коллега не изрек максиму: «Тот еще не поп, кого менты не били»...
Грозный Церковь просто распял, деспотия петровского времени круто расправлялась с любыми недовольными («колокола на пушки»), Екатерина подтвердила унижение Церкви масштабной секулярной реформой, про начало 19-го века мы читаем здесь у Лескова, в конце 19-го духовенство было прочно зажато в тиски экономические и консисторские, с кровавым 20-м все понятно. А что двадцать первый? А двадцать первый все повторяет сначала. Когда раздаются претензии батюшке из Кущевской «а где вы были, святой отец, когда вокруг творилось такое безобразие» - перечитайте Лескова, у него - ответы.
Очерк первый, глава шестая «К полуночи молодушка».
- Веревку! - скомандовал боярин, обратясь к одному личарде.
- Попа и дьяков! - повелел он другому.
- Затрави петлю и спусти через крюк в потолке, - приказал он рабу, принесшему свежую пеньковую веревку.
Петля была затравлена из вытрепанного конца веревки и спущена через крюк, на котором держался полог боярышниной постели.
В комнату, трепеща и спотыкаясь, предстали выпихнутые через порог в спину поп и дьяки.
- Становись перед образом, - скомандовал попу боярин.
- Батюшка, помилосердуй! - молился боярину трепещущий и плачущий священник.
Боярин свистнул.
Два гайдука схватили дрожащего попа и всунули его в принесенную ризу, а третий намыливал перед его глазами куском мыла веревочную петлю.
- Начинай! - оказал Плодомасов замирающему священнику, когда облачившие его гайдуки поставили его перед образом.
- Что прикажешь, отец? - едва пролепетал почти потерявший со страху всякое сознание священник.
- Венчанье, - ответил Плодомасов.
Все так и остолбенели.
- Пой! - бешено крикнул боярин.
- Кому? - едва мог обронить, глядя на намыленную петлю, священник.
- Мне, - отвечал Плодомасов и, сорвав за руку с места боярышню Марфу Андревну, стал с нею за поповскою ризою.
Плачущий поп и плачущие дьяки пели венчанье плачущей боярышне, которую со связанными сзади локоточками и завязанным ртом держали на руках плачущие девушки; но сам боярин, ко всеобщему удивлению, молился искренно, тихо и с умилением.
- Теперь же, поп, я тебя пожалею, - сказал Плодомасов по окончании обряда. - Я тебя от беды уберег и тебе обыскных припас. Давай книгу! Вот государынин драгун да этот другой воеводский посол (он указал на пристава) - они чужие люди, и распишутся, что боярышня со мной радостью и охотою повенчалась.
- Царский драгун, чай, неграмотен, а воеводский посол хитер в письменности, давайте ему, он за обоих распишется, - продолжал отдавать приказание Плодомасов.
- А чтобы его лучше охота брала подписываться, накиньте ему, пока последнее слово выведет, мыльный осил на шею, - заключил боярин, заметив нерешимость и дрожание пристава.
Чиновнику надели петлю на шею, а в руки дали лебяжье перо, и он написал в обыскной книге все, что требовал Плодомасов.
- Ну, вот так хорошо, - сказал боярин и приказал подьячему написать в конце бумаги, привезенной драгуном: "мужа с женой никакая власть не разлучает".
Чуть только эта подпись подоспела, боярин выхватил лист из-под руки пристава и бросил в глаза драгуну бумагу, в которой Плодомасову повелевалось: "наипаче не сметь дерзать и мыслию жениться на боярышне Байцуровой". Но, оправясь с указами власти и с ее посланными, Плодомасову оставалось оправиться с живою силою молодой жены. Это оказалось всего труднее...
Силком связанную боярышню обвенчали; но чуть ей после венчания распустили белые локотки ее, она легкою векшею прыгнула на окно и крикнула:
- Шаг ко мне шагнешь - за окном на земле буду! Не послушаешь, так вели зараз твоему попу мне отходную честь!
Боярин и слуги окаменели.
- Выйди вон! - сказала боярышня, не сходя с окна. - Выйди вон, а не то я сейчас за окно брошусь!
Боярин махнул рукой людям и сам вслед им стал выходить спиной к двери. Марфа Андревна стояла по-прежнему на краю раскрытого окна.
- А долго же ты так простоишь? - спросил ее Плодомасов на пороге.
- А пока горюч камень треснет, либо пока сама захочу.
Плодомасову легло по сердцу дать ей волю и послушаться. Он ушел, а она простояла так до рассветной поры.
http://az.lib.ru/l/leskow_n_s/text_0026.shtml