Становлюсь тихий
Становлюсь тихий - куда громче? И так громкий с рожденья очень. Родился ночью, как сказано в метрике. Туда же внесли мои первые сантиметрики, имя, вес, цвет глаз и кожи. По всем параметрам стал с человеком схожий: приписали к людям, и спросить забыли. И с тех пор в сказке, наискὸсь от были, зачарованно маюсь в бесконечных мифах (очередной из которых создает и этот стих).
Знает ли о своих берегах река? Tак к сказкам прикипел накрепко, как будто специально забыть просили! Что ж, эта задача мне по силе: постоянно приписывать себе вид, род и племя; играть в мальчика, играть в еврея; в бремя долга, в интуицию сердца... Такая неправда, что прямо слабо верится: играть и не помнить свою правду. Мы существа-тексты, и нам в награду очередная клякса. Но текст линеен (задὸлго до Ницше - показано Линнеем).
В настоящем находясь, пишу этот опыт, словно стянутый в точку блуждающий биоробот - совокупность прошлого и неопределимость нынего; тихое восприятие, тонкая красная линия; всё это, и ничего из этого.
Жара диктует правила лета. Сижу в кресле потный и голый, глотаю существительные, жгу глаголы; с каждым прогоревшим - становлюсь тише, меняю десятки лет на тысячи и миллионы. За окном - вечер (тире и скобки - полноправные части речи, и пробел как целое).
Конец мира.
Разорвалась под мальчиком большая мина, на манер мотива о черепахе и львёнке. Надеялся тщетно обойтись без ломки, но прилагательные любят быть к чему-то: поиграл в продвинутого - поиграй в долбанутого; проиграл в тихого - поиграй в громкого; по течению унесло - вернись по кромке.
Конец мира. Конец текста. Всему своё время и место, и их отсутствие. Середина точки. Князь Гвидон в односпальной бочке океан просит волной к тверди. Становлюсь тихий. Пробел как целое. И жизнь обильная - эпиталамой смерти.
Знает ли о своих берегах река? Tак к сказкам прикипел накрепко, как будто специально забыть просили! Что ж, эта задача мне по силе: постоянно приписывать себе вид, род и племя; играть в мальчика, играть в еврея; в бремя долга, в интуицию сердца... Такая неправда, что прямо слабо верится: играть и не помнить свою правду. Мы существа-тексты, и нам в награду очередная клякса. Но текст линеен (задὸлго до Ницше - показано Линнеем).
В настоящем находясь, пишу этот опыт, словно стянутый в точку блуждающий биоробот - совокупность прошлого и неопределимость нынего; тихое восприятие, тонкая красная линия; всё это, и ничего из этого.
Жара диктует правила лета. Сижу в кресле потный и голый, глотаю существительные, жгу глаголы; с каждым прогоревшим - становлюсь тише, меняю десятки лет на тысячи и миллионы. За окном - вечер (тире и скобки - полноправные части речи, и пробел как целое).
Конец мира.
Разорвалась под мальчиком большая мина, на манер мотива о черепахе и львёнке. Надеялся тщетно обойтись без ломки, но прилагательные любят быть к чему-то: поиграл в продвинутого - поиграй в долбанутого; проиграл в тихого - поиграй в громкого; по течению унесло - вернись по кромке.
Конец мира. Конец текста. Всему своё время и место, и их отсутствие. Середина точки. Князь Гвидон в односпальной бочке океан просит волной к тверди. Становлюсь тихий. Пробел как целое. И жизнь обильная - эпиталамой смерти.