(no subject)
Вообще среди вещей, недополученныхъ любезнымъ отечествомъ (то греки, то Батый, то нужныхъ книгъ подъ рукой не случилось), можно кромѣ шартрскаго собора назвать барочную поэзію - зато проза всегда была на высотѣ. Прочтя у Луиса Гонгоры вотъ хоть A una Dama muy blanca, которая можетъ быть даже и не его - что остается дѣлать? плакать, а московскихъ семерыхъ Сѵмеоновъ высѣчь розгами и забыть поскорѣй. А взять Повѣсть о Фролѣ Скобѣевѣ: что поставишь рядомъ? (Ко мнѣ не поспѣшатъ объяснять, надѣюсь, что по абсолютной хронологіи она запоздала; я это самъ кому угодно объясню. Типологически же, разумѣется, это чистый Ренессансъ). Ну, Сервантеса поставить рядомъ. Маргарита Наваррская или Дезидерій Еразмъ уже гораздо, гораздо слабѣе.
Это удивительно, надо сказать. Сначала смотришь - у людей все есть, причемъ новое лучше стараго, чего попросту не бываетъ. Архитектура; замокъ какой-нибудь Шамборъ - его внутренняя лѣстница, Леонардова, она какъ скелетъ души. Живопись - говорить нечего; портреты тѣхъ же Мигелей, Маргаритъ, Еразмовъ, Максимильяновъ, короля Людовика, который далъ денегъ д'Артаньяну - техника, одежды, лица - всѣ вальяжные, веселые, нахальные, а у насъ тогда же та парсунка Іоанна Грознаго: человѣкъ-запятая, манера полуиконописная, полунѣтъ ея - и парсунку-то, что всего досаднѣй, задумывали при немъ, а написать сумѣли, кажется, только въ XIX вѣкѣ. Возьми, дальше, любую мелочь, хоть доспѣхъ - и онъ абсолютъ совершенства. Максимиліановскій - какъ сахарница русской сканной работы; на вещь, лучше которой никогда не будетъ, страшно смотрѣть, она какъ разомъ смерть и богъ. Рейтарскій пулестойкій - опять альфа и омега, и мертвецы, которые приплывутъ изъ Хель, будутъ носить черный рейтарскій доспѣхъ-полуторникъ. Омоновцы въ бронѣ суть некропузики, ихъ боишься, но презираешь. Музыка, сорокаголосые хоралы. Это птица Гаруда о сорока головахъ, медленно, какъ Титаникъ, движущаяся въ поднебесьи, вся дальнѣйшая музыка хороша, но уже не обязательна. И вотъ, ты хочешь услышать, какъ разговаривали эти боги, а они разговаривали какъ на лавочкѣ у подъѣзда. Чтобы извлечь удовольствіе изъ Гептамерона, надо стать обрамляющимъ героемъ, напяленнымъ на всѣ семьдесятъ и двѣ его новеллы: чтобы ты оказался отрѣзанъ отъ міра наводненіемъ въ горномъ монастырѣ со скоблыжнымъ аббатомъ, потерялъ всѣхъ слугъ и половину собесѣдниковъ, испанскіе дворяне уѣхали домой, а тебѣ каждое утро читала изъ писанія женщина почтенная, но немолодая и разставшаяся съ красотой стана - тогда, возможно, однообразная безконечная сплетня, изложенная многословно и вяло, сойдетъ за развлеченіе.
То же у японцевъ съ музыкой; я писалъ. Космическіе люди, принесенные ками (abl.), могутъ не вставая на цыпочки войти въ пятерку величайшихъ культуръ всѣхъ временъ, но гдѣ у землянъ музыка, у нихъ мертваго осла уши. Я досмотрѣлъ наконецъ вдогонку «Воина-тѣнь» - тамъ Нобунага однажды отъ полноты чувствъ вскакиваетъ, запѣваетъ и пускается въ плясъ. Лучше бъ онъ умеръ. Дуракъ-цыганъ изъ Наварры походя уронитъ небо на землю, послушайте - ну, Манитаса де Плату Alegrías Clásicas - а что дѣлаетъ Нобунага? Встаетъ, вытягиваетъ руку, движеніемъ вѣера отъ запястья разгоняетъ съ середины залы дѣтей боярскихъ - хотя, право же, ему хватило бы простора разгуляться на той калошницѣ, гдѣ онъ сидѣлъ - и начинаетъ немного переходить съ мѣста на мѣсто, клацая, снова, вѣеромъ и скрипучимъ голосомъ на одной нотѣ пересказывая что-то малозанимательное: апостолъ передъ солеей или речитативъ джангарчи покажется аріей Герцога. И всякая великая культура - кафтанъ Портоса, обнажающій въ неподходящемъ мѣстѣ ничтожность человѣка, да и у отдѣльнаго генія вся мана обычно ввалена въ одну какую-то пазуху души: съ его стихомъ, кажется, надо вызывать мертвыхъ и гонять на голубятнѣ агамемноновъ какъ тотъ изъ сикстинской капеллы, а онъ и квадригу опрокинетъ, и сфальшивитъ на «въ лѣсу родилась елочка», и женатъ на какой-то миногѣ, вѣдьмѣ, академицѣ по ненаписаннымъ книгамъ.
Это удивительно, надо сказать. Сначала смотришь - у людей все есть, причемъ новое лучше стараго, чего попросту не бываетъ. Архитектура; замокъ какой-нибудь Шамборъ - его внутренняя лѣстница, Леонардова, она какъ скелетъ души. Живопись - говорить нечего; портреты тѣхъ же Мигелей, Маргаритъ, Еразмовъ, Максимильяновъ, короля Людовика, который далъ денегъ д'Артаньяну - техника, одежды, лица - всѣ вальяжные, веселые, нахальные, а у насъ тогда же та парсунка Іоанна Грознаго: человѣкъ-запятая, манера полуиконописная, полунѣтъ ея - и парсунку-то, что всего досаднѣй, задумывали при немъ, а написать сумѣли, кажется, только въ XIX вѣкѣ. Возьми, дальше, любую мелочь, хоть доспѣхъ - и онъ абсолютъ совершенства. Максимиліановскій - какъ сахарница русской сканной работы; на вещь, лучше которой никогда не будетъ, страшно смотрѣть, она какъ разомъ смерть и богъ. Рейтарскій пулестойкій - опять альфа и омега, и мертвецы, которые приплывутъ изъ Хель, будутъ носить черный рейтарскій доспѣхъ-полуторникъ. Омоновцы въ бронѣ суть некропузики, ихъ боишься, но презираешь. Музыка, сорокаголосые хоралы. Это птица Гаруда о сорока головахъ, медленно, какъ Титаникъ, движущаяся въ поднебесьи, вся дальнѣйшая музыка хороша, но уже не обязательна. И вотъ, ты хочешь услышать, какъ разговаривали эти боги, а они разговаривали какъ на лавочкѣ у подъѣзда. Чтобы извлечь удовольствіе изъ Гептамерона, надо стать обрамляющимъ героемъ, напяленнымъ на всѣ семьдесятъ и двѣ его новеллы: чтобы ты оказался отрѣзанъ отъ міра наводненіемъ въ горномъ монастырѣ со скоблыжнымъ аббатомъ, потерялъ всѣхъ слугъ и половину собесѣдниковъ, испанскіе дворяне уѣхали домой, а тебѣ каждое утро читала изъ писанія женщина почтенная, но немолодая и разставшаяся съ красотой стана - тогда, возможно, однообразная безконечная сплетня, изложенная многословно и вяло, сойдетъ за развлеченіе.
То же у японцевъ съ музыкой; я писалъ. Космическіе люди, принесенные ками (abl.), могутъ не вставая на цыпочки войти въ пятерку величайшихъ культуръ всѣхъ временъ, но гдѣ у землянъ музыка, у нихъ мертваго осла уши. Я досмотрѣлъ наконецъ вдогонку «Воина-тѣнь» - тамъ Нобунага однажды отъ полноты чувствъ вскакиваетъ, запѣваетъ и пускается въ плясъ. Лучше бъ онъ умеръ. Дуракъ-цыганъ изъ Наварры походя уронитъ небо на землю, послушайте - ну, Манитаса де Плату Alegrías Clásicas - а что дѣлаетъ Нобунага? Встаетъ, вытягиваетъ руку, движеніемъ вѣера отъ запястья разгоняетъ съ середины залы дѣтей боярскихъ - хотя, право же, ему хватило бы простора разгуляться на той калошницѣ, гдѣ онъ сидѣлъ - и начинаетъ немного переходить съ мѣста на мѣсто, клацая, снова, вѣеромъ и скрипучимъ голосомъ на одной нотѣ пересказывая что-то малозанимательное: апостолъ передъ солеей или речитативъ джангарчи покажется аріей Герцога. И всякая великая культура - кафтанъ Портоса, обнажающій въ неподходящемъ мѣстѣ ничтожность человѣка, да и у отдѣльнаго генія вся мана обычно ввалена въ одну какую-то пазуху души: съ его стихомъ, кажется, надо вызывать мертвыхъ и гонять на голубятнѣ агамемноновъ какъ тотъ изъ сикстинской капеллы, а онъ и квадригу опрокинетъ, и сфальшивитъ на «въ лѣсу родилась елочка», и женатъ на какой-то миногѣ, вѣдьмѣ, академицѣ по ненаписаннымъ книгамъ.