(no subject)
«Тактиченъ, работящъ у васъ медвѣдь».
Какъ всегда, одинъ я ничего не знаю (если не одинъ - контекстъ залегаетъ здѣсь). И вотъ, это лучшая фраза русской литературы, а написалъ ее Владимиръ «Мегре» Пузаковъ - new age à la russe, «Анастасія». Значитъ, не тотъ онъ, кто мы о немъ думаемъ, онъ великій писатель (самый великій), а Черножолчье и Резиньяція - два его спутника, неразлучныхъ съ всякимъ великимъ, родившимся не туда. Ими подвигнутый, онъ написалъ медвѣдя и положилъ его посереди двѣнадцати, ли сколько ихъ тамъ уже, томовъ густопсоваго сиволапаго бреда, уснувшей царевной въ терновую дебрь - недосягаемой тому, чье зрѣніе открыто, невидимой смѣлому, кто силенъ продираться. Теперь хотя бы понятно, у кого ставилъ руку Василій Михайловичъ Алексѣевъ для перевода ритмической прозы, «Голоса осени» и «Молитвеннаго и жертвеннаго обращенія къ Крокодилу». На публику фотографируется подставное лицо, я не вижу въ немъ той мысли, чтобы родить медвѣдя.
Какъ всегда, одинъ я ничего не знаю (если не одинъ - контекстъ залегаетъ здѣсь). И вотъ, это лучшая фраза русской литературы, а написалъ ее Владимиръ «Мегре» Пузаковъ - new age à la russe, «Анастасія». Значитъ, не тотъ онъ, кто мы о немъ думаемъ, онъ великій писатель (самый великій), а Черножолчье и Резиньяція - два его спутника, неразлучныхъ съ всякимъ великимъ, родившимся не туда. Ими подвигнутый, онъ написалъ медвѣдя и положилъ его посереди двѣнадцати, ли сколько ихъ тамъ уже, томовъ густопсоваго сиволапаго бреда, уснувшей царевной въ терновую дебрь - недосягаемой тому, чье зрѣніе открыто, невидимой смѣлому, кто силенъ продираться. Теперь хотя бы понятно, у кого ставилъ руку Василій Михайловичъ Алексѣевъ для перевода ритмической прозы, «Голоса осени» и «Молитвеннаго и жертвеннаго обращенія къ Крокодилу». На публику фотографируется подставное лицо, я не вижу въ немъ той мысли, чтобы родить медвѣдя.