(no subject)
Работѣ редактора я бы сопоставилъ должность заводского испытателя-подлянщика, если бы такая была. Мужики собираютъ космическій лазеръ или скромный гламуризаторъ воздуха, и вотъ - "Спосылать за дядей-то?" - "Зови".
…Въ своемъ закуткѣ съ топчаномъ, огнетушителемъ и электроплиткой дядя Леша смотритъ безъ выраженія, поднявъ на лобъ очки, на явившагося за нимъ салагу и не торопясь откладываетъ "Жизнь цезарей". Въ цеху онъ садится передъ агрегатиной на табуретъ, закуриваетъ и лишь тутъ спрашиваетъ негромко: "Лазеръ?" - "Ну, вродѣ. Чтобы на броню-семерку, больше не надо, а повернешь…" - "Ладно, вижу". Дядя Леша куритъ и глядитъ на агрегать, мужики глядятъ въ углы и курятъ, молчаніе сгущается. Дядя Леша встаетъ по-молодому легко; неуловимо, срѣзавъ, какъ муха, прямое разстояніе, оказывается сразу рядомъ съ лазеромъ и коротко бьетъ съ носка въ единственную и вывѣренную точку, какъ нападающую собаку подъ нижнюю челюсть. Слышенъ четкій хрустъ, въ которомъ глохнетъ изумленное собачье "аахъ?.." на вдохѣ, и агрегатъ разлетается вѣеромъ по неметеному полу. "Твою мать…" - истово, какъ "омъ мани", гудитъ собраніе. "Понялъ, что не такъ? Въ другой разъ скоро не зови", - говоритъ дядя Леша и уходитъ къ Гаю Светонію. Его провожаютъ взглядами. Подлянщикъ-испытатель неизмѣнно удивляетъ, восхищаетъ даже, хотя любви, положимъ, здѣсь и нѣту. Дядя Леша жестокъ, а жестокость никто никогда не любилъ еще.
Ну, а несходство редакторской должности съ предполагаемой дядилешиной одно, зато досадное. Ударивъ сапогомъ, спужавъ и смѣшавъ, редакторъ самъ, тихонько матерясь, опускается на неметеный полъ, ищетъ подъ верстаками закатившіяся шестеренки отъ лазера, повторно ставитъ одноразовые предохранители, паяетъ новую схему, такъ, чтобъ можно было отрывать ненужное на данный моментъ, ронять на полъ, и чтобы семерную броню высокоорбитальнаго "Готсхаммера" все равно открывало бы, какъ стропорѣзомъ консервную латунь. Склеивая, подпиливая, "куда стяжку вмѣсто распорки, рукосуи?.." и бѣгая въ сосѣднюю мастерскую къ дядѣ Славѣ пожаловаться, за изолентой и за магніевой стружкой, подобенъ нищему, по окошкамъ милостыню просящу. У богатово человѣка Ѳетки Буслаева ломоть хлѣба выпрошу; у Измайла Срѣзневсково, у богагово гостя, изъ полатей его кусокъ словесъ получю; у реторовъ, у посацкихъ людей, по четвертинѣ хлѣба выпросилъ, и даю вамъ, жителямъ въ дому Бога моего - ѣшьте на здоровье, питайтеся, не мрите съ голоду. Я опять побреду, мнѣ еще надаютъ, добры до меня люди тѣ, помогаютъ моей худости. А я и паки вамъ, горюнамъ, подѣлюсь, сколь мнѣ Богъ далъ, а лутче тово не умѣю. Глупъ вѣдь я гораздо, такъ, человѣчище ни къ чему не годно, ворчю отъ болѣзни сердца своего.
…Въ своемъ закуткѣ съ топчаномъ, огнетушителемъ и электроплиткой дядя Леша смотритъ безъ выраженія, поднявъ на лобъ очки, на явившагося за нимъ салагу и не торопясь откладываетъ "Жизнь цезарей". Въ цеху онъ садится передъ агрегатиной на табуретъ, закуриваетъ и лишь тутъ спрашиваетъ негромко: "Лазеръ?" - "Ну, вродѣ. Чтобы на броню-семерку, больше не надо, а повернешь…" - "Ладно, вижу". Дядя Леша куритъ и глядитъ на агрегать, мужики глядятъ въ углы и курятъ, молчаніе сгущается. Дядя Леша встаетъ по-молодому легко; неуловимо, срѣзавъ, какъ муха, прямое разстояніе, оказывается сразу рядомъ съ лазеромъ и коротко бьетъ съ носка въ единственную и вывѣренную точку, какъ нападающую собаку подъ нижнюю челюсть. Слышенъ четкій хрустъ, въ которомъ глохнетъ изумленное собачье "аахъ?.." на вдохѣ, и агрегатъ разлетается вѣеромъ по неметеному полу. "Твою мать…" - истово, какъ "омъ мани", гудитъ собраніе. "Понялъ, что не такъ? Въ другой разъ скоро не зови", - говоритъ дядя Леша и уходитъ къ Гаю Светонію. Его провожаютъ взглядами. Подлянщикъ-испытатель неизмѣнно удивляетъ, восхищаетъ даже, хотя любви, положимъ, здѣсь и нѣту. Дядя Леша жестокъ, а жестокость никто никогда не любилъ еще.
Ну, а несходство редакторской должности съ предполагаемой дядилешиной одно, зато досадное. Ударивъ сапогомъ, спужавъ и смѣшавъ, редакторъ самъ, тихонько матерясь, опускается на неметеный полъ, ищетъ подъ верстаками закатившіяся шестеренки отъ лазера, повторно ставитъ одноразовые предохранители, паяетъ новую схему, такъ, чтобъ можно было отрывать ненужное на данный моментъ, ронять на полъ, и чтобы семерную броню высокоорбитальнаго "Готсхаммера" все равно открывало бы, какъ стропорѣзомъ консервную латунь. Склеивая, подпиливая, "куда стяжку вмѣсто распорки, рукосуи?.." и бѣгая въ сосѣднюю мастерскую къ дядѣ Славѣ пожаловаться, за изолентой и за магніевой стружкой, подобенъ нищему, по окошкамъ милостыню просящу. У богатово человѣка Ѳетки Буслаева ломоть хлѣба выпрошу; у Измайла Срѣзневсково, у богагово гостя, изъ полатей его кусокъ словесъ получю; у реторовъ, у посацкихъ людей, по четвертинѣ хлѣба выпросилъ, и даю вамъ, жителямъ въ дому Бога моего - ѣшьте на здоровье, питайтеся, не мрите съ голоду. Я опять побреду, мнѣ еще надаютъ, добры до меня люди тѣ, помогаютъ моей худости. А я и паки вамъ, горюнамъ, подѣлюсь, сколь мнѣ Богъ далъ, а лутче тово не умѣю. Глупъ вѣдь я гораздо, такъ, человѣчище ни къ чему не годно, ворчю отъ болѣзни сердца своего.